Ничего странного - Наталья Макеева

Вскрытую банку я доедала два дня. Второй с Найдой поделилась. Всё же она меня надоумила. Но рассказывать ей ничего не стала, а то решит, что я заразилась чем-то, хотя она конечно немного догадалась. Я ж вся рваная пришла, и кровь на мне была. «Там труба была узкая в конце», – объяснила я. Найда на меня как-то странно посмотрела. Привела Егора, общинного нашего голову. Он тоже на меня странно смотрел, но в трубу проверять никто так и не послал. Далеко это очень и место нехорошее. Вообще все удивились, что я вернулась. Егора кстати в честь любимого кобеля последнего космонавта назвали. Уж не знаю, что он с ним делал. Может, съел?

Той смеси, что год назад в пакетах нашли, конечно, хватало. Но это плохая еда, даже я знаю. От неё не живут, а лежат. Без неё и вовсе умереть можно. Хорошо ещё, что смеси этой много. Только её ешь-ешь и не наедаешься. Так плохо, совсем плохо. Надо срочно или сниматься, или новый склад искать, только все ж лежат, похоже, скоро умрём мы, подумала я. А ведь зима на носу. Я в месяцах не сильна, хотя читать умею, но люди говорили, август шёл тогда. Холод уже рядом был – каждый раз страшно, когда вроде бы и тепло, а он дыхнёт, и вспоминаешь, что зимой многие умрут, и неизвестно – сам-то переживёшь.

«Юлька, ты не заразилась ли?» – спросила Найда, когда мы с ней воду от грязи цедили. Юлька – так меня зовут. Не знаю в честь кого. Просто Юлька. Я мать свою плохо помню. Говорят, она странная была – говорила всё время, даже во сне, а потом ушла бродить и не вернулась, а потом её такой нашли, что никому не показали, тело железками и камнями завалили, я туда хожу иногда, потому что люди говорят, что хорошо бы к мёртвым своим ходить. Мёртвых у нас много. Живых меньше – человек пятьдесят и все к своим мёртвым ходят. Встанут у железок с камнями и бормочут, а кто-то воет или плачет. Я молчу больше и вспоминаю, как мать со мной жила, но не получается. Другие ведь рассказывали даже, как их мать к груди прикладывала, а я только помню, что у неё волосы серые были и лицо такое перепуганное всегда. Вроде как она боялась, что меня съедят. Взрослого утащить сложно, а детей чужие воруют на еду. Только редко дети рождаются. Чаще, даже если и получится зачать, вываливаются раньше времени, и их мать съедает. Хотя я думаю что нельзя – всё же это человечина. А что мать говорила – не помню. Врут люди, как есть врут.

Найда сказала, что пятна у меня на лице появились, а раньше их не было. Я испугалась страшно, но сделала неиспуганный вид и ответила, что нет – не заразилась ничем, но сама стала думать – а может и правда заразилась, потому что сил совсем не стало ходить, и пошла кору есть, я одна знаю, где есть деревья необглоданные. Ела, ела, вроде как ходить стала. И мёрзла всё. Закопаюсь под ветошь и мёрзну. Плохо. Наверное, я первая этой зимой умру. Найда, она ж подругой матери моей была и обещала обо мне заботиться, и то стала меня сторониться. То отвернётся, то встанет подальше. Но если бы я заразилась, то это ж быстро. Я видела, как это бывает. Начала бы умирать – кровь из рук пошла бы или глаза б засветились, и потом раз – и перестала бы дышать. Это точно что-то другое. Месяц, другой, снег уже пошёл, и вода замёрзла, а я как пряталась в ветошь, так и прячусь. Но жива.

«Найдочка, милая, я скоро умру, наверное, ты к маме меня положи», – сказала я, когда уже морозы ударили, и стало ясно, что я не заразилась, потому что если бы заразилась, то давно бы умерла. А значит, я просто так сама по себе умираю, у нас таких много было – ослабнут, прячутся. Даже огонь их не грел, а потом их окоченелыми находили. Но прошёл, кажется, ещё месяц, я точно не знаю, но я не умирала, только зуб один вывалился, и всё время хотелось плакать. И сплошные плохие приметы – как назло. Один раз приснился голый мужчина. Не знаю, что за примета, но вряд ли хорошая.

А когда вместо снега стала литься вода, у меня опух живот. Страшно опух – я сразу подумала – с таким не живут. Найда к тому времени меня уже не боялась. Она мне пузо пощупала, а потом спрашивает: «И кто же тебя так?» А я не поняла сначала, о чём она. Вроде никто меня не бил. К тому же когда поколотят – либо сразу опухнешь, или совсем нет. А потом я всё поняла – живот, оказывается, у меня опух из-за того, что тот мужчина, на котором железки были, в меня свою штуку засовывал, и что теперь внутри меня живёт человек. Конечно, теперь уже пришлось ей всё рассказать. Она ругаться и кричать стала, мол, что ж я молчала. Все остальные конечно узнали. Тоже ругали, мне и самой совестно стало, что я им ничего не сказала, ведь он мог придти и с другими такое же сделать. Мне объяснили, что это – ужасная вещь, и что лучше бы он меня и в самом деле сожрал. Но прогонять меня не стали, решив, что раз здорова, то и ладно, главное, чтобы ничем никого не заражала. Я тогда подумала, что это, конечно, был бы конец общины, если бы все от меня этим заразились и у всех повырастали бы животы, в каждом из которых жил бы ещё один человек. А потом они бы все родили своих людей, и есть стало бы совсем нечего. Даже смеси не хватило бы! А может, мы бы нашли еду? Ведь когда очень надо, мы находим, что поесть, я же нашла те две банки, когда уже думала, что умираю от голода.

Найда предупредила, что рожать мне будет больно. Я не поверила, потому как думала, что хуже, чем когда мне тот мужчина Лёха тыкал между ног, быть уже не может. Но Найда сказала, что может, и ещё как, и обещала, что примет у меня роды. А ещё предупредила, что от этого, в общем-то, можно и умереть. Даже раньше такое случалось, а теперь – вообще только так. Вот ничего себе сходила за тушёнкой. Человек внутри меня шевелился, и это было очень странно. Дети у нас в общине иногда появлялись, но я и представить себе не могла, что ребёнок появится из меня, и не очень-то верила, что все люди вокруг появились из женщин – Егор с его разрисованной кожей, теперь уже полудохлые старухи, старики. В общине об этом не говорили – всем всё время хотелось есть. Говорят, где-то женщины иногда ели своих детей, но думаю, и у нас такое случалось.

Очень быстро я стала похожа на сломанную игрушку. Я в детстве иногда находила такие – механизм внутри них портился и у куклы вздувался живот так, как будто внутри готовился лопнуть шар. Мой шар лопаться не собирался. Он шевелился в самый неожиданный момент, наводя ужас на окружающих. Слово «беременная» я слышала по поводу себя редко, да я вообще, кажется, раньше не знала этого слова. На меня косились, и я не могла понять, что значат эти взгляды, но было неприятно. Хотелось, как мать когда-то, уйти бродить и не вернуться, но Найда сказала, что бродить нельзя, что теперь я должна заботиться сначала о своём шаре, а потом – буду о человеке, который в нем пока живёт. Общинный голова Егор приходил к нам и качал у меня над головой небольшим камушком на нитке, а потом сказал, что будет мальчик. Я не знала, надо ли как-то на это реагировать.

Я еле ходила и искать продукты уже не могла, а до лета было ещё далеко. Летом я пойду искать еду, которая иногда вырастает, а если очень повезёт – бегает между железок и покрытых песчаной пылью камней. А сейчас оставалось только есть разведённый в воде порошок и надеяться, что однажды посланные Егором в поход благословенные небом наши мужчины найдут что-то и вернутся с хорошей добычей, и от этого чего-то перепадёт и мне. А ещё иногда удавалось наковырять корней, но есть их каждый раз было страшно – мало того, что никто не знал, какой корень можно есть, а какой нельзя, так ещё и земля могла отравить растения каким угодно ядом – хоть новым, хоть доисторическим.

Найда, с которой мы теперь жили вместе, сказала, что надо придумать ребёнку имя. Это плохая примета – придумывать ребёнку имя до рождения. Или нет? Я посмотрела в щель между плитами, поёжилась и, увидев бредущего в отдалении умирающего старика Горана, предложила взять его имя. «Горан сахар нашёл, ты ещё маленькая была. Всем дал, а мне не дал, и ни матери твоей, ни тебе не дал. Пусть своё имя в гроб уносит», – сказала Найда. «А что такое гроб?» – спросила я. «Не знаю точно, но так говорят», – ответила она. Так мы и не решили, как назовём мальчика. А ещё Найда вспомнила, что вроде как точно когда-то была дурная примета – до родов вещи ребёнку собирать и давать имя. Да, ладно, я еду-то собирать не в состоянии, а она про вещи.

Кто эти приметы выдумал, наверное, очень умный был, потому что потом так получилось, что все их приметы сбылись. Все до одной. Если кто-то будет рассказывать про Войну и Катастрофу – не слушайте эти глупости. Их потом уже придумали, мне это точно известно – отец Найды хорошо помнил, что там произошло. Она сама помнит, но совсем плохо, маленькая она тогда была. А я и помнить не могу, я родилась позже. Отец вроде бы пропал ещё до моего рождения. Найде повезло, она с отцом росла. Под старость он сошёл с ума и пошёл бродить. Да так, что даже тела его не нашли, хотя тогда ещё были психиатрические бригады, таких ходоков искавшие, и даже иногда находившие. И откуда эти бригады взялись? Людоеды на самом деле, наверное. Одного найдут, вернут, добрый десяток – найдут и сожрут.