Без всяких полномочий - Борис Мегрели

Николай Давидович отрицательно покачал головой.

Потом Гурам бегло осмотрел больного и сказал:

— Сегодня мы лучше чувствуем себя?

Николай Давидович кивнул.

— Тогда приступим. Студент Бакурадзе, вы слышали песню «Кавказские хребты»?

— Конечно, — ответил я, хотя никогда не слышал этой песни.

— «Кавказские хребты» написаны Николаем Давидовичем до болезни. Надеюсь, у вас хватило знаний, чтобы поставить диагноз?

— Инсульт, — сказал я.

— Левосторонний инсульт, — сказал Гурам. — Послушаем песню.

Гурам включил проигрыватель и поставил пластинку. Песня оказалась мелодичной.

— Николай Давидович, прошу, — сказал Гурам и помог композитору усесться за рояль.

Николай Давидович поднял левую руку, правая бездействовала, и, возможно, поэтому то, что он проиграл, потрясло меня. Несмотря на инсульт, он сочинял музыку. Она была красочнее «Кавказских хребтов».

— Это загадка, — сказал Гурам, когда мы сели в машину. — Пока ясно одно — многие творческие способности связаны с правым полушарием. Скорее всего, что и музыкальные способности человека заложены в нервных центрах правого полушария. Теперь тебе все понятно?

— Если бы я сказал «да», это было бы слишком преувеличено. Насколько я понимаю, тебе самому еще не все ясно.

Он рассмеялся.

— Это ты правильно заметил. Мозг — самая таинственная и наименее изученная область человеческого познания. Знаешь почему?

Не хотелось ударить лицом в грязь.

— Мешала религия. Мозг считался местом, где обитала душа.

Гурам расхохотался и резко затормозил у светофора.

— Гениально! Мне это в голову не приходило. С меня ужин в «Дарьяле». А пока заедем ко мне.

С тех пор как умерла его жена, он жил один.

Я мало знал Лию, жену Гурама. Он познакомился с ней в тот год, когда я уехал из Тбилиси. Весной Гурам вызвал меня по междугородному телефону и сказал, что его отец, Георгий Михайлович, при смерти. Я тут же взял билет на самолет.

— Хорошо, что приехал, — сказал мне Георгий Михайлович. — Я часто вспоминал тебя. Ты знаешь, Гурам хочет жениться на больной. У нее лейкемия. Она не проживет и трех лет. Поговори с ним.

Вечером я поссорился с Гурамом.

— Для тебя нет ничего святого. Умирает отец, а ты твердишь одно: «Я все равно женюсь на Лии».

— А что прикажешь говорить? Что я не женюсь? Не бывать этому! Я не стану обманывать отца перед смертью.

Георгий Михайлович последними усилиями пытался вырвать у Гурама обещание не жениться на Лии, но не добился своего. Он скончался на пятый день после моего приезда.

Лия прожила два с половиной года. Ее не спасли ни швейцарские лекарства, ни безумная любовь Гурама. Лию похоронили рядом с Георгием Михайловичем, и земля примирила их.

В остальном у Гурама все шло точно по расписанию. Еще на четвертом курсе института он провел эксперимент на обезьяне, подтверждающий гипотезу профессора Кахиани об искусственном управлении деятельностью мозга. Через два года он работал в клинике Кахиани, а через три защитил кандидатскую. Наперед было известно, что его ждало. Докторская степень. Профессорская должность. И так далее.

В клинике меня знали, и я беспрепятственно прошел в кабинет Гурама.

Я читал «Советский спорт», когда распахнулась дверь и вошел Гурам со свитой белых халатов.

— Торжествовать еще рано! — бросил он кому-то и расцеловал меня. — Где ты пропадаешь, негодник?

— Работаю, — ответил я.

— Можно воздержаться от торжества, но нет сомнений, что операция прошла успешно, — сказал один из белых халатов.

— Об этом будем судить по результатам. Если мальчик заговорит! — сказал Гурам и снова обратился ко мне: — Так где ты пропадаешь?

— Работаю, — повторил я.

Белые халаты не торопились уходить. Им хотелось говорить об операции. Я нетерпеливо ждал. Наконец мы остались вдвоем.

— Ты что-то хочешь мне сказать? — спросил Гурам.

Собственно, я приехал к нему, чтобы рассказать о случившемся на фабрике, но не знал, с чего начать.

Зазвонил телефон.

— Поговорить не дадут, — сказал Гурам, беря трубку. — Да. Пять минут назад. Поздравлять рано. Время покажет. Привет!

Он снял халат. Без халата Гурам походил на недоедающего студента.

— Что ты такое сделал? — спросил я.

— Операцию. Что я еще могу делать?

Он бросил халат на диван, снял белую шапочку и пригладил перед зеркалом волосы. Гурам был блондином и втайне гордился этим. Снова зазвонил телефон.

— Пусть звонит, — сказал он. — Поедем за город.

Мы вышли на улицу. Я собрался с духом, чтобы начать рассказ. Но Гурам, что-то вспомнив, кинулся назад в клинику и вернулся минут через пятнадцать.

— Извини. Дежурный сегодня сердобольный. Может к мальчику впустить родителей.

— Эпилептик?

— Нет, опухоль в левом полушарии.

Мы сели в «Волгу» Гурама. Он вытащил из-под сиденья покореженный кремниевый пистолет.

— Это принадлежало Шамилю.

— Сохранились отпечатки пальцев?

К старинному оружию Гурам испытывал болезненную слабость. Он скупал проржавевшие пистолеты, шпаги, сабли, кинжалы и с завидным упорством возился с ними, приводя в порядок.

— Ты ничего не понимаешь в оружии.

Я согласился.

За городом мы остановились у деревянного ресторана, приросшего спиной к скале.

Ресторан пустовал, если не считать четырех скромно одетых мужчин в углу зала. К нам вышел директор в белом халате, настолько толстый, что его подбородок лежал на груди, а изуродованные уши борца касались плеч.

— Прошу вас! — сказал он хриплым голосом, приглашая к буфету, и крикнул: — Ванечка!

Мужчины в углу разглядывали нас с любопытством.

Из кухни выскочил лупоглазый Ванечка и встал за стойку.

— Базедова болезнь, — поставил диагноз Гурам. — Его надо оперировать.

— Тебе только бы резать, — сказал я.

Мы подошли к стойке, на которой красовались блюда с лоснящейся зеленью, редиской, белым сыром и пышным лавашем. Ванечка поставил на тарелку три стопки и налил в них из бутылки чачу. Гурам, втянув воздух длинным носом, сказал:

— Иф, какая водка! Градусов пятьдесят.

— Шестьдесят, — поправил директор и произнес: — Чтобы у вас все было хорошо! Будем здоровы.

Мы выпили и закусили сыром, зеленью и хлебом.

— Что прикажете? Чем вас порадовать? — спросил директор.

— Как твоей душе угодно будет, — в тон ответил Гурам.

— Что скажете о жареном ягненке? Для начальника жарил.

— А если твой начальник приедет?

— Не приедет, уже не приедет. — Директор вздохнул. — Ванечка, гости за стол садятся.

Ванечка, перебирая ногами, словно в танце, быстро ушел на кухню.

— У тебя что, неприятности? — спросил Гурам у директора.

— Закрыть хочет этот ресторан, — ответил тот. — Нерентабельный, говорит. Конечно, будет нерентабельный, если все продукты второй категории!

— Ягненок тоже второй категории?

— Что вы, что вы! С базара, клянусь детьми!

— Тогда садимся.

— Где вашему сердцу радостнее будет.

Мы сидели у окна, раздвинув марлевые занавески, пили «Цинандали» цвета весеннего солнца, растворяя в нем наши заботы, и жизнь была прекрасна.

Вдали с неба спускались горы, и казалось, можно перепрыгивать с одной вершины на другую и так взобраться в гости к самому господу богу, если он существует, а если существует, он должен был находиться именно там, потому что лучшего места ему не найти — и климат подходящий, и горы расположены лесенкой: легко спускаться пастырю к своим овечкам.

К вечеру, когда горы отступили, а окна подернулись дымком сумерек, к нашему столу подошел директор и спросил, понравился ли нам ягненок. Мы предложили ему стул. Он сел, сказал, что его зовут Дато и что он бывший борец, чемпион республики. Мы выпили за него. Мы не знали, о чем говорить с ним, и я спросил, есть ли у него семья. Дато показал нам фотографию сыновей — одному было пятнадцать, второму тринадцать.

— Старший весь в меня — учиться не любит, только борьбой увлечен, — сказал он. — Младший? О-о, этот математик! С первого класса отличник. Учится в специальной школе. В прошлом году победил на олимпиаде юных математиков. Талант. Только не знаю в кого. — Он засмеялся, а потом произнес: — Эх, вывести бы их в люди, а там хоть трава не расти.

— Не скажи, — возразил Гурам. — Ведь захочется поглядеть, какими они станут, жить как будут.

— Тоже верно, — согласился Дато и велел Ванечке принести еще «Цинандали». — Выпьем за наших близких. За ваших братьев и сестер. За моего младшего брата. Чтоб ему было хорошо… Чтоб им всем было хорошо. — Дато медленно выцедил вино из бокала.

— Что случилось? Если твой брит заболел, можешь не беспокоиться, — сказал Гурам.

— Он не заболел. Он в тюрьме, — сказал Дато.