Время винограда - Иван Рядченко

Египетский сон

Песок.Пустыня.Древняя гробница.Все в мирепревращаетсяв песок.Спят мумии.Им ничего не снится —ни власть,ни золотая колесница,ни золотойдевичий волосок.

Любовь истлела.Ненависть истлела.Как порошок,рассыпалась душа.Песок шершавыйдвижется, шурша.Осталась толькооболочка тела…

О, как вы жалки,царственные мумии,пред силою вращенияЗемли!Как много унестис собойвы думали —и ничегос собойне унесли.

Ни сан,ни стеныцарского чертогаот зла защитойне служили вам:вас проклинали нищие,как бога,вам жены изменяли,как рабам…

И, глядя в даль,сплошным песком покрытую,я понимаю,искренне скорбя,что человек,болевший пирамидою,больнее всехобманывалсебя.

У пирамид

Идея-фикс:создать из камня бога.Патлатый сфинкс,ты знаешь слишком много.

Нет облаков,везде раздолье зною.Песок вековтеснится под стеною.

Крадется тишьбесшумнее шакала.Что ж ты молчишь?Иль знаешь слишком мало?

В лучах зари,во тьме тебе не сладко:заговори —и кончится загадка!

Слово о Баальбеке

Опять в журналах спор про Баальбек,и суть его понятна и близка мне;а был ли в силах лично человекв далекий век таскать такие камни?

Иль пращур как бы мне давал взаймы,умея в невозможном подвизаться?Иль все, что застаем в пустыне мы,высокий труд чужих цивилизаций?

Ровесники мои, ведите спор,ведите спор, девчонки и мальчишки!А мне ночами снится Самотлори мерзлоту дырявящие вышки.

Мне снится побежденная войнаи мир, что утверждаем на планете.Но вот придут иные временаи споры поведут иные дети.

Тогда я, к сожаленью, промолчу…А вот сейчас обидеться хочуна тех, кто, может, скажет в дальней дали:— Такое людям разве по плечу?Нет, к ним, наверно, все же прилетали…

Женщина с ребенком

По улице шламолодая японка.Японка неслаза спиноюребенка.Шла женщина,чуть наклонившись вперед.Казалось, онапротив ветраидет.Игрушечно тонки,темнели ручонки,обвившиетеплую шеюяпонки.Но было такое довериев них,что сердце куда-тоупалона миг.Почудилось мне,что японка хотелана улочке узкойпод солнцем косымприкрыть малышабеззащитностью телаот всехнеизвестных ещеХиросим…

Вишневая пушка

Когда-то вишня розово цвела,лишь капли ягод проливала с веток.Я видел пушку из ее стволав железных кольцах,бондарем надетых.

Теперь ее поставили в музей,и он открытне только для друзей.

Лист пожелтеет,утечет вода.Но есть одна неписаная книга:стреляет даже дерево,когданарод встаети сбрасывает иго!

Каролино-Бугаз

Каролино-Бугаз, если всмотритесь вы,золотая коса на плечах синевы.

Век за веком он тянется, этот роман:тут встречается с морем Днестровский лиман.

Пережженной листвой опадают года.Под мостом в океаны уходит вода.

Мы лежим на косе. Чайки плещут крылом.Словно медом, светило нас поит теплом.

Каролино-Бугаз, Каролино-Бугаз,научи удивительной верности нас.

Чтоб лежала любовь под лучом маяковзолотою косой на плечах у веков…

Крепость в Белгороде-Днестровском

Все те ж приметы старых крепостей —стена, зубцы, безжизненные башни,ров на пути непрошенных гостей…Давно окаменевший день вчерашний.

Лягушки сонно квакают во рву,кузнечики спешат посторониться.И — никого. Порой спугнешь сову,дремавшую в проеме у бойницы.

Дворы, давно заросшие травой,везде остатки козьего помета.И только солнце с высоты полетана крепость взор бросает огневой…

Что ж ты стоишь? Зови воображенье!Возникнет шелк турецкого шатра,рев янычар, шипучий свист ядра —все голоса минувшего сраженья.

Ах, память, память! Я тебя боюсь.Порой при посещении развалинты лучше бы молчала — наш союзневыносимо горек и печален.

Однажды я невольно посетилбылой любви холодные руины.Скрипел на узком мостике настил.Все было, словно в крепости старинной:

дворы, давно заросшие травой,молчанье стен, безжизненные башни.И понял я под знойной синевой,что попусту вторгаюсь в день вчерашний.

Я осознал: не нужно прежних нот.Мне не догнать умчавшуюся стаю.Ведь я все то, что память здесь вернетне так приобрету, как потеряю.

На все мои призывные словалишь гул из подземелий возвратитсяда вылетит всполошенно сова,дремавшая в проеме у бойницы.

В степи у Каховки

Лихих коней тугие холки,удар копыт, как динамит…В степи у города Каховкитачанка грозная гремит.

Мгновенья замерли в металле,чтоб, встречным ветрам вопреки,седые кони не устали,не поседели седоки.

Они летят в копытном стукепо легендарной тишине.Уже их сыновья и внукиубиты на другой войне.

Уже в степи морская чайкапарит за мощным плугом вслед.А неумолчная тачанканесется к нам из прошлых лет.

Во вьюгах зим, весной зеленой,на конном яростном бегуконноармейцы Первой Коннойеще стреляют по врагу.

В необозримости пространства,под грохот бронзовых копыт,как будто символ постоянства,тачанка вечная летит.

Звенят натянуто постромки,сжимает вожжи ездовой.И расступаются потомкиперед тачанкой боевой.

Каменные бабы

Мы стоим, как неприкаянные,слышим шорох ветерка.Перед нами бабы каменные,пережившие века.

Лица грубы, цветом глинисты,под губами — трещин сеть.Сколько ж надо горя вынести,чтобы так окаменеть!

Мы стоим, глядим на трещины,вспоминая, как за мигкаменели наши женщиныот известий фронтовых.

Острым горем заарканеннойтрудно бабе. Но, хоть вой,легче стать внезапно каменной,чем из камня стать живой.

Оживали наши женщины,возвращалась доброта.Только маленькие трещиныоставались возле рта…

Перун

Неразговорчивый и странный,веками вслушиваясь в гром,Перун, язычник деревянный,стоял на круче над Днепром.

С чертами, как земля, простыми,он был людьми боготворимза то, что был придуман имии мог один лишь слыть святым.

Однажды берег словно вымер,и вздрогнул идол,и окрестон увидал: идет Владимир,чтобы на нем поставить крест.

Под шепот волн и шорох злаков,под беспощадный шум подошвПерун все понял —и заплакал.(А может, просто грянул дождь.)

И было странно чуть и струнноВеревки свистнули у ног.И был закончен пир Перуна —во имя бога свален бог!

Его в бока кололи долго,и от проклятий он оглох.Так люди оскорбляли бога,как бог их оскорбить не мог!

И, осквернен копьем и словом,осмеян на чужом пиру,святой Перун бревном дубовымпоплыл по синему Днепру.

Хоть не умел огня он высечь,а истуканом был немым,кидалось в воду много тысячогнепоклонников за ним.

И светлый князь отставил чашуи выслал лучников вперед,чтоб взять язычника под стражу,лишь тот минует поворот.

Луна уже синила дали.Умолкнул тополь-говорун.Напрасно христиане ждали —исчез таинственный Перун.

Прошли века… На зорьке дымнойвесна в Днепре ломает лед.Стоит на круче князь Владимири, может быть, чего-то ждет.

Пушкинский платан