Вишенки - Виктор Бычков

Прослезился даже мужик! А то! Заслужить такие слова от подчинённых – высшей награды офицеру и не надо.

Во второй роте взводного прапорщика Семенюка его же подчинённые и поколотили втёмную, тот на второй день исчез куда-то. Приходили ходоки и к ним в казарму, мол, чего смотреть на офицерьё, бить их надоть, пока тёплые да под рукой.

Но солдаты первой роты выставили гостей за порог, попросили больше не волноваться, не беспокоить, не заходить без приглашения, ноги вытирать перед входом в казарму первой роты, высмаркиваться, предупредили:

– Не дай вам Боже нашим охвицерам да командирам хоть кукиш вдогонку ткнёте – голову свернём, не посмотрим, что хорошо папки с мамками привинтили, а кукиши ваши вам же в задницу и затолкаем! Мы своих в бою видали, не вам чета, поперёд нас в атаку шли, врага на штык нанизывали первыми, потому наших охвицеров не тронь! Пришибём! Если бы не они, ещё неведомо, кто бы из нас сидел здесь живым да с вами, тупорылыми, умные беседы вёл, на путь истинный наставлял.

Не ходят больше, но с первой ротой стали в контру.

– Не может русский человек спокойно смотреть, как топчет немец его родную землю! – агитатор, подпоручик из соседней роты, стоял на табуретке, яростно размахивал зажатой в руке фуражкой. – Не верьте большевикам! Они предали Россию за тридцать сребреников. Это изменники, христопродавцы! Наша партия требует войны до победного конца! Только полный разгром немецкой армии и изгнание врага с нашей земли должны двигать истинными патриотами Отечества, их помыслами, мыслями и поступками. На фронт! Только на фронт! Добьем врага, вот тогда и отдохнём!

– Ты понял, о чем говорит подпоручик? – Ефим опять наклонился к Даниле: из-за общего шума и криков в казарме приходилось напрягать голос.

– Вот пускай сам и воюет, с меня хватит, – Кольцов принялся крутить очередную цигарку. – Пусть поищет дураков в другом месте.

– Пошли, выйдем на улицу, дышать нечем, – Ефим за рукав дернул Данилу, приглашая следовать за собой.

Там, за казармами, они обговорили все детали побега: ещё день-другой, и могут отправить на фронт. Не может быть, чтобы забыли целый пехотный стрелковый батальон. Надо спешить. С фронта уйти вряд ли получиться, могут вынести вперёд ногами, вот это больше похоже на правду.

– Оно, конечно, но страшновато, Фима, – Кольцов как и соглашался, однако дисциплина, вбитая в голову за время службы, еще удерживала его, не могла отпустить вот так – легко.

– Мне тоже не того, – понял друга Гринь. – Но и оставаться здесь, положить голову за какого-то дурака уже не с руки. Да и армии как таковой уже нет. Это где видано, чтобы в расположение воинской части свободно заходили разные студенты и агитировали служивых? Барышень только не хватает.

– А винтари брать будем или куда их? – Данила вроде решился, но и немножко дрейфил: вдруг что?

– С собой заберём: вишь, какая смута, могут пригодиться. Да и дорога неблизкая. Патронов надо будет взять поболе, в Вишенках не найдём.

Более решительный Ефим на днях приглядел за пакгаузами несколько механических дрезин. На одной такой он уже ездил: месяц назад его отправили отвозить шинели в палаточный полевой лагерь, где стояла одна из рот их батальона. Ему понравилось: и легкая – можно вдвоём перенести в любое место, и хорошо бегает, только нажимай на коромысло-качалку. Даже сидушки есть: сиди себе, отдыхай, любуйся природой!

– Дрезину возьмём, доедем до уезда, а там пёхом до дома.

– А может, паровозом, так сподручней? – засомневался товарищ. – Да и быстрей дело будет.

– Оно так, – не соглашался Ефим. – Только в вагонах ещё объясняться придется: куда, мол, да зачем?

С вечера запаслись сухим пайком, махоркой, сухари и спички завернули в пергамент, приготовились.

Уходили рано, еще солнце не встало, горнист не играл «зорю», а они уже были за пакгаузом и сразу столкнулись с первой преградой: дрезины охранял часовой!

– Как же так? – недоумевали оба. – Еще вчера тут никакого чёрта не было, а сегодня – вот он, родимый, только без рожек, зато с винтовкой стоит как миленький! Видно, начальство опередило нас. Кто ж тебя, мил человек, сюда воткнул, да ещё и винтарь в руки дал? Пукалка небось без патронов, иль тебе командиры доверяют уже и боевое оружие?

– Назад, назад, братцы, не вводите в грех, – часовой размахивал оружием, отгоняя посторонних подальше от поста. – Не положено!

– Нам по делу, Цаплин послал, – нашелся Ефим. – Съездим верст на десять отсюда, да обратно к утру здесь будем. Тебе, дураку, даже букет крапивы с лопухами привезём. Будешь весь в цветах, как яловая тёлочка перед быком.

– Не положено, – стоял на своём часовой.

– Вот дундук! Вот чучело огородное! – заругался Данила. – Тебе русским языком объясняют, что по делу мы, и к утру твоя сноповязалка будет на месте!

– А за оскорбление личностев при исполнении можешь и в харю схлопотать, – обиделся часовой и решительно направился к друзьям. – Ты кого дундуком назвал, лапоть деревенский? Кто тут чучелом поставлен?

– Но-но, я не посмотрю, что ты при исполнении, – разошелся Данила. – А за лапоть и ты схлопочешь, не соскучишься!

Назревал скандал, тем более, солдат полез в карман за свистком, и готов был вот-вот вызвать из караула подмогу. Это не входило в планы беглецов, и Ефим пошел на хитрость.

– Извини, барин, сирых и убогих деревенских дураков, – и поклонился до земли. – Прикажи отправить нас на конюшню, чтобы выпороли розгами, – и снова поклонился.

– Бросьте вы, какой я барин? – расплылся в улыбке часовой. – С воронежской губернии я, такой как вы.

– Так чего ж кобенишься, браток? – серьёзно спросил Гринь. – Ты сколько дрезин принимал?

– Не понял? – растерялся часовой. – Не считал я, взводный поставил, вот и стою. Сказал, не пущать никого до железок, вот я и не пущаю вас. А сколько их? А холера их знает, сколько их, что б они провалились! Из-за них со своим братом-солдатом ещё погавкаешься. Но и вы меня понять должны: на пост я поставлен и служить должен, свою работу исполнять обязан, вот так-то, славяне-христиане. За то харчи да одёжку с обувкой мне дают. Отрабатывать надоть.

– Правильно! Так и положено. Мы что, без понятиев, что ли? Но ты же не считал, когда принимал, вот и сдашь, не считай, холера их бери эти молотилки! – подсказал Ефим. – А людям хорошее дело сделаешь – выручишь своего брата-солдата.

– Оно так, православные, да только боязно что-то.

– Не бойся, чего и кого бояться сейчас? – пришел на помощь Данила. – Командиры сейчас, как пуганые вороны, каждого куста боятся, а ты говоришь – боязно.

– Правда ваша, а только непривычно это – не бояться командиров. Не по-нашему это, не по-солдатски. А вдруг что? Тогда что?

– Понимаю, братец, но и ты нас пойми – по делу надо. Да и не мы с тобой армию развалили, так что не переживай, пехота, – Гринь уже направился к дрезинам.

– Погодь маненько, браток, дай привыкнуть, – остановил его часовой. – Может, сначала покурим вашего табачку, а уж потом…

– Я тебе, Ваня, двойную сверну, с оглоблю толщиной, – Данила полез в карман за кисетом. – Кури, Ванёк, кури и не кашляй, я – не жадный, в отличие от тебя.

– Откуда меня знаешь? – удивился солдат. – Вроде не ручкались с тобой.

– А тебя все в батальоне знают, – польстил Данила, хотя до этого не знал даже о его существовании и видел впервые. – Вот и я знаю. Это же ты на днях прибыл с пополнением, кила ты воронежская?

– Ага, я. Ну, тогда ладно, пошли к вашим молотилкам-сноповязалкам, – довольная улыбка опять повисла на небритом лице часового. – Коль мы знакомцы, куда теперь от вас деваться? Оно и правда: не считал я их и дальше считать не буду, а своим братьям-славянам помогу, так и быть. Тем более, в кисет запустили, поговорили хорошо. Душа радуется от такого разговора и такой самокрутки, чтоб у вас самих кила промеж ног выскочила.

Незлобно подшучивая друг над другом, направились за пакгауз. Втроём выбирали, какую получше, даже переворачивали, крутили колеса – не скрипят ли, не болтаются ли? Наконец, выбрали, солдат помог дотащить до путей, установить на рельсы, подтолкнул.

– Ну, бывайте, православные. Могёт быть, и я завтрева подамся до дома, – и ещё стоял с минуту, махал на прощание рукой, прищурившись от восходящего солнца, зажав в зубах толстую, в палец толщиной, козью ножку из Данилова кисета. – Оно всё так, оно всё правильно. Не мы, служивые, Расею предали, а сам царь-батюшка ей в рожу плюнул, сбежал, а нам за него отдувайся? Всё правильно братушки делают, да и мне пора до дому, до хаты.

За город выскочили быстро: не успели хорошо разогреться на рычагах, разгоняя дрезину, как пригород кончился, а впереди, как глаз видит, ровные струны рельс да густой лес по обе стороны дороги. Хорошо!

Постепенно вошли в ритм и еще ехали с час, пока впереди не показался паровоз. Пришлось срочно остановиться, снимать дрезину с пути, пережидать, опять устанавливать и снова входить в ритм.