Избранные стихи с иллюстрациями - Марина Цветаева

Нине

К утешениям друга-рояляТы ушла от излюбленных книг.Чей-то шепот в напевах возник,Беспокоя тебя и печаля.

Те же синие летние дни,Те же в небе и звезды и тучки…Ты сомкнула усталые ручки,И лицо твое, Нина, в тени.

Словно просьбы застенчивой ради,Повторился последний аккорд.Чей-то образ из сердца не стерт!..Все как прежде: портреты, тетради,

Грустных ландышей в вазе цветы,Там мирок на диване кошачий…В тихих комнатках маленькой дачиВсе как прежде. Как прежде и ты.

Детский взор твой, что грустно тревожит,Я из сердца, о нет, не сотру.Я любила тебя как сеструИ нежнее, и глубже, быть может!

Как сестру, а теперь вдалеке,Как царевну из грез Андерсена…Здесь, в Париже, где катится Сена,Я с тобою, как там, на Оке.

Пусть меж нами молчанья равнинаИ запутанность сложных узлов.Есть напевы, напевы без слов,О, любимая, дальняя Нина!

В Париже

Дома до звезд, а небо ниже,Земля в чаду ему близка.В большом и радостном ПарижеВсе та же тайная тоска.

Шумны вечерние бульвары,Последний луч зари угас,Везде, везде все пары, пары,Дрожанье губ и дерзость глаз.

Я здесь одна. К стволу каштанаПрильнуть так сладко голове!И в сердце плачет стих РостанаКак там, в покинутой Москве.

Париж в ночи мне чужд и жалок,Дороже сердцу прежний бред!Иду домой, там грусть фиалокИ чей-то ласковый портрет.

Там чей-то взор печально-братский.Там нежный профиль на стене.Rostand и мученик РейхштадтскийИ Сара – все придут во сне!

В большом и радостном ПарижеМне снятся травы, облака,И дальше смех, и тени ближе,И боль как прежде глубока.

Париж, июнь 1909

В Шенбрунне

Нежен первый вздох весны,Ночь тепла, тиха и лунна.Снова слезы, снова сныВ замке сумрачном Шенбрунна.

Чей-то белый силуэтНад столом поникнул ниже.Снова вздохи, снова бред:«Марсельеза! Трон!.. В Париже…»

Буквы ринулись с страниц,Строчка-полк. Запели трубы…Капли падают с ресниц,«Вновь с тобой я!» шепчут губы.

Лампы тусклый полусветМеркнет, ночь зато светлее.Чей там грозный силуэтВырос в глубине аллеи?

…Принц австрийский? Это роль!Герцог? Сон! В Шенбрунне зимы?Нет, он маленький король!– «Император, сын любимый!

Мчимся! Цепи далеки,Мы свободны. Нету плена.Видишь, милый, огоньки?Слышишь всплески? Это Сена!»

Как широк отцовский плащ!Конь летит, огнем объятый.«Что рокочет там, меж чащ?Море, что ли?» – «Сын, – солдаты!»

– «О, отец! Как ты горишь!Погляди, а там направо, —Это рай?» – «Мой сын – Париж!»– «А над ним склонилась?» – «Слава».

В ярком блеске Тюилери,Развеваются знамена.– «Ты страдал! Теперь цари!Здравствуй, сын Наполеона!»

Барабаны, звуки струн,Все в цветах… Ликуют дети…Все спокойно. Спит Шенбрунн.Кто-то плачет в лунном свете.

Kamepata

«Аu moment оu je me disposais à monter l’escalier, voilá qu’une femme, envelopée dans un manteau, me saisit vivement la main et l’embrassa».

Его любя сильней, чем брата,– Любя в нем род, и трон, и кровь, —О, дочь Элизы, Камерата,Ты знала, как горит любовь.

Ты вдруг, не венчана обрядом,Без пенья хора, мирт и лент,Рука с рукой вошла с ним рядомВ прекраснейшую из легенд.

Благословив его на муку,Склонившись, как идут к гробам,Ты, как святыню, принца руку,Бледнея, поднесла к губам.

И опустились принца веки,И понял он без слов, в тиши,Что этим жестом вдруг навекиСоединились две души.

Что вам Ромео и Джульетта,Песнь соловья меж темных чащ!Друг другу вняли – без обетаМундир как снег и черный плащ.

И вот, великой силой жеста,Вы стали до скончанья летЖених и бледная невеста,Хоть не был изречен обет.

Стоите: в траурном наряде,В волнах прически темной – ты,Он – в ореоле светлых прядей,И оба дети, и цветы.

Вас не постигнула расплата,Затем, что в вас – дремала кровь…О, дочь Элизы, Камерата,Ты знала, как горит любовь!

Расставание

Твой конь, как прежде, вихрем скачетПо парку позднею порой…Но в сердце тень, и сердце плачет,Мой принц, мой мальчик, мой герой.

Мне шепчет голос без названья:– «Ах, гнета грезы – не снести!»Пред вечной тайной расставаньяПрими, о принц, мое прости.

О сыне Божьем эти строфы:Он, вечно-светел, вечно-юн,Купил бессмертье днем Голгофы,Твоей Голгофой был Шенбрунн.

Звучали мне призывом БогаТвоих крестин колокола…Я отдала тебе – так много!Я слишком много отдала!

Теперь мой дух почти спокоен,Его укором не смущай…Прощай, тоской сраженный воин,Орленок раненый, прощай!

Ты был мой бред светло-немудрый,Ты сон, каких не будет вновь…Прощай, мой герцог светлокудрый,Моя великая любовь!

Молитва

Христос и Бог! Я жажду чудаТеперь, сейчас, в начале дня!О, дай мне умереть, покудаВся жизнь как книга для меня.

Ты мудрый, ты не скажешь строго:– «Терпи, еще не кончен срок».Ты сам мне подал – слишком много!Я жажду сразу – всех дорог!

Всего хочу: с душой цыганаИдти под песни на разбой,За всех страдать под звук органаИ амазонкой мчаться в бой;

Гадать по звездам в черной башне,Вести детей вперед, сквозь тень…Чтоб был легендой – день вчерашний,Чтоб был безумьем – каждый день!

Люблю и крест, и шелк, и каски,Моя душа мгновений след…Ты дал мне детство – лучше сказкиИ дай мне смерть – в семнадцать лет!

Таруса, 26 сентября 1909

Колдунья

Я – Эва, и страсти мои велики:Вся жизнь моя страстная дрожь!Глаза у меня огоньки-угольки,А волосы спелая рожь,И тянутся к ним из хлебов васильки.Загадочный век мой – хорош.

Видал ли ты эльфов в полночную тьмуСквозь дым лиловатый костра?Звенящих монет от тебя не возьму, —Я призрачных эльфов сестра…А если забросишь колдунью в тюрьму,То гибель в неволе быстра!

Ты рыцарь, ты смелый, твой голос ручей,С утеса стремящийся вниз.От глаз моих темных, от дерзких речейК невесте любимой вернись!Я, Эва, как ветер, а ветер – ничей…Я сон твой. О, рыцарь, проснись!

Аббаты, свершая полночный дозор,Сказали: «Закрой свою дверьБезумной колдунье, чьи речи позор.Колдунья лукава, как зверь!»– Быть может и правда, но темен мой взор,Я тайна, а тайному верь!

В чем грех мой? Что в церкви слезам не учусь,Смеясь наяву и во сне?Поверь мне: я смехом от боли лечусь,Но в смехе не радостно мне!Прощай же, мой рыцарь, я в небо умчусьСегодня на лунном коне!

Асе («Гул предвечерний в заре догорающей…»)

Гул предвечерний в заре догорающейВ сумерках зимнего дня.Третий звонок. Торопись, отъезжающий,Помни меня!Ждет тебя моря волна изумрудная,Всплеск голубого весла,Жить нашей жизнью подпольною, трудноюТы не смогла.Что же, иди, коль борьба наша мрачнаяВ наши ряды не зовет,Если заманчивей влага прозрачная,Чаек сребристых полет!Солнцу горячему, светлому, жаркомуТы передай мой привет.Ставь свой вопрос всему сильному, яркомуБудет ответ!Гул предвечерний в заре догорающейВ сумерках зимнего дня.Третий звонок. Торопись, отъезжающий,Помни меня!

(Шуточное стихотворение)

Придет весна и вновь заглянетМне в душу милыми очами,Опять на сердце легче станет,Нахлынет счастие – волнами.

Как змейки быстро зазмеятсяВсе ручейки вдоль грязных улицев,Опять захочется смеятьсяНад глупым видом сытых курицев.

А сыты курицы – те люди,Которым дела нет до солнца,Сидят, как лавочники – пудыИ смотрят в грязное оконце.

Шарманка весной

– «Herr Володя, глядите в тетрадь!»– «Ты опять не читаешь, обманщик?Погоди, не посмеет игратьNimmer mehr[2] этот гадкий шарманщик!»

Золотые дневные лучиТеплой ласкою травку согрели.– «Гадкий мальчик, глаголы учи!»– О, как трудно учиться в апреле!..

Наклонившись, глядит из окнаГувернантка в накидке лиловой.Fräulein Else[3] сегодня грустна,Хоть и хочет казаться суровой.

В ней минувшие грезы свежатЭти отклики давних мелодий,И давно уж слезинки дрожатНа ресницах больного Володи.

Инструмент неуклюж, неказист:Ведь оплачен сумой небогатой!Все на воле: жилец-гимназист,И Наташа, и Дорик с лопатой,

И разносчик с тяжелым лотком,Что торгует внизу пирожками…Fräulein Else закрыла платкомИ очки, и глаза под очками.

Не уходит шарманщик слепой,Легким ветром колеблется штора,И сменяется: «Пой, птичка, пой»Дерзким вызовом Тореадора.

Fräulein плачет: волнует игра!Водит мальчик пером по бювару.– «Не грусти, lieber Junge,[4] – пораНам гулять по Тверскому бульвару.

Ты тетрадки и книжечки спрячь!»– «Я конфет попрошу у Алеши!Fräulein Else, где черненький мяч?Где мои, Fräulein Else, калоши?»

Не осилить тоске леденца!О великая жизни приманка!На дворе без надежд, без концаЗаунывно играет шарманка.

Людовик XVII