Жюльетта. Том II - Маркиз де Сад

— Итак, дорогой мой, мы попали в самое чрево порока и ужаса; до сих пор фортуна благоволила к нам, но я чувствую, что пора уносить ноги. Я совсем не доверяю этому монстру, поэтому наше дальнейшее пребывание под его крышей чревато большой опасностью. Я захватила с собой надежные средства, которые помогли бы нам избавиться от него, а после его смерти забрать его сокровища и спокойно выйти на свободу. Но дело в том, что наш хозяин представляет собой великую угрозу для человечества, а мои принципы, как тебе известно, слишком похожи на его доктрины, чтобы я могла поднять на него руку. Это означало бы исполнить человеческий закон и оказать услугу обществу, но я не столь привязана к добродетели, чтобы совершить подобную глупость. Поэтому я предлагаю оставить этого человека в живых, то есть не покушаться на самый дух злодейства: в самом деле, разве может член «Общества друзей преступления» лишить жизни такого выдающегося преступника? Да ни в коем случае! Следовательно, мы должны его ограбить, но не более того; к тому же он много богаче нас, а справедливость всегда была краеугольным камнем моей философии. Ограбим его и бежим~ отсюда как можно скорее, иначе он все равно убьет нас — либо ради своего удовольствия, либо для того, чтобы ограбить нас самих. Мы подсыпем ему дурмана, а когда он заснет, заберем его деньги, прихватим парочку самых прелестных рабынь из его гарема и вон отсюда.

Сбригани не сразу согласился с моим планом, возразив, что дурман может не подействовать на такого колосса, и посоветовал-таки употребить для верности сильную дозу яда. В его доводах был свой резон, ибо живой злодей был намного опаснее для нас, нежели злодей мертвый, но я твердо стояла на своем, потому что давно и бесповоротно решила никогда не делать зла человеку, если он так же порочен, как я сама. Наконец, мы пришли к тому, что за завтраком подсыпем монстру снотворного, потом объявим челядинцам об успешном заговоре против их тирана и таким образом предотвратим возможные возражения по поводу наших прав на богатство покойного, после чего опустошим его сундуки и немедленно покинем это зловещее место.

Все прошло замечательно. Проглотив шоколад, в который мы подсыпали дурмана, Минский, несколько минут спустя, погрузился в такое глухое оцепенение, что нам не составило никакого труда убедить домочадцев в том, что их господин мертв. Дворецкий первым начал просить нас взять на себя управление замком, мы сделали вид, будто согласны, открыли подвалы с сокровищами и погрузили самое ценное на десятерых крепких мужчин; после чего прошли в женский гарем, выбрали двоих юных француженок, Элизу и Раймонду, соответственно семнадцати и восемнадцати лет, и уверили мажордома, что скоро вернемся за всем остальным, в том числе и за ним, что не собираемся бросать их на произвол судьбы, но что лучше будет, если мы все найдем более удобное жилище на равнине, среди людей, вместо этого медвежьего уголка, больше похожего на тюрьму. Растроганный дворецкий помог нам уложить добычу и собраться в дорогу, и за свою помощь он, несомненно, получил достойное вознаграждение от хозяина, когда тот, проснувшись, обнаружил пропажу сокровищ и наше бегство.

Мы погрузили добычу в два экипажа и отпустили носильщиков, щедро заплатив им и посоветовав идти куда угодно, только не в тот ад, где их ожидает мучительная смерть. Они с благодарностью приняли наш мудрый совет и тепло простились с нами. В тот же вечер мы добрались до окраин Флоренции. Быстро нашли ночлег и разгрузили веши с помощью своих новых очаровательных спутниц.

Семнадцатилетняя Элиза сочетала в себе все прелести Венеры с соблазнительными чарами богини цветов. У Раймонды же было одно из тех поразительных лиц, на которые нельзя смотреть без волнения. Их обеих Минский приобрел совсем недавно и не успел до них добраться, это обстоятельство, кстати, послужило главным критерием моего выбора. Они помогли нам подсчитать добычу, которая составила шесть миллионов в золотых и серебряных монетах и еще четыре в драгоценностях, слитках и итальянских деньгах. Как блестели мои глаза, оглядывая эти сокровища, как сладко было считать это богатство, которым я была обязана преступлению! Завершив это утомительное, но в высшей степени приятное дело, мы легли спать, и в объятиях двух новых наложниц, завоеванных моей ловкостью, я провела незабываемую ночь.

Теперь, друзья мои, позвольте мне описать великолепный город, куда мы въехали на следующее утро. Некоторые подробности очистят ваше представление о Флоренции от глупостей, навеянных множеством скабрезных анекдотов, и мне думается, такое отступление прибавит живости моему правдивому рассказу.

Построенная воинами Суллы, украшенная триумвирами, разрушенная Аттилой, вновь отстроенная Карлом Великим, увеличившая свои границы за счет древнего города Физолы, бывшего когда-то ее соседом, от которого ныне остались лишь развалины, долгие десятилетия раздираемая междоусобицами, захваченная семейством Медичи, которые правили ею две сотни лет, и наконец перешедшая во владение царствующего Лотарингского дома, Флоренция в наши дни управляется, как, впрочем, и вся Тоскана, чьей столицей она является, Леопольдом, великим герцогом и братом королевы Франции[2] — деспотичным, надменным и безжалостным принцем, таким же гнусным и распутным, как и вся его семья, в чем вы скоро убедитесь из моего рассказа.

Вскоре после прибытия в этот город я заключила, что флорентийцы до сих пор с тоской вспоминают своих земляков-принцев и под владычеством чужестранцев чувствуют себя весьма неуютно. Никого не трогает напускная простота Леопольда, а его костюм, сшитый в народном стиле, не может скрыть германскую спесивость, и тем, кто хоть немного знаком с духом и нравами австрийской династии, понятно, почему ее членам гораздо проще принимать добродетельный вид, нежели сделаться по-настоящему добродетельными.

Флоренция, лежащая, как утомленная женщина, у подножия Апеннинского хребта, разделяется на две части рекой Арно; центр тосканской столицы чем-то напоминает сердце Парижа, рассеченное надвое Сеной, но на этом сходство между двумя городами заканчивается, так как во Флоренции жителей намного меньше, соответственно не так велика ее территория. Красновато-бурый гранит, из которого выстроены самые крупные здания, придает городу неприятный унылый вид. Если бы я не относилась с таким предубеждением к церквям, я бы, наверное, описала их, хотя бы бегло, но мое отвращение ко всему, связанному с религией, настолько неодолимо, что я не смогла заставить себя войти ни в один из этих храмов. Зато на следующий же день я поспешила в великолепную галерею столь же великолепного герцогского дворца. Я не в силах передать вам свой восторг от увиденных шедевров. Я обожаю искусство, оно меня живо волнует, как и все остальное, в чем отражается великая Природа. Достойны наивысших похвал те, кто любит и копирует ее. Есть только один способ заставить Природу открыть свои тайны — непрестанно, упорно изучать ее; только проникнув в ее самые сокровенные тайники, можно понять и принять ее без всяких предубеждений. Я всегда восхищаюсь талантливой женщиной; меня прельщает красивое лицо, но обаяние таланта пленяет гораздо сильнее, и мне кажется, второе приятней для женского самолюбия, нежели первое.