Звук воды - Юкио Мисима

— Вот и отлично. Давайте отпразднуем ваше поступление на службу. Мой муж никогда не возвращается домой раньше часу ночи. А дочка — ей скоро девять, — она у меня одна. Мы ее уложим пораньше, и все будет замечательно. Не стесняйтесь, приходите.

В тот день, как они и условились, Кадзуо прямо из министерства отправился в гости к Кирико.

Ему очень понравилось, что женщина не стала скрывать от него возраст своей дочери. Значит Кирико не обращает на такие вещи внимания. Она принадлежит к тому типу женщин, которые могут оставить сумочку в машине или потерять в ванной кольцо с бриллиантом, но зато никогда не забудут надеть свежее нижнее белье… Кирико очень много курила, рассказывала о том, что у нее слабое сердце, тахикардия и что в любой момент с ней может быть удар, а потом, нисколько не стесняясь, показывала ему маленькие вещицы, из тех, что женщины обычно носят с собой в сумочках. Кадзуо чувствовал ее напряженную наготу. Он смотрел на ее развитое — что в общем-то не свойственно женщинам — ахиллово сухожилие и думал о том, что, должно быть, в школе она занималась волейболом.

Бывает так, что ты смотришь на женщину и знаешь, что сегодня вечером обязательно с ней переспишь. Даже если ты ее еще ни разу не поцеловал, как Кирико. Воображение самовольно перестает работать, и все сразу становится пошлым и вульгарным. Как ни странно, именно в такие моменты Кадзуо всегда приходила в голову одна и та же мысль: «О! Кажется, сегодня я живу по законам общей психологии». Это упрощало дело, пусть даже всего лишь временной, фальшивой простотой. Казалось бы — пустяк, но Кадзуо не любил ждать.

Он решил срезать путь через парк. На землю упал еще совсем зеленый желудь. В мягком свете заходящего солнца ссорились дети, то и дело выкрикивая ужасные непристойности. И почему, спрашивается, куда ни плюнь, попадешь в америкашку? На скамейке сидел один такой, в форме, и мял в своей руке женские пальчики. Издалека казалось, что у женщины между пальцами грязь. Но, наверное, это была всего лишь игра вечерних теней.

Кадзуо стыдился портфеля, который болтался у него в руке. Портфель недовольно поскрипывал, словно жаловался кому-то. Внутри лежала коробочка с обедом и тонкая папка с секретными, но бессмысленными документами, однако снаружи портфель казался распухшим, тяжелым, и вдобавок ко всему он дурно пах. С этакой гадостью в руке просто невозможно было чувствовать себя человеком.

Старый, но уцелевший во время войны дом Кирико был типичным домом семьи со средним достатком. Сбоку от входных дверей находилась гостиная. Кнопка звонка от времени пожелтела и покрылась тонкой сеткой трещинок. Казалось, что если нажать на нее посильней, то она рассыплется в порошок, как песочное печенье.

На звонок вышла домработница. Полноватая, белая, с тонкими волосами — женщина-опарыш. Она бесстрастно взглянула на Кадзуо. Под ее взглядом он испытал почти то же самое, что испытывает человек, которого бьют или режут. Ему захотелось закричать: «Помогите, смотрят!» Если так смотреть на людей, то в какой-то момент все до единого люди озвереют. Как ни крути, а Кадзуо не зверь, и даже наоборот, он с полным на то основанием чувствовал, что настоящий зверь — это как раз домработница.

Вслед за домработницей к дверям выбежала девятилетняя девочка. Видимо, соскучившись по обществу, она теперь приветливо улыбалась во весь рот, желая понравиться совершенно незнакомому человеку. Одной рукой девочка завернула подол юбки и, не сводя глаз с Кадзуо, щелкала поясом для чулок, поддевая пальчиком красные ремешки.

В прихожей было темно. Кадзуо больше всего любил именно такие, темные, намекающие на что-то непристойное прихожие. Он сделал шаг к дверям. Дверь в освещенную комнату была немного приоткрыта. Стоя наискосок от темной узкой щели, Кирико встречала гостя в комнате, где уже были сервированы разнообразные закуски.

Но это было больше, чем обычное угощение для гостей: особенно выделялась бутылка редкого — такого сейчас почти нигде не встретишь — виски. Бутылка выставляла напоказ жалкую роскошь этого дома. Дома, куда хозяин не возвращается сутками. Такие дома есть везде. И беда была не в отсутствии хозяина, а в том, что семейство Кирико продолжало изо дня в день жить в полном неуважении к семейному несчастью.

— Станцуешь нам? — сказала мать.

Домработница вышла в гостиную и поставила пластинку с детскими песнями. Дверь в комнату она оставила приоткрытой, чтобы музыка была слышна. Девятилетняя Фусако начала танцевать. В это время Кирико под столом сжала руку Кадзуо. Кольцо с остроугольным камнем больно врезалось ему в пальцы. Казалось, танец будет продолжаться вечно. Фусако танцевала, абсолютно не стесняясь. Объедки лежали на тарелке, освещенные электрическим светом. Кадзуо не сводил с них взгляда. Судя по тому, что Кирико умудрялась не чувствовать убогости всего происходящего, должно быть, и подросшая Фусако в будущем, вспоминая этот вечер и свой танец, не почувствует себя униженной. Гены — страшная вещь.

После того как танец закончился, Фусако отправили спать. Домработница Сигэя вынесла алкоголь и закуски в гостиную. Это была отработанная процедура. Сигэя поставила пластинку, выключила верхний свет и зажгла два торшера у стены.

— Теперь можешь уйти, — сказала Кирико. Женщина-опарыш молча вышла, освободив комнату от своего мрачного присутствия. Вдвоем они танцевали на ковре. Кирико поцеловала его первой. Когда музыка закончилась, Кирико подошла к двери и повернула ключ, торчавший в замочной скважине.

Звук поворачивающегося в замке ключа, этот тихий, выпуклый звук — Кадзуо вдруг услышал его у себя за спиной. «Ну что за женщина!» — впрочем, ему не было противно. Он сделал вид, что меняет пластинку. И в этот момент за его спиной внешний мир одним умелым движением был отрезан от маленькой комнаты.

Стоял ранний вечер. Ключ повернулся, и мир снаружи был подавлен, повержен и приготовлен на медленном огне. И эта умопомрачительно бесконечная вещь — что-то вроде бутылки с прохладительным напитком, на этикетке которой нарисована молодая девушка, прикладывающая ко рту бутылку, на этикетке которой нарисована еще одна молодая девушка, прикладывающая ко рту бутылку, на которой тоже нарисована этикетка с девушкой, прикладывающей ко рту бутылку (это устройство очень напоминало ту реальность, в которой жил Кадзуо), — эта бесконечная цепочка реальностей теперь забавно прервалась. На этикетке последней бутылки, которая нарисована на этикетке бутылки, которая нарисована на этикетке бутылки, которая нарисована на этикетке настоящей бутылки, была пустота. Он вздохнул и медленно снял пиджак.

То, что ключ в замке повернула именно женщина, было действительно очень важно. По-другому просто быть не могло. Момент соблазнения, предшествующий близости, всегда оказывался мучительным для Кадзуо, который не мог избавиться от посторонних мыслей. Например, расстегивая застежку на одежде своей подруги, он вдруг задумывался о том, что застежка эта сияет, как далекая серебряная звезда. И тут же оказывалось, что блестящая пуговка связана с бесконечным множеством вещей и явлений. Смысл, заключенный в застежке, проникал даже в самые отдаленные уголки внешнего мира, нависшего у Кадзуо за спиной. Это было невыносимо. Но Кирико, по своей собственной воле, если не сказать самовольно, отсекла все эти связи.

Трамвай, идущий в сторону Синдзюку, обронил несколько искр — они разом вспыхнули в темноте за окном. Было то время года, когда стрекот насекомых еще не вызывает удивления. Пластинка, впрочем, заглушала все звуки, проникающие с улицы. Танцуя, они поцеловались, целуясь, упали на ковер. Это был танец требующий изрядной ловкости. Кирико достала из рукава плоскую бутылочку с парфюмом и принялась разбрызгивать по комнате духи. Она ни за что не хотела развязывать оби[2].

Кадзуо был зверски пьян, до звона в ушах. Ему было смешно от того, что Кирико его нисколько не возбуждала. Он чувствовал себя девственником-идиотом. Потому что девственник-неидиот (это Кадзуо знал по собственному опыту), скорей всего, вел бы себя так, как написано в книгах, и, наверное, к этому моменту уже позеленел бы от возбуждения.

Он старался думать о себе как о миленькой, бесконечно слабой детской игрушке. Если человек закроет глаза и станет настойчиво убеждать себя в том, что он портсигар, то в некоей точке реальности он сумеет превратиться в портсигар.

На этот раз все было не так, как с другими женщинами, он ни на секунду не вспомнил ни о теории прибавочной стоимости, ни о составе преступления, ни о договоре по морской пересылке грузов.

И пока Кирико казнила его, пьяное сердце билось в десять раз медленнее, чем обычно. И тут по комнате прошел ураган. Он, кружась, опустился с потолка и завертелся вокруг Кадзуо. Можно было не открывать глаза. Как минутная стрелка встречается с часовой на циферблате, так женское лицо периодически отбрасывало тень на мужское.