Время винограда - Иван Рядченко

Старые якоря

Изъеденные старостью и ржавчиной,покоятся на пирсе якоря.Их в тигле переплавят в час назначенный,вторичное рождение даря.

Они служили долго, столько виделидалеких стран и суток штормовых,что и мужчина в капитанском кителе,пожалуй, повидал поменьше их.

Морская глубина их часто прятала,любило дно… Ах, эти якоря!По ним стекали и закат экватора,и северная бледная заря.

За честный труд хоть благодарность вывесиво время бурь, на рейдах и в портахони держали корабли на привязи,они не знали, что такое страх.

Теперь их ливни серые оплакали.А мы стоим у моря на краю.И не могу я удержать на якоресияющую молодость твою…

Новая одиссея

Из царства мертвых возвращаясь с войскомдомой, к жене, стремясь душою всей,велел гребцам закапать уши воскомнаходчивый и хитрый Одиссей.

Он знал, что где-то в море, в клочьях пены,от берегов отеческих вдали,так сладко, так тепло поют сирены,что люди покидают корабли.

Не в силах зачарованного взглядауже отвлечь от призрачных сирен,они спешат покорно, словно стадо,и гибелью оплачивают плен.

Для них не существует зова слаще,оружие забыто навсегда.И смех, живые души леденящий,смыкается над ними, как вода…

Не раз бывая в плаванье заморском,я тоже слышал пение сирен.Но уши не закапывал я воскоми, как безумец, не стремился в плен.

Лишь с той поры, как голос твой глубокийсумел в мое сознание войти,ни плотный воск, ни греческие богиуже не могут сбить меня с пути.

Нет, не к лицу проделки Одиссеямне в наши дни копировать опять:на голос твой, сомнения рассея,иду не погибать,а воскресать!

Леонардо да Винчи

Крепости отчетливая карта,первые прообразы ракет.Этот гениальный Леонардов разных областях оставил след.

То, дивясь стихийному закону,аппарат летательный чертил.То писал лукавую Джоконду —женщину особых чар и сил.

Через времена над жизнью зыбкойвластвует ее глубокий взгляд.За ее загадочной улыбкой —целый мир страданий и услад.

И сегодня тайною увенчанобраз в многогранной полноте,словно миллионы разных женщинотразил художник на холсте.

Он постиг искусство костоправа,знал повадки неба и земли.Перед ним заискивала славаи снимали шляпы короли.

День и ночь трудился он, как дьявол,высекал из мрамора коней,строчки правил, памятники ставил,начинял петарды для огней.

Этот гениальный Леонардо,выдумщик, ученый и поэт,сам горел, как яркая петарда,посылая в будущее свет.

Он творил — вот главное из правил!И, вполне возможно, потомуо себе ни строчки не оставил —не хватило времени ему.

Памятник Хемингуэю в рыбачьей деревушке на Кубе

В рыбачьей деревушке, где Эрнестдержал свой мощный быстроходный катер,все так же сети сушатся окрестда смотрят жены в море на закате.

Он сохранял литую тяжесть плеч.Хоть стал седым и мучила одышка,еще один ходил на рыбу-мечи плакал над стихами, как мальчишка.

Он виски пил, курил крутой табак,крюки сгибал, чтоб с них тунцу не выпасть.Он был для местных рыбаков — рыбак.Для остального мира — знаменитость.

И рыбаки по прихоти своей,с посильною фантазией рыбачьейему отлили бюст из якорей —чтоб видел море и дружил с удачей.

И по металлу ходит странный блик,как будто снова пребывают в спореупрямый, несговорчивый старики вечное, как беспокойство, море.

А волны мчатся, пеною горя.Выходят к морю добрые рыбачки,надеясь, что помогут якорякого-то удержать от смертной качки.

Рыбачки смотрят вдаль. Их взор привыкза грозный горизонт лететь, как птица.И ждут они, наверно, что стариксегодня ночью с лова возвратится…

«Идолы» Николая Рериха

Как сны неведомого берега,как будто радости и раны,я открываю страны Рериха —вновь открываемые страны.Не знали мы подобной Индии,такой пронзительной России.Я помню, как внезапно «Идолы»воображенье поразили.Река. Языческое капищеза частоколом деревянным.А человека нет. Он раб еще,подвластный грубым истуканам.Мы много плавали и видели,мы постигали жизнь не в школе.Но всюду, где торчали идолы,—там черепа па частоколе…Светилась перспектива дальняя.Кисть полотна касалась плотно.И все тревоги и страданияс нее стекали на полотна.Но не давали краски мастера,и акварели и пастели,чтоб туча небо напрочь застилаи чтоб сердца у нас пустели.В горах, в пустыне многоградусной,считая миссию святою,искал художник краски радости —и восторгался красотою.

Трафальгарская колонна

Что вспомнил фанатичный адмирал,когда в бою от пули умирал?

Он понимал — лишается руля.Губами, как желтеющим пергаментом,он вас вверял заботам короля,к вам обращался сердцем, леди Гамильтон.

Он был жесток; матросов вешал он;был предан лишь всевышнему и трону.И, собственною смертью вознесен,взошел на Трафальгарскую колонну.

Оттуда — англичане говорят —он может видеть море и фрегат.

Журчат фонтаны; львы молчат; угаспоследний луч; но адмирал со шпагоюне корабли свои — он ищет васс отчаяньем и прежнею отвагою.

О леди! Он вас ищет вновь и вновь!Он понял наконец на пьедестале,что так его возвысила любовь,которой короли не обладали.

Марсельский ресторанчик

Столы всего на дюжину персон.У окон — голубей гортанный говор.Мадам Дюпо — хозяйка, и гарсон,кассирша, и уборщица, и повар.

Жонглируя подносами, молчкомдарит улыбку всем напропалую,и в платье с отложным воротничкомнапоминает школьницу седую.

Здесь тридцать лет к обеду подают,что б ни стряслось —локально иль глобальноодни и те же восемнадцать блюд,впечатанных в меню мемориально.

За стенкой порт в морской голубизне.А тут камин — глаз отвести не смей-ка!В нем вертится вертел, и на огнетомительно вальсирует индейка.

В ходу и патиссоны, и инжир,и соусы, и всякие соленья.И молниями вспыхивает жир,стекая на вишневые поленья.

Кофейников начищенная медь.Похоже, здесь владелица и сводыстабильностью хотят преодолетьвсе измененья моды и погоды.

Вращается вертел. Огонь трещит.А ну, снопом янтарных молний брызни!Здесь постоянство, как незримый щитот ускорений беспокойной жизни.

Но сквозь меню, что я забрал с собой,мне видно, как, в беспомощной утайке,мелькает что-то жалкое поройв улыбке предприимчивой хозяйки.

Египетский сон

Песок.Пустыня.Древняя гробница.Все в мирепревращаетсяв песок.Спят мумии.Им ничего не снится —ни власть,ни золотая колесница,ни золотойдевичий волосок.

Любовь истлела.Ненависть истлела.Как порошок,рассыпалась душа.Песок шершавыйдвижется, шурша.Осталась толькооболочка тела…

О, как вы жалки,царственные мумии,пред силою вращенияЗемли!Как много унестис собойвы думали —и ничегос собойне унесли.

Ни сан,ни стеныцарского чертогаот зла защитойне служили вам:вас проклинали нищие,как бога,вам жены изменяли,как рабам…

И, глядя в даль,сплошным песком покрытую,я понимаю,искренне скорбя,что человек,болевший пирамидою,больнее всехобманывалсебя.

У пирамид