Вишенки - Виктор Бычков

– Видал, какие окопы у немцев? Любо-дорого сидеть! Доской обшиты, блиндажи, накаты, сухо, удобно, по доскам ходют, суки, так и воевать легше. Может, отбить эти окопы у немчуры? Завидки берут, на них глядя.

– Просто так они не отдадут. Кто ж с тепла да в холод? С сухого да в мокрое, грязное? Нам бы кто смастерил такие, да, видать, некому пожалеть русского солдата.

– А ты иди к ротному, ему пожалься, – Данила так и не нашел сухого места, пристроился в уголке на корточках, прижавшись спиной к земляной стенке. – Там, наверное, полно агитаторов в батальоне. Всё агитируют, агитируют, и сами не знают за что, лучше бы по домам отпустили. Ты домой хочешь, Фимка? Вот, если б тебе сказали: «Рядовой Гринь! Съезди-ка ты, храбрый солдат, на побывку в Вишенки!», отказался, нет?

– А к этому идет. Слыхал, вчера унтер один из студентов что кричал?

– Нет, я ж при кухне дневалил, повару Кузьмичу помогал жир нагуливать. Вот же скотина! – Данила с силой стукнул кулаком в стенку окопа. – Зажирел полностью! Лень пальцем пошевелить: засыпь то, помешай в котле это! И таким командирским голосом, таким тоном, будто я ему по всей жизни обязан, будто я повар, а он надо мною царь. Так что там в ротах слышно?

– Говорит, чтобы штыки в землю да по домам. Мол, братья мы с немцами навек, – Гринь облокотился на бруствер, долго всматривался и вслушивался в сторону немецкой обороны, только после продолжил. – Да-а, братья. Так и норовят по-братски насадить наших православных на штык, немчура проклятая, или снарядом на мелкие кусочки разбросать по землице славян, – презрительно сплюнул куда-то за бруствер в сторону немцев.

– Ага, это ты правду сказал, Фимка, – Данила принялся шарить рукой в сидоре, пытаясь отыскать сухарь. – Если бы не ты, гнил бы я в землице сырой уже который день. Спасибо тебе, Ефимка, век помнить буду, по гроб жизни должник я твой.

– Ладно тебе, – недовольно ответил друг. – Заладил опять. Как будто ты бы по-другому сделал.

– Оно, конечно, если бы что с тобой, то конечно. Только я не такой расторопкий, как ты, вот беда, – Данила имел в виду рукопашную атаку вот на этом же поле недели две назад.

Тот день с самого утра заладился на славу: тихо, тепло, солнышко недавно встало, обсушило землицу, а сейчас светило, согревая солдат в окопах. Благодать!

Завтрак подвезли горячий, главное – вовремя, пристроились с котелками кто где мог, не успели ложки обмакнуть, как немцы открыли артиллерийский огонь по позициям батальона. Какой уж тут завтрак? Выжить бы.

– Какой день испортили, сволочи, – Ефим бросился на дно окопа, на него тут же свалился Данила.

Оба вжались в землю, шептали молитву во спасение, а снаряды ложились всё ближе и ближе. С нашей стороны полнейшая тишина: хоть бы для порядка в ответ пустили снаряд-другой, и то настроение у солдат поднялось бы, не так страшно было бы погибать, зная, что не ты один на этом участке фронта. А так кажется, что только по тебе и стреляют, что ты один на один с винтовкой против всей немецкой армии. Жутко.

Очередной снаряд разорвался недалеко от бруствера, наполовину засыпав их в окопе.

– Ты живой? – Гринь привстал с земли, стал тормошить Данилу. – Живой, спрашиваю?

– Да живой, живой, – Кольцов принялся разгребать землю. – Винтовку засыпало, холера её бери.

– Вечно у тебя не как у людей, – по привычке буркнул Ефим, и тут же заливисто и требовательно раздался свисток командира роты – в атаку! – О, Господи! Этого только не хватало, – однако примкнул штык, с надеждой закрутил головой по сторонам, пытаясь увидеть однополчан.

С левого фланга затарахтел наш пулемет, и только после этого Гринь осмелился высунуть голову из окопа – цепью, двумя шеренгами немцы с винтовками наперевес шли в атаку прямо на расположение их роты вслед своим снарядам.

– Приготовиться к атаке-е-е! – гремели вдоль окопов голоса унтер-офицеров. – Штык примкнуть!

– Братцы-ы! Не посрамим землицы русской! – взводный прапорщик Цаплин уже стоял во весь рост на той стороне окопа, за бруствером, размахивал зажатым в руке наганом. – В грёба душу креста телегу, в печенки, селезенки и прочую требуху твою гробину мать! Оглоблю им в глотку! Осиновый кол в задницу! В ата-а-аку-у, за мно-о-ой!

– Ура-а-а! – гремело над полем боя, вместе со всеми бежали и кричали рядовые Гринь и Кольцов.

Своего врага Ефим встретил пулей, удачно выстрелив на опережение. Немец разом сложился, упал лицом вниз, уронив винтовку из безжизненных рук, не добежав до рукопашной всего-то несколько шагов.

Данила шел навстречу немецкому солдату, широко раскрыв рот в крике и, как завороженный, смотрел в глаза молодому, высокому немцу с рогатой каской на голове. Винтовку с примкнутым штыком крепко держал, нацелил прямо в грудь врагу. Но в этот миг споткнулся вдруг, упал на ровном месте, только и успел поднять голову, чтобы встретить смерть в лицо.

– Господи, вот и всё, – ещё промелькнуло в голове, волю парализовало, не появилось ни малейшего желания встать, уклониться, только глаза снизу неотрывно, обреченно, завороженно смотрели на кончик немецкого штыка, что приближался с каждой секундой, с каждым мгновением, на котором очень ярко отражалось утреннее солнце. Почему-то именно этот блестящий на солнце кончик штыка отпечатался в сознании, в памяти Данилы. Он потом еще часто снился ему, заставляя вскакивать среди ночи в холодном поту.

Ефим бежал чуть правее и видел, как упал Данила. Немец уже занес винтовку над ним, как Гринь в прыжке, с придыханием вогнал в бок врагу свой штык, а удержать винтовку уже не смог, так и рухнул вместе с немцем рядом с лежащим Кольцовым.

Штык немецкого солдата всё-таки скользнул по спине Данилы, разорвав от плеча гимнастерку, оставил на коже глубокий, до кости, след, который тут же заполнился кровью.

– Где я? – первое, что спросил Кольцов, но, увидев Гриня и мертвого немца рядом, всё понял, тут же подскочил, кинулся снова в атаку.

Уже после боя, когда вернулись на исходные позиции и раненая спина стала саднить всё больше и больше, Данила засобирался в лазарет.

– Схожу, может, отставку от войны дадут хоть на время.

– Ага, сходи. А какой же дурак вместо нас воевать будет? – Ефим пришивал пуговицу к гимнастерке, вырванную в драке, когда сошлись в той рукопашной один на один, скептическим взглядом окинул товарища. – Замажут рану мазью и скажут: «Иди, солдат Кольцов, сложи голову за веру, царя и Отечество, тогда мы подумаем – отпустить тебя со службы али нет?».

– Как это сложить голову, потом отпустят? – с недоумением переспросил Данила. – Тогда мне уже не до царской службы.

Встану в очередь на службу к Богу.

– Потому как с передовой тебе только мёртвому дадут вольную, понял, солдат Кольцов? А пока иди уже, а то еще на самом деле загноится рана, да не забудь заскочить в батальон, новости узнай.

Через окопы то и дело сновала похоронная команда, вытаскивали на носилках то ли убитых, то ли тяжелораненых. С той стороны суетились немцы, уносили своих. Иногда похоронные команды противников сходились, о чём-то говорили, курили вместе и так же мирно расходились, продолжали рыскать по полю недавнего боя.

Каждый день на передовой приносил всё новые и новые известия, порой исключающие друг друга. То одни призывают бросить войну и уходить по домам; то другие требуют вести её до победного конца; то предлагают брататься с немецкими солдатами; то не подчиняться ротным командирам, а слушаться какого-то солдатского совета или комитета. Голова кругом идет: кому верить?

Ротный повар говорил, что на позициях соседнего батальона уже встречались наши и немецкие солдаты, обнимались, как лучшие друзья, а не враги. Чёрт те что! И офицеры ходят, как в воду опущенные: видать, что-то знают такое, что нижним чинам знать не положено. Правда, ещё командуют, но уже в морду не бьют, и то легче. Знать, на самом деле что-то происходит и в армии, и в стране, да только никак не дойдет эта новость до нижних чинов их роты.

А пока приходится довольствоваться теми новостями, что приносят очередные агитаторы. Вот уж кому неймётся: для них передовая как мёдом намазана. Данила с Ефимом не могут никак понять этих людей.

Поручик Саблин шел по траншее в чистом, аккуратно подогнанном обмундировании, будто вернулся только что не из рукопашной, где Ефим видел, как мастерски он отбивался от троих немцем, уложив двоих из нагана, а у третьего – выбив винтовку из рук и ею же заколов противника. Правда, рядом пластались Кольцов с Фимкой и еще несколько наших, не дали гансам подойти к ротному.

– Спасибо тебе, солдат, – остановился у вытянувшегося во фронт Гриня, крепко пожал руку. – Спасибо, солдат! Я всё видел и всё помню.

– Рад стараться, вашбродие! – гаркнул в ответ Ефим.

– Не ори больше, не надо, – сказал устало и, опустив глаза, отправился дальше по траншее.

Через мгновение до Гриня долетело еще несколько солдатских «Рад стараться, вашбродие!», и ротный прошел к себе в блиндаж.