Чёрная луна - Галия Алеева

разрядку и подержав ладонь некоторое время в одном месте, снова прикасались к башне в другом. Каждый человек тогда ощущал древнюю силу и считал, что чувствует ее по-особенному.

Башня действительно испускала не то свет, не то тьму. Она была прекрасна и ужасна одновременно. Мистерия. Драгоценность. Днем – изящное порождение бога. Ночью – творение дьявола.

Потрескавшаяся и облупившаяся извёстка напоминала облезлую кожу. А там, где она отсутствовала вообще, стены выглядели как нечто некогда живое, как куски мраморной говядины с белыми прожилками. Сквозь них местами прорезалась зелень и кусты.

Зато рыжая осень была к лицу ее красным кирпичам. Лето украшало их зелеными облачками. Зима демонстрировала ее истинную сущность – готовность всей своей мощью противостоять столетиями непогоде и оставаться самой завораживающей в округе. И только весна бесила башню до трясучки – та ненавидела сырость и грязный снег.

Еще башню раздражали ничего не представлявшие из себя красотки с длинными ногтями и пластиковыми ресницами, которые фотографировались на ее фоне, будто она экспонат, а не живое существо. Но со временем башня поняла, что их фамильярность – единственный шанс привлечь к себе внимание, ведь она ждала его долгие годы. Поэтому башня так старалась попасть в объектив. На самом деле она прекрасно понимала свою основную задачу – представлять из себя историческую ценность и напоминать о прошлом, которое почти уничтожили. Большевики ее почему-то не тронули, им то ли взрывных снарядов не хватило, то ли силы духа. Только в XXI веке она начала вызывать столько эмоций. Сто лет назад, когда территория монастыря полностью находилась в собственности обители, эта башня была лишь одной из шести, причем самой неприметной. Тогда вся земля в округе, любое сооружение и каждый камень обладали мощной силой. Сегодня в районе типовых коробок и конструктивистского монстра она выглядела безусловной хозяйкой. Хотя рядом стояли еще две другие сохранившиеся башни.

Наше время – единственная возможность для нее казаться крутой или крутым. Она еще не определила свой пол. С одной стороны, башня – явно мужской символ, с другой – внутри нее были недвусмысленные отверстия. Но она и не стремилась причислить себя к какому-то гендеру. Если тот, кто смотрел на нее – видел мужчину, то им башня и становилась. Так у нее появлялась возможность проживать вечность будучи во всех земных ипостасях. Но в сущности это ее совершенно не волновало.

Единственное, с чем она не могла смириться, были псы, которые мочились у ее подножия и по всему парку, и дети, громким смехом тревожащие землю, предназначенную для усыпальниц.

Иногда Лиза смотрела на башни. Тогда ей казалось, что ее душа, разломленная на несколько кусков, спрятана от нее по таким же башням. Только она никак не могла понять, как это произошло и почему. А главное – как добраться до них и вызволить?

***

Второй муж Лизы – Андрей работал в МЧС. Наутро, когда он пришел домой с ночной смены, он уже был в курсе о пропаже Левы. Увидев, что жена спит сидя на кухонной табуретке и облокотившись на холодильник, он не стал ее будить. Проверив своего ребенка в кроватке, Андрей прошел в зал и лег спать.

Через несколько часов солнце стало пробиваться сквозь веки Лизы. Проснувшись, но еще не открыв глаза, она первым делом почувствовала, как же затекла шея. К кухне прошлепал маленький мальчик и удивленно спросил:

– Мама?

Его ручка легла на ногу Лизы и в этом месте любовь остро кольнула ее, а душа прилипла к позвоночнику. Кто-то пластиковыми глазами посмотрел из ее головы на ребенка. Этот кто-то взял маркер и закрасил черным белки глаз изнутри – при этом зрение оставалось, а связь с реальностью – нет. Лиза оказалась спрятанной далеко в пространстве своего туловища. Между сознанием и явью образовалась плотная ртутная пыль, сквозь которую трудно было концентрироваться на происходящем. Она отчаянно пыталась вникнуть в каждую божью секунду времени, в каждый звук, исходящий из уст ее сына, но это давалось с трудом.

– Да, Мишенька. Кушать хочешь? Сейчас кашку сварю, садись.

– Обними меня, мама.

Кто-то протянул лизины руки к малышу и поднял его к себе на коленки. Лиза попыталась взять контроль над ситуацией и ласково провела по волосам сына бумажной ладонью. Она хотела почувствовать их гладкость и мягкость, но получилось лишь вызвать это воспоминание в мыслях.

Она встала, усадила Мишу на стул, достала из шкафа пакетик каши быстрого приготовления и заварила его кипятком. На то, чтобы разговаривать сквозь паутину, требовалась масса энергии. Силы протискиваться иссякали.

Миша смотрел на мать с озадаченным выражением. Он видел, что ее телесная оболочка – вот она рядом, обнимает его, но при этом самой мамы нет. Вместо нее – «черная паутина» и немой провал в пропасть. От этого осознания становится сначала просто страшно, а потом жутко. Где-то кажется гуляет проблеск света, он почти не уловим, но Миша пытается зацепиться за него.

– А где Левушка? – аккуратно складывая в рот сладкую овсянку с яркими кусочками липнущих к зубам ягод спросил Миша.

От этого вопроса паутина предательски дрогнула и отпустила натянутые на нервные окончания вожжи. Лиза вернулась из паутины на целых несколько минут, но вместо слов потекли слезы.

– Я не знаю.

– Хочу к папе, – Мише показалось, что рядом с мамой находиться опасно. Он попытался внутренним взором нащупать внутри нее привычный теплый шар, но тот то и дело вляпывался в противную липкую паутину. Из маминой пустоты на него падали буквы. Их значения он не понимал, но от них ему становилось горько. Из букв сложилось слово «н е б ы т и е». Миша быстро опустошил свою тарелочку, спрыгнул с детского стула и побежал в комнату.

Лиза не стала убирать посуду, вместо этого она распласталась на кухонном полу и заревела навзрыд, захлебываясь слезами.

Это содрогалась пустота в форме человеческого тела. Дыра, запечатанная в кожу женщины и одетая в ее одежду. Мрак с хрупкой кромкой из туловища. Лишь футляр, коробочка по имени «Лиза».

Ей вдруг показалось, что она видит, как кто-то укладывает маленького мальчика по имени Лев в землю – причем в одежде, в комбинезончике для прогулок. Прямо так – без гроба. Кто-то убил ребенка! Вкус сырой земли во рту, запах собачьей мочи. Уставшие тяжелые руки. Кровоточащие от мозолей ладони. Почему на пальце мое фамильное кольцо? Зачем тут мои пальцы? Ожившие видения ощущались отчетливее, чем пол кухни, на котором плашмя сотрясалась в рыданиях Лиза. Она взмолилась паутине, чтобы та либо поглотила