Избранные стихи с иллюстрациями - Марина Цветаева

В Люксембургском саду

Склоняются низко цветущие ветки,Фонтана в бассейне лепечут струи,В тенистых аллеях все детки, все детки…О детки в траве, почему не мои?

Как будто на каждой головке коронкаОт взоров, детей стерегущих, любя.И матери каждой, что гладит ребенка,Мне хочется крикнуть: «Весь мир у тебя!»

Как бабочки девочек платьица пестры,Здесь ссора, там хохот, там сборы домой…И шепчутся мамы, как нежные сестры:– «Подумайте, сын мой»… – «Да что вы! А мой»…

Я женщин люблю, что в бою не робели,Умевших и шпагу держать, и копье, —Но знаю, что только в плену колыбелиОбычное – женское – счастье мое!

В сумерках

(На картину «Au Crépouscule» Paul Chabas[7] в Люксембургском музее)

Клане Макаренко

Сумерки. Медленно в воду вошлаДевочка цвета луны.Тихо. Не мучат уснувшей волныМерные всплески весла.Вся – как наяда. Глаза зелены,Стеблем меж вод расцвела.Сумеркам – верность, им, нежным, хвала:Дети от солнца больны.Дети – безумцы. Они влюбленыВ воду, в рояль, в зеркала…Мама с балкона домой позвалаДевочку цвета луны.

Эльфочка в зале

Ане Калин

Запела рояль неразгаданно-нежноПод гибкими ручками маленькой Ани.За окнами мчались неясные сани,На улицах было пустынно и снежно.

Воздушная эльфочка в детском нарядеВнимала тому, что лишь эльфочкам слышно.Овеяли тонкое личико пышноПушистых кудрей беспокойные пряди.

В ней были движенья таинственно-хрупки.– Как будто старинный портрет перед вами! —От дум, что вовеки не скажешь словами,Печально дрожали капризные губки.

И пела рояль, вдохновеньем согрета,О сладостных чарах безбрежной печали,И души меж звуков друг друга встречали,И кто-то светло улыбался с портрета.

Внушали напевы: «Нет радости в страсти!Усталое сердце, усни же, усни ты!»И в сумерках зимних нам верилось властиЕдинственной, странной царевны Аниты.

Памяти Нины Джаваха

Всему внимая чутким ухом,– Так недоступна! Так нежна! —Она была лицом и духомВо всем джигитка и княжна.

Ей все казались странно-грубы:Скрывая взор в тени углов,Она без слов кривила губыИ ночью плакала без слов.

Бледнея гасли в небе зори,Темнел огромный дортуар;Ей снилось розовое ГориВ тени развесистых чинар…

Ах, не растет маслины веткаВдали от склона, где цвела!И вот весной раскрылась клетка,Метнулись в небо два крыла.

Как восковые – ручки, лобик,На бледном личике – вопрос.Тонул нарядно-белый гробикВ волнах душистых тубероз.

Умолкло сердце, что боролось…Вокруг лампады, образа…А был красив гортанный голос!А были пламенны глаза!

Смерть окончанье – лишь рассказа,За гробом радость глубока.Да будет девочке с КавказаЗемля холодная легка!

Порвалась тоненькая нитка,Испепелив, угас пожар…Спи с миром, пленница-джигитка,Спи с миром, крошка-сазандар.

Как наши радости убогиДуше, что мукой зажжена!О да, тебя любили боги,Светло-надменная княжна!

Москва, 1909, Рождество

Пленница

Она покоится на вышитых подушках,Слегка взволнована мигающим лучом.О чем загрезила? Задумалась о чем?О новых платьях ли? О новых ли игрушках?

Шалунья-пленница томилась целый деньВ покоях сумрачных тюрьмы Эскуриала.От гнета пышного, от строгого хоралаУводит в рай ее ночная тень.

Не лгали в книгах бледные виньеты:Приоткрывается тяжелый балдахин,И слышен смех звенящий мандолин,И о любви вздыхают кастаньеты.

Склонив колено, ждет кудрявый пажЕе, наследницы, чарующей улыбки.Аллеи сумрачны, в бассейнах плещут рыбкиИ ждет серебряный, тяжелый экипаж.

Но… грезы все! Настанет миг расплаты;От злой слезы ресницы дрогнет шелк,И уж с утра про королевский долгНачнут твердить суровые аббаты.

Сестры

«Car tout n’est que rêve, ò ma soeur!»[8]

Им ночью те же страны снились,Их тайно мучил тот же смех,И вот, узнав его меж всех,Они вдвоем над ним склонились.

Над ним, любившим только древность,Они вдвоем шепнули: «Ах!»…Не шевельнулись в их сердцахНи удивление, ни ревность.

И рядом в нежности, как в злобе,С рожденья чуждые мольбам,К его задумчивым губамОни прильнули обе… обе…

Сквозь сон ответил он: «Люблю я!»…Раскрыл объятья – зал был пуст!Но даже смерти с бледных устНе смыть двойного поцелуя.

23-30 декабря 1909

На прощанье

Mein Herz trägt schwere Ketten,

Die Du mir angelegt.

Ich möcht’ mein Leben wetten,

Dass Keine schwerer trägt.[9]

Мы оба любили, как дети,Дразня, испытуя, играя,Но кто-то недобрые сетиРасставил, улыбку тая —И вот мы у пристани оба,Не ведав желанного рая,Но знай, что без слов и до гробаЯ сердцем пребуду – твоя.

Ты всё мне поведал – так рано!Я все разгадала – так поздно!В сердцах наших вечная рана,В глазах молчаливый вопрос,Земная пустыня бескрайна,Высокое небо беззвездно,Подслушана нежная тайна,И властен навеки мороз.

Я буду беседовать с тенью!Мой милый, забыть нету мочи!Твой образ недвижен под сеньюМоих опустившихся век…Темнеет… Захлопнули ставни,На всем приближение ночи…Люблю тебя, призрачно-давний,Тебя одного – и навек!

4-9 января 1910

Следующей

Святая ль ты, иль нет тебя грешнее,Вступаешь в жизнь, иль путь твой позади, —О, лишь люби, люби его нежнее!Как мальчика баюкай на груди,Не забывай, что ласки сон нужнее,И вдруг от сна объятьем не буди.

Будь вечно с ним: пусть верности научатТебя печаль его и нежный взор.Будь вечно с ним: его сомненья мучат,Коснись его движением сестер.Но, если сны безгрешностью наскучат,Сумей зажечь чудовищный костер!

Ни с кем кивком не обменяйся смело,В себе тоску о прошлом усыпи.Будь той ему, кем быть я не посмела:Его мечты боязнью не сгуби!Будь той ему, кем быть я не сумела:Люби без мер и до конца люби!

Perpetuum Mobile[10]

Как звезды меркнут понемногуВ сияньи солнца золотом,К нам другу друг давал дорогу,Осенним делаясь листом,– И каждый нес свою тревогуВ наш без того тревожный дом.

Мы всех приветствием встречали,Шли без забот на каждый пир,Одной улыбкой отвечалиНа бубна звон и рокот лир,– И каждый нес свои печалиВ наш без того печальный мир.

Поэты, рыцари, аскеты,Мудрец-филолог с грудой книг…Вдруг за лампадой – блеск ракеты!За проповедником – шутник!– И каждый нес свои букетыВ наш без того большой цветник.

Следующему

Quasi unа fantasia.[11]

Нежные ласки тебе уготованыДобрых сестричек.Ждем тебя, ждем тебя, принц заколдованныйПеснями птичек.Взрос ты, вспоенная солнышком веточка,Рая явленье,Нежный как девушка, тихий как деточка,Весь – удивленье.Скажут не раз: «Эти сестры изменчивыВ каждом ответе!»– С дерзким надменны мы, с робким застенчивы,С мальчиком – дети.Любим, как ты, мы березки, проталинки,Таянье тучек.Любим и сказки, о, глупенький, маленькийБабушкин внучек!Жалобен ветер, весну вспоминающий…В небе алмазы…Ждем тебя, ждем тебя, жизни не знающий,Голубоглазый!

Мама в саду

Гале Дьяконовой

Мама стала на колениПеред ним в траве.Солнце пляшет на прическе,На голубенькой матроске,На кудрявой голове.Только там, за домом, тени…

Маме хочется гвоздикуКрошке приколоть, —Оттого она присела.Руки белы, платье бело…Льнут к ней травы вплоть.– Пальцы только мнут гвоздику. —

Мальчик светлую головкуОпустил на грудь.– «Не вертись, дружок, стой прямо!»Что-то очень медлит мама!Как бы улизнутьИщет маленький уловку.

Мама плачет. На колениЕй упал цветок.Солнце нежит взгляд и листья,Золотит незримой кистьюКаждый лепесток.– Только там, за домом, тени…

Мама на лугу

Вы бродили с мамой на лугуИ тебе она шепнула: «Милый!Кончен день, и жить во мне нет силы.Мальчик, знай, что даже из могилыЯ тебя, как прежде, берегу!»

Ты тихонько опустил глаза,Колокольчики в руке сжимая.Все цвело и пело в вечер мая…Ты не поднял глазок, понимая,Что смутит ее твоя слеза.

Чуть вдали завиделись балкон,Старый сад и окна белой дачи,Зашептала мама в горьком плаче:«Мой дружок! Ведь мне нельзя иначе, —До конца лишь сердце нам закон!»

Не грусти! Ей смерть была легка:Смерть для женщин лучшая находка!Здесь дремать мешала ей решетка,А теперь она уснула кроткоТам, в саду, где Бог и облака.

Луч серебристый