Муля, не нервируй… Книга 3 - А. Фонд

Сидели в самодельной резной беседке под могучими дубами. Наслаждались торжественной тишиной вечера и прозрачным, пахнущим травами и чистой экологией, воздухом. Водная гладь лесного озера темнела прямо перед баней. Оттуда уже ощутимо тянуло дымком — это Митрич суетился, растапливал. На столе было хлебосольно накрыто, как и положено. Козляткин, после моего совета, подключил каких-то знакомых из ресторана «Астория» и уж они расстарались вовсю. Так что стол ломился от закуси.

Из выпивки я отбраковал всё лишнее, незачем на природу все эти ликёры и портвейны тащить, баловство это. Взяли только водку. Но много. И заодно захватили пару ящиков пива.

Сидели хорошо, душевно.

Кроме нас с Козляткиным, присутствовали высокие гости: два режиссёра из Югославии, Франце Штиглиц и Йоже Гале, и два каких-то негра в пёстрых платьях и бусах. Имена у них были зубодробильными, я, как ни пытался запомнить, но не получалось. Насколько я понял, гости были из Либерии, и с ними нам нужно было установить дружеские и дипломатические отношения. Кроме того, был ещё человек, в штатском, конечно же, но военная выправка прямо таки чувствовалась. Он представился как Иван Иванов. И он же переводил неграм. Штиглиц и Гале изъяснялись на русском, хоть и корявенько.

Но главное, за столом был человек, с которым мне нужно наладить контакт: Большаков Иван Григорьевич, Министр кинематографии СССР.

Его водитель и ассистент, Володя, как ни ломался, а за стол мы его таки затащили, и сейчас он тоже стал душа человек. А ведь поначалу показался таким чопорным сухарём.

— Муля, скажи тост, — чуть заплетающимся языком предложил Козляткин и многозначительно подмигнул мне.

Я глянул на гостей, у всех ли налито, и сказал:

— За кинематограф!

Выпили, вкусно закусили маринованными хрустящими груздями и огурчиками.

— Вот за что я тебя уважаю, Муля, что ты короткие тосты говоришь, — усмехнулся Иван Григорьевич, щедро накладывая ложкой икру на блин.

Он уже изрядно расслабился и тоже стал почти своим в доску. Хотя дистанцию, конечно же, сохранял. Но ничего, не всё сразу.

— Муля у нас ещё и комсорг, — ни к селу, ни к городу брякнул Козляткин и потянулся за прозрачным ломтиком пропахшего чесноком сала.

А я понял, что нужно менять тему, и сказал:

— Там баня поспела. Давайте ещё по одной, и — в баню.

Возражений не последовало.

Мы бахнули ещё, и пошли париться. Иван Иванов тщетно старался объяснить неграм, куда мы идём и с какой целью.

— Но зачем? — на ломанном английском пытался выяснить дальнейший график отдыха толстогубый курчавый негр, — мы сегодня уже мылись. В гостинице. С мылом даже. Много воды истратили.

— Это баня, — силился донести эту простую истину до непонятливого сына солнечной Либерии Иван Иванов, — понимаешь, баня, парилка, пар…

— У нас в пустыне Намиб парилка, — задумчиво сообщил второй негр, помоложе и с длинными то ли косицами, то ли дредами, — мы там всегда паримся.

— Ну, вот, — обрадовался Иван Иванов и аккуратно подтолкнул негров по направлению к бане.

Гостей пропустили вперёд, а я чуть задержался. Хотел спросить у Митрича по поводу шашлыков (после бани всегда есть охота, особенно если пар удался правильный, крепкий).

— Слушай, Муля, — задумчиво сказал Митрич, который как раз подошел с охапкой дров, — ты представляешь, я, сколько здесь работаю, сколько народа перепарил, а до сих пор жопу живого негра и не видел. Говорят, жопы у них розовые, как и ладони?

— Все мечты когда-нибудь обязательно сбываются, — философски ответил я и вошел в парилку.

Парилка была правильная, раскалённая так, что вода, только попав на камешки, с тихим шипением испарялась практически моментально. Все сразу полезли на полки. На полу стояли две кадушки с запаренными вениками. В одной — берёзовые, в другой — дубовые.

Я вытащил один, дубовый, взмахнул, хорош, чертяка.

— Я ещё в веники, между ветками, стебли зверобоя и полыни кладу, — похвастался Митрич.

Иван Иванов сразу напрягся.

— Они, когда распариваются, изумительный запах дают. И для тела хорошо, и от ревматизма, говорят, помогает.

Иван Иванов расслабился и замер на полке, полуприкрыв глаза и истекая обильным потом.

— От ревматизма, моя бабка в веники высушенные стебли крапивы добавляла, — сказал Козляткин, — очень хорошо оздаравливает, кстати.

— Так они же жгутся, — не поверил Володя, — крапива-то.

— Так сушеная же, с чего ей жечься? — хмыкнул Большаков и полез на самую верхнюю полку, — поддайте там парку.

Митрич плеснул из туеска на каменку — густо пахнуло горячим хлебным духом, аж в зобу дыхание спёрло, до слёз.

— У-ух! Кр-расота!

Большаков с наслаждением вытянулся на самой верхней полке, закрыл глаза. Володя порывался его парить веником, но тот отмахнулся: рано ещё, пусть тело сперва как следует распарится. Франце Штиглиц и Йоже Гале примостились на нижней полке, опустили головы под пар, слабаки. Иван Иванов парную явно уважал: сел тоже высоко, но так, чтобы контролировать сразу всех. Негры сидели, нахохлившись, и явно кайфа от парной не понимали. Они даже не вспотели ни капельки, привычные.

— Подвинься, Муля, — рядом со мной на полку плюхнулся умиротворённый Козляткин, и аж застонал от удовольствия, но всё же спросил, — дальше всё по плану?

Я кивнул, не произнося ни слова.

Хорошо как…

После первой парилки вышли в предбанник, распаренные, расслабленные. Там уже вездесущим Митричем был накрыт небольшой стол. Всё по делу: водка, лепестки сала, чёрный хлеб, хрустящая, истекающая рассолом, квашеная капуста с укропными семенами и солёные огурчики, только из бочки. Ну, и пиво, куда же без него, для слабаков.

На старые дрожжи да ещё парком, и всех уже слегка развезло. Поэтому выпили и заговорили все сразу, одновременно, перебивая, и не слушая друг друга:

— А я во-от такую рыбину там поймал, — размахивал руками на метр Козляткин, объясняя толстогубому негру, — хотя обычно еле-еле полведра карасиков мог наловить. А тут сразу такая рыбина! Ты представляешь?

Негр сидел и с задумчивым видом кивал, не понимая ни слова по-русски.

— А она мне говорит, если ты, Володя, так сделаешь, я с тобой больше на танцы не пойду, — горячился ассистент, жалуясь Йоже Гале.

Тот кивал и улыбался:

— Како добро!

— Иванов, ты меня уважаешь? — возмущался Большаков, — значит, прекращай крыситься. Давай лучше выпьем.

— Вси наси филмы со поснети на исто темо, — энергично доказывал Франце Штиглиц Митричу. Его раскрасневшееся от парилки лицо лучилось довольством.

Тот мычал согласно и лишь подливал югославу пива.

Хорошо сидим.

После второй парилки, распаренные, выскочили все голышом и попрыгали в озеро.

— У-у-ух!

Негры тоже было сунулись в воду, но сразу же замёрзли, вернулись обратно на берег и, дрожа, устремились обратно в