Медуза - Альберто Васкес-Фигероа

купить всё необходимое на случай, если электричество не вернётся ещё долго. Кроме того, он подозревал, что хаос, который царил вчера, вызовет волну панической скупки продуктов у тех, кто всегда ждёт загадочных космических сигналов, предвещающих апокалипсис.

Он поздравил себя с предусмотрительностью, потому что вскоре магазин заполнился народом, и сотрудники едва успевали обслуживать покупателей. Начались споры из-за сахара, масла и кофе.

Полки с DVD-дисками, на которых обычно лежали старые фильмы, никому не нужные в обычные дни, теперь почти опустели – покупатели хватали их, утверждая, что если телевизоры не показывают, то хотя бы можно будет что-то посмотреть.

Он выбрался из переполненного магазина, как будто бежал из ада, поклявшись больше туда не возвращаться, даже если умрёт с голоду. Затем ему пришлось отстоять длинную очередь за бензином, и только когда он увидел вдали высокую трубу своего дома, которую так любил топить в холодные зимние вечера, он смог вздохнуть с облегчением.

Там его ждали безрассудная королева, жабий принц и десятки тысяч героев из множества книг, которые он переводил. Некоторые из них, казалось, решили остаться с ним, ведь это было место, где они могли беспрепятственно существовать, будь то персонажи Хемингуэя или Толстого.

В момент парковки он с сожалением отметил, что Клаудия не ждала его, и был вынужден довольствоваться внушительной фигурой Викенты, которая вышла из кухни, вытирая руки, готовая разгрузить машину в одиночку, при этом комментируя:

– Моя дочь не перестает плакать, клянясь, что я испортила ей мобильный. Ну и скандал она устроила!

– Он не сломан, у всех в деревне такая же проблема. Кажется, это какая-то поломка на передатчике, который отправляет сигнал в долину.

– Ну хоть так! А то уже требовала, чтобы я купила ей новый. Вы смогли поговорить с сеньорой?

– Только по стационарному телефону в отеле.

– Уверена, что вы не рассказали ей, что вас чуть молнией не «электрошарахнуло»…

– А что бы это дало? Как вы сами сказали, я и так выгляжу как Христос после распятия, а этот проклятый бальзам хоть и помогает, но воняет дьявольски. Представьте ее лицо, если бы она узнала об этом, находясь на пляже, где разгуливают десятки мускулистых парней!

– Да с вами просто слов нет… Но мне не положено осуждать. Хотя моя мать всегда давала один совет, которому я следую неукоснительно: «Лучше убирать чужие дома и начищать член собственного мужа, чем убирать свой дом и начищать чужие члены».

– Вульгарно, но весьма выразительно.

– В нашей семье так принято. Кстати, мой двоюродный брат, который работает в электрокомпании, сказал, что без света мы проведем пару дней.

– А телефон?

– Нем как мой шурин.

– Я не знал, что у вас немой шурин.

– И нет. Он мертв. Хотя, если подумать, разница небольшая – он и при жизни только ворчал.

Он был слишком вымотан, чтобы продолжать этот бессмысленный разговор, поэтому отправился отдыхать и проспал до тех пор, пока эта неугомонная женщина не пришла сообщить, что пора ужинать.

– Что вы все еще здесь делаете?

– Я решила остаться ухаживать за вами, а заодно избежать дойки.

Это было весьма кстати, хотя ему бы не помешало побыть в одиночестве, ведь он был человеком, для которого уединение стало почти пороком.

После ужина он с удовольствием работал при свечах. В соответствии с семейной традицией переводы он делал вручную – на листах кремового цвета, крупным, четким и разреженным почерком, не записывая ни одной фразы, пока не был уверен в ее точности.

Его родители всегда сопротивлялись использованию пишущих машинок, потому что, по их мнению, клавиши провоцировали поспешность, вынуждая делать утомительные исправления. Ручной труд превращал текст в нечто почти ремесленное – именно так, как и должен выглядеть блестящий перевод. И благодаря их обеспеченности они могли позволить себе роскошь не брать в работу тексты, которые не казались им по-настоящему совершенными.

Для них перевод был не средством заработка, а удовольствием, позволяющим расширять границы знаний, поддерживать пытливый ум и тренировать память в постоянном поиске нужного слова, словно крошечной детали в гигантском пазле.

– Чтение обогащает… Хороший перевод увеличивает это богатство.

От хороших родителей – хорошие дети; от хороших учителей – хорошие ученики; от хороших родителей-учителей – хорошие дети-ученики. Но он часто сожалел о том, что ему привили такую перфекционистскую натуру, ведь это мешало ему пуститься в приключение и попытаться писать самому, позволяя воображению развернуться в полную силу.

А лучшая книга без капли фантазии – как лучшее блюдо без щепотки соли.

Ближе к полуночи комната вдруг призрачно осветилась, заставив его вздрогнуть, и вскоре раздался гром – гроза разразилась снова, без всякого предупреждения. Десятки молний без дождя прорезали небо над вершинами гор, и, хотя они били далеко, его охватила почти невыносимая тревога – казалось, что они ищут именно его.

К счастью, гроза вскоре удалилась, но руки у него продолжали дрожать так сильно, что он не мог удержать перо. Будто им овладели иррациональные предчувствия, совершенно чуждые его обычно рациональному взгляду на жизнь.

Он начал сожалеть, что не попросил Клаудию вернуться – не для ухода за ним, а потому что понял: ему нужен собеседник, которому можно доверить свои тревоги. Ведь Клаудия всегда была невероятно прагматичной, так же, как и он, далекая от нелепых эксцентричностей без рационального обоснования. Кроме того, у нее был критический ум и ясное мышление, позволяющие анализировать самые сложные темы без излишних эмоций.

Они познакомились на Франкфуртской книжной ярмарке, во время цикла лекций о жизни и творчестве Альберто Моравиа – писателя, к которому оба испытывали особое восхищение. Уже через несколько часов после знакомства они ужинали вместе и спорили, что лучше – Чочара или Равнодушные.

Клаудия обожала, как Моравиа без прикрас показывал пороки и добродетели своих соотечественников, тогда как его привлекала сложная простота, с которой он развивал свои острые темы.

– Он как спокойная река, извивающаяся среди песчаных дюн, но внезапно обрушивающаяся с яростью, чтобы затем снова задремать в следующем абзаце. Однажды я напишу так же, как он.

Но этот день так и не наступил, и, похоже, никогда не наступит, потому что пытаться писать, как Моравия, было все равно что стремиться покорить Эверест, не сумев даже взобраться на Монте-Пердидо.

Однако не стоило слишком требовать от судьбы: если итальянский писатель и не помог ему писать лучше, то, по крайней мере, способствовал тому, что у него появилась прекрасная жена.

Он заснул, вспоминая выдающуюся роль, которую София Лорен сыграла