Звук воды - Юкио Мисима

Вернувшись за свой стол, Кадзуо сел писать черновик официального финансового бюллетеня. Ему была поручена главка о принципах финансирования. Маленькое небо, видневшееся в верхнем углу окна, обложили серебристо-серые облака. Впрочем, было тепло.

Девушка за соседним столом катала свою шерстяную куколку по столу, тыкая в нее кончиком карандаша. Куколка, как всегда, пребывала в полном здравии. Кадзуо как-то раз сводил эту девушку в столовую, купил ей на свои деньги молоко за десять йен и медовые бобы за десять йен.

По дороге обратно, когда он ехал в трамвае, ему улыбнулась незнакомая девушка. Кадзуо очень понравилась ее улыбка. Трамвай был переполнен. Какой-то ребенок, глядя в окно, громко распевал песенку «Токийский буги-вуги». Мать особо не вмешивалась. У девушки был такой вид, будто она хочет что-то спросить. Бесхитростная улыбка. Трамвай тряхнуло, и девушку прижало к Кадзуо. На ощупь она была похожа на мягкую, плохо перевязанную посылочку.

— Прошу прощения, — наконец заговорила девушка. — Вы куда едете?

— В Министерство финансов. Извините, мы знакомы?

— Моя фамилия Кувабара.

— А я Кодама.

— Кодама… Кадзуо, если не ошибаюсь.

— Откуда вы знаете?

— Вы так конверты всегда надписываете.

Кадзуо побледнел от ужаса. Значит, за ним тщательно следят, за каждым его шагом. К счастью, трамвай подъехал к остановке, на которой он должен был выходить. Кадзуо охнул и двинулся к выходу. Девушка засмеялась:

— Знаете, мы просто учились в одном университете…

В четверг во время обеденного перерыва проходило скучное собрание бывших однокурсников. Кадзуо рассказал о своей встрече в трамвае. Все вместе пытались вспомнить студентку по фамилии Кувабара. Наконец кто-то вспомнил и радостно закричал:

— А! Это та девчонка, которую подобрал профессор Н. Кажется, она его незаконнорожденная дочь. Еще ходили слухи, что они любовники.

После этого начались обычные разговоры, когда каждый прилагает все усилия, чтобы не уронить интеллектуального и социального достоинства своего собеседника. Разговоры о нехватке денег, о неудачах с женщинами и дому подобные «минусовые» темы были не популярны. В заключение они немного пообсуждали, как назвать клуб однокурсников, но до конца перерыва так ничего и не придумали. Единственное, до чего договорились, — это провести семинар по «Общей теории» Кейнса. Еще один день в неделю будет потрачен непонятно на что.

В пятницу было ясно и тепло. После обеда Кадзуо сопровождал замначальника департамента в Центробанк. В Центробанке проходил отбор плакатов с рекламой накопительных программ, нарисованных школьниками младших классов.

Кадзуо очень любил бывать в Центробанке. Ему нравилось это сумрачное, грандиозное, нечеловеческое здание. Оно ворчало себе под нос: «инфляция, инфляция». Слово «инфляция», повторяемое раз за разом, приобретает вес большого мешка с деньгами. «Инфляция… инфляция…» — разносится тысячеголосое эхо. Но если так пойдет дальше, то уже совсем скоро это здание начнет ворчать: «дефляция, дефляция». Слово «дефляция» тоже будет весить, как большой мешок с деньгами. Будет отдаваться эхом под сводами: «дефляция… дефляция…»

Кто же встанет во главе Кабинета министров: Ёсида? Или, может быть, Асида? На сегодняшний день никто этого не знает. Замначальника департамента сказал, что, наверное, все-таки Асида. Кадзуо шел вслед за ним по мраморному коридору с линолеумом на полу. Коридор разделялся то надвое, то натрое — ведь это же банк банков. Ах, как было бы здорово работать в этом бесчувственном здании. За какой угол ни поверни, безмолвно давят на тебя гигантские каменные колонны. Здесь нет ничего скользкого. Кадзуо ненавидел человеческие строения. Если прижаться щекой к мрамору, щека становится холодной и плоской. Надо жить в могиле. Могила, в которой заключена жизнь, прекрасна. Как и полагается кладбищу, «банк банков» осознавал себя как сущность, управляющую людскими жизнями из высших сфер, был холоден и мрачен. Кульминация человеческой жизни — это всего лишь имитация могилы. В «Сказках тысяча и одной ночи» рассказывается о любовниках — о сводных брате и сестре, — которые ради собственного удовольствия безвылазно сидели в могиле… Комната, закрытая на ключ… Поймав себя на этой мысли, Кадзуо замер от сладостного ужаса.

В этой огромной могиле, между прочим, был лифт. На нем-то и поехали Кадзуо и замначальника департамента. Лифт доставил их к роскошной и сумрачной приемной. В это послевоенное время было непривычно находиться в теплой комнате с паровым отоплением.

Их ждал сегодняшний почетный гость живописец Асаяма. Он тоже принимал участие в отборе рекламных плакатов. Живописец Асаяма был полноват, приветлив, без конца шутил, напоминая и фигурой, и характером мягкое кресло. Он знал, что его любят, и поэтому одинаково шутливо, но тем не менее всегда уважительно приветствовал как министра, так и штукатура. Асаяма по природе своей в механизме под названием «общество» всегда исполнял роль смазочного масла. Его щечки всегда розовели. Носовой платок всегда был идеально чист.

И замначальника департамента, и служащие Центробанка за пятнадцать минут разговора были решительно очарованы господином Асаямой. Высокопоставленные люди сентиментальны, как маленькие девочки. Они всегда чем-то озабочены, но вот во время их кратковременного отдыха вдруг приходит неизвестно кто неизвестно откуда, дружески хлопает их по плечу, и, посмотрите, они уже рады-радешеньки. Асаяма отлично владел этой техникой. «Наверное, я тоже рано облысею», — подумал Кадзуо. Когда-нибудь наступит мир во всем мире и сложные отношения между людьми растают, как шоколадка на солнце.

Все прошли в просторную комнату, широкие окна которой выходили на проспект. Стены были увешаны разноцветными плакатами. Часть плакатов была разложена на большом столе в центре комнаты. Было удивительно узнать, что маленькие дети могут так ловко сочинять льстивые лозунги. На одном из плакатов была нарисована мама-курица, которая объясняла своим цыпляткам, как правильно накапливать зернышки. На другом — копилка, наполненная до краев, весело прыгала через скакалку, а неделями «не кормленная» копилка-бродяга спала в парке на скамейке.

— Отличное цветовое решение, хотя сам по себе рисунок довольно ординарный, — сказал живописец Асаяма.

Высокопоставленные люди шли гуськом за живописцем. Тот коснулся плаката пухлым пальцем, потом немного отошел, чтобы взглянуть на него издалека. Проспект за окном лежал в лучах яркого, уже февральского солнца. Замначальника департамента украдкой, очень изящно, зевнул.

— А вот это — просто отлично! Никаких вымученных смыслов, умелая игра цветом! Так, посмотрим. Девочка, девять лет. Должен заметить, что девочки гораздо способней мальчиков.

Держа сцепленные замком руки за спиной, все потихоньку собрались вокруг плаката. На рисунке была изображена залитая солнцем открытая веранда частного дома. Рисовать людей — нелегкая задача, но автор достойно вышел из затруднительного положения: на веранде, с которой открывался вид на большую цветочную клумбу, никого не было, только стояли стулья всех членов семейства. На папином стуле лежали газета и очки, на мамином — незаконченное вязание, на детских стульях — книжка с картинками и кукла. Как будто все семейство только что встало и по какому-то делу ушло в дом. Наверное, скрытый смысл плаката заключался в том, что если старательно откладывать деньги, то можно обеспечить себе такую вот счастливую семейную жизнь.

Кадзуо посмотрел, на табличку с именем и вздрогнул.

Там было написано: «Ученица второго класса Фусако Тохата».

Отбор плакатов продолжался до самого вечера. В зале для почетных гостей, там, где висела огромная люстра, для всех членов жюри сервировали ужин в европейском стиле. Перед тем как резать фрукты, Кадзуо по ошибке смочил руки в чаше для омовения пальцев.

Он очень устал. Утром спал дольше обычного, торопился, чтобы вовремя выйти из дому, и в итоге не успел побриться. Суббота и опять дождь. Он провел рукою по щекам и подбородку. Жесткие волосы, словно сговорившись, ночью незаметно выросли все как один и превратились в неряшливую щетину.

В отделе было темно и холодно. Начальник уехал в командировку, и все пришло в запустение. И значит, если получить разрешение, то можно со спокойной совестью пойти в министерскую парикмахерскую. А в парикмахерской можно с чистой совестью убить время. Здешний профсоюз официально провозглашал важность прибытия на службу в целости и сохранности и своевременного ухода с нее. Получалось, что лень в некоторых своих проявлениях связана с понятием социальной морали.

Кадзуо отпросился у ответственного и пошел бриться в парикмахерскую. Он был там всего неделю назад, поэтому парикмахер, завидев его, немного удивился. Кадзуо издалека демонстративно почесал подбородок. Парикмахер, не переставая работать ножницами, кивнул. Кадзуо успокоился и сел на краешек стула в, как всегда, людной комнате ожидания. Перед ним в очереди было еще пятеро.