Жюльетта. Том II - Маркиз де Сад

— Однако же, — возразила я, — мне часто приходилось слышать, что существует высшая, естественная справедливость, к которой всегда и всюду склоняется человек или, по крайней мере, если и нарушает ее, то горько сожалеет об этом после.

— Совершеннейшая чепуха, — перебил меня хозяин. — Эта так называемая естественная справедливость — всего навсего результат слабости человека, его невежества или его безумия, а чаще всего — его злого умысла. Если он слаб, он непременно примкнет к лагерю сторонников естественной справедливости и всегда найдет несправедливым поступок, совершенный сильной личностью, который направлен против него, но стоит ему набраться сил, и его взгляды на справедливость изменятся коренным образом и в мгновение ока: с этого момента он будет почитать справедливым только то, что ему выгодно, что служит его желаниям; посмотрите на него внимательно, и вы увидите, что хваленая естественная справедливость основана на эгоизме, поэтому возьмите в советчицы Природу, когда вы придумываете законы, ибо только так можно избежать ошибки. Скажите, разве есть предел несправедливости, которую сама Природа творит ежеминутно? Есть ли что-нибудь более несправедливое, чем, например, град — каприз нашей праматери, — который разоряет бедного крестьянина и в то же время не трогает ни одной грозди в винограднике его богатого соседа? Возьмите войну, опустошающую целые страны по прихоти какого-нибудь тирана, или ту непостижимую случайность, позволяющую злодею купаться в богатстве, между тем как честный человек всю свою жизнь пребывает в нищете и в горе. Возьмите болезни, которые выкашивают население целых провинций, или постоянную закономерность, когда порок непременно торжествует, но не проходит и дня без того, чтобы не была унижена добродетель. Так вот я вас спрашиваю, справедлива ли поддержка, которую Природа постоянно оказывает могущественному человеку в ущерб человеку беспомощному?

И можно ли считать несправедливым того, кто следует ее примеру?

Стало быть — и иного вывода из всего сказанного мною быть не может, — нет ничего дурного в том, чтобы попирать все надуманные принципы человеческой справедливости, чтобы создать свои собственные законы, продиктованные нашими собственными потребностями, и законы эти для нас всегда будут самыми справедливыми, потому что они созданы в угоду нашим страстям и нашим интересам — самым священным божествам в этом мире; если и существует истинная несправедливость, то она заключается в том, что человек отдает предпочтение иллюзиям, игнорируя чувства, данные ему Природой, которую по-настоящему оскорбляет только наше небрежение этими чувствами. Вопреки утверждениям вашего незадачливого философа Монтескье, справедливость не есть нечто вечное, незыблемое для всех времен и народов, истина заключена в противоположном: справедливость зависит от обычаев, характера, темперамента, национального духа и морали населения. «Если бы дело обстояло таким образом, — пишет этот мудрец, — если бы справедливость была лишь следствием условностей, характера, темперамента и прочих человеческих качеств, эту ужасную истину лучше всего было бы утаить от человечества…»[1] Но зачем скрывать от людей эту важную истину? «Это чревато большими бедствиями, — продолжает Монтескье, — ибо человек стал бы бояться человека, и пришел бы конец беззаботному наслаждению собственностью, честью и самою жизнью». Но какая нужда заставляет принимать этот ничтожнейший предрассудок и закрывать глаза на истины, столь всеобъемлющие и жизненно важные? Как можно назвать человека, который, видя, как мы входим в лес, где его только что ограбили разбойники, даже не пытается предупредить нас о грозящей опасности? Так давайте наберемся мужества сказать людям, что справедливость есть миф, давайте признаем открыто, что у каждого из нас своя правда. Тем самым мы предупредим людей об опасностях, которыми полна человеческая жизнь, и поможем им принять меры защиты и выковать себе оружие несправедливости, так как только будучи таким же несправедливым и порочным, как и все остальные, человек может избежать ловушек, подстроенных другими. «Справедливость, — поучает нас Монтескье, — это видимое и подлинное отношение между двумя предметами, которое существует реально, независимо от того, какими они могут показаться отдельному человеку».

Встречался ли вам более очевидный софизм? Никогда не была справедливость видимым и подлинным отношением, реально существующим между двумя предметами. Справедливость вообще не имеет никакого реального существования — она есть самовыражение страсти: моя страсть находит справедливость в одном поступке, ваша находит справедливым совсем другой поступок, и хотя эти поступки, как это обыкновенно бывает, противоречат друг другу, наши с вами страсти находят их тем не менее справедливыми. Поэтому пора перестать верить в фикцию: она не более реальна, чем Бог, в которого верят глупцы; в мире нет ни Бога, ни добродетели, ни справедливости, нет ничего доброго, полезного или необходимого, кроме наших страстей, и ничто в мире не заслуживает уважения, кроме их последствий.

Но и это еще не все: сами несправедливые поступки необходимы для поддержания мировой гармонии, которую неизбежно нарушает справедливый порядок вещей. Так ради чего должен я воздерживаться от безумств, рождающихся ежеминутно в моем мозгу, коль скоро доказано, что они служат высшему замыслу? Разве моя вина в том, что через меня Природа осуществляет свой закон и свой порядок на земле? Разумеется, нет. И если этого можно добиться только посредством жестокостей, мерзостей и ужасов, надо относиться к ним спокойно и так же спокойно совершать их, зная, что наши наслаждения отвечают целям Природы.

После такой беседы мы продолжили обход замка и еще раз осуществили на практике теории, которые изложил мне русский великан. В конце концов наши невыразимые словами деяния довели меня до такой степени истощения, что мне пришлось запросить пощады и признаться, что у меня осталось одно единственное желание — завалиться в постель и долго-долго не просыпаться.

— Как хотите, — сказал хозяин. — В таком случае отложим на завтра посещение еще двух комнат, в которых вам непременно надо побывать, так как вы увидите там поразительные вещи.

Мы с супругом удалились в свою спальню, и, закрыв за собой дверь, я обратилась к своему последнему оставшемуся в живых спутнику:

— Итак, дорогой мой, мы попали в самое чрево порока и ужаса; до сих пор фортуна благоволила к нам, но я чувствую, что пора уносить ноги. Я совсем не доверяю этому монстру, поэтому наше дальнейшее пребывание под его крышей чревато большой опасностью. Я захватила с собой надежные средства, которые помогли бы нам избавиться от него, а после его смерти забрать его сокровища и спокойно выйти на свободу. Но дело в том, что наш хозяин представляет собой великую угрозу для человечества, а мои принципы, как тебе известно, слишком похожи на его доктрины, чтобы я могла поднять на него руку. Это означало бы исполнить человеческий закон и оказать услугу обществу, но я не столь привязана к добродетели, чтобы совершить подобную глупость. Поэтому я предлагаю оставить этого человека в живых, то есть не покушаться на самый дух злодейства: в самом деле, разве может член «Общества друзей преступления» лишить жизни такого выдающегося преступника? Да ни в коем случае! Следовательно, мы должны его ограбить, но не более того; к тому же он много богаче нас, а справедливость всегда была краеугольным камнем моей философии. Ограбим его и бежим~ отсюда как можно скорее, иначе он все равно убьет нас — либо ради своего удовольствия, либо для того, чтобы ограбить нас самих. Мы подсыпем ему дурмана, а когда он заснет, заберем его деньги, прихватим парочку самых прелестных рабынь из его гарема и вон отсюда.