Жюльетта. Том II - Маркиз де Сад

— Цареубийство — это такое преступление…

— Да полноте, друг мой: оно ничем не хуже убийства сапожника, и зла в этом ничуть не больше, чем, — скажем, раздавить жука или прихлопнуть бабочку — ведь Природа, наравне с людьми, сотворила и этих насекомых. Так что, поверьте мне, Леопольд, создание вашей персоны стоило нашей великой праматери не больше усилий, нежели создание обезьяны, и вы глубоко заблуждаетесь, полагая, будто она заботится об одном из своих чад больше, чем о другом.

— А я, признаться, нахожу наглость этой женщины очаровательной, — заметил Леопольд, обращаясь к своему капеллану.

— Я тоже, сир, — ответил божий человек, — но боюсь, что подобная гордыня не позволит ей в должной мере послужить удовольствиями вашего высочества.

— На этот счет не беспокойтесь, добрый мой аббат, — заявила я, — ибо насколько я горда и прямолинейна в разговоре, настолько же податлива и покорна в интимных делах — таков девиз французской куртизанки, следовательно, и мой также. Но если в будуаре я и кажусь рабыней, имейте в виду, что я преклоняю колени перед вашими страстями, но не перед вашим королевским званием. Я уважаю страсти, Леопольд, я обладаю ими так же, как и вы сами, но категорически отказываюсь склоняться перед титулом: будьте мужчиной, и вы получите от меня все, что пожелаете, а в качестве принципа не добьетесь ничего. Теперь давайте приступим к делу.

Леопольд пригласил нас в роскошный благоухающий сладострастием салон, где нас ожидали безропотные создания, о которых он говорил и которые должны были служить нашим наслаждениям. Но вначале я не поверила своим глазам: передо мной стояли четверо девушек в возрасте пятнадцати или шестнадцати лет, и все они были на последней стадии беременности.

— Какого дьявола вы собираетесь делать с этими предметами? — удивилась я, поворачиваясь к великому герцогу.

— Скоро сами увидите. Дело в том, что я — отец детей, которых они носят в себе, я осеменил их только ради своего удовольствия, ради него же я их уничтожу. Я не знаю более пикантного удовольствия, чем заставить женщину, которую сделал беременной, расстаться с плодом, а поскольку семенной жидкости у меня в избытке, я оплодотворяю по крайней мере одну такую тварь в день, что соответственно позволяет мне совершать каждодневное жертвоприношение.

— Ну и ну, — покачала я головой. — Страсть ваша не совсем обычна, но она мне нравится. Я охотно приму участие в этой операции, но скажите, как вы это делаете?

— Потерпите, милая дама, скоро вы все увидите своими глазами. Кстати, все это время он разговаривал со мной вполголоса. — Мы начнем с того, что объявим им, какая участь их ожидает.

С этими словами он приблизился к девушкам и сообщил им о своих намерениях. Вряд ли нужно говорить, друзья мои, что, услышав приговор, они впали в глубочайшее отчаяние: двое лишились чувств, двое других принялись визжать, будто поросята, которых ведут на убой. Но непреклонный Леопольд велел своему подручному сорвать с них одежды.

— Вас, прекрасные дамы, — обратился к нам великий герцог, — я прошу последовать примеру этих девиц и раздеться. Я не могу наслаждаться женщиной, пока она совершенно не обнажится, к тому же я надеюсь, что ваши фигуры заслуживают того, чтобы полюбоваться ими.

Через минуту Леопольд оказался в окружении семерых обнаженных женщин.

Первым делом коронованный распутник соблаговолил оказать нам высокую честь. Он внимательнейшим образом осмотрел нас троих вместе и по отдельности и закончил вступительную церемонию тем, что облизал всем троим влагалища, заставив беременных девиц ласкать и возбуждать себя. Он работал языком до тех пор, пока каждая из нас не кончила ему в рот три раза. В продолжение всей этой сцены нас по очереди сократировал аббат, так что, подогреваемые и спереди и сзади, мы досыта напоили принца своим нектаром. Это продолжалось целый час, после чего неутомимый герцог перешел к другому алтарю: на сей раз он впивался языком в наши анусы, заставив святого отца облизывать нам вагину, а беременные женщины продолжали ублажать его.

— Ну вот, теперь я готов к более серьезным занятиям, — объявил он наконец. — Вы видите четыре железных прута, которые подогреваются в камине? На конце каждого из них запечатлен приговор нашим грешницам. Я завяжу им глаза, и каждая сама выберет себе клеймо.

Игра началась; как только бедная жертва выбирала орудие своей пытки, Леопольд вытаскивал его из жарких угольев, прижимал раскаленный докрасна конец к ее животу и запечатлевал на нем короткие, похожие на сентенции, надписи. Самой юной судьба определила такую участь: «Выкидыш произойдет под кнутом». Следующая получила другой приговор: «Причиной выкидыша будет волшебный напиток». Третьей была суждена еще более страшная пытка: «Плод выскочит от танцев на ее животе». Но самая ужасная участь ожидала самую старшую: «Дитя будет с корнем вырвано из ее утробы».

После завершения ритуала с бедняжек сняли повязки, и все четверо, оглядывая дуг друга, вслух, помимо своей воли, читали эти жестокие приговоры. Вслед за тем Леопольд выстроил их в ряд вплотную к кушетке, на которую легла я, и он принялся энергично совокупляться со мной, блуждая взглядом по четырем надутым животам, несущим в себе роковую печать с указанием того, каким образом из этих шаров будет выпущен воздух. Тем временем Элиза порола его высочество, а аббат наслаждался вволю, зажав свой член между грудей Раймонды.

— Леопольд, — заговорила я, продолжая достойно отражать натиск герцога, — умоляю вас, сдержите свой пыл, иначе я так же забеременею, и вполне возможно, что и мне придется сделать такой же аборт.

— Если бы это было в моей власти, так бы оно и было, — заметил великий герцог, обжигая меня таким взглядом, к тому же подкрепленным движениями, которые ничуть не напоминают собой галантность. — Но пусть вас утешит тот факт, что из меня не так-то просто выжать оргазм.

С этими словами он оставил меня в покое и набросился на Элизу, которая к тому времени четверть часа осыпала его ударами хлыста, потом занялся Раймондой; я заменила ее, взяв на себя аббата, после чего он перешел в руки Элизы. И я должна признать, все что это время члены обоих развратников оставались на удивление тверды и стойки.

— Не попробовать ли нам содомию? — обратился к повелителю аббат, который уже несколько минут ласкал и лобзал мой зад с явным намерением овладеть им.

— Еще рано, — отвечал Леопольд, — прежде всего надо принести жертву.

Монарх схватил девочку, обреченную на изгнание плода посредством порки, для начала взял обычную плеть, потом потяжелее — многохвостовую с заостренными железными наконечниками и полчаса обрабатывал ее зад с таким остервенением, что клочья кожи летели, будто щепки из под топора дровосека. После этого жертву подняли, привязали ее ноги к полу, а руки — к свисающим с потолка веревкам, и герцог, вооружившись толстым кнутом из воловьей кожи, несколькими мощными ударами по животу разорвал нить, удерживающую плод. Девушка пронзительно вскрикнула, появилась головка ребенка, Леопольд ухватился за нее, выдернул все тельце и небрежно швырнул его в камин, после чего отвязал освобожденную от бремени мать, которая тут же свалилась без чувств.