Два желания - Пётр Иванович Гагарин

полной, розовой, сухой. Как он хотел, чтобы эта щебетунья и юла открыла глаза!

Долго ждал. А когда она проснулась, тут же скомандовала:

— Отвернитесь!..

Потом сгоняла моряка за кипятком, он бежал и радовался! Спросила, какой он чай любит: густой или жидкий. Накрыла стол. К ней пришла подруга из соседнего купе. Олегу было приятно чаевничать с ними. Только вначале у него все как-то неловко получалось: то ложку сахара мимо кружки высыпал, то сухая, скребучая крошка хлеба в дыхательное горло попадала…

Но потом освоился, разговорились. Она работает токарем на Уральском машиностроительном заводе, с детства — в танцевальном коллективе самодеятельности. А сейчас с подругами возвращалась из заграничных гастролей.

Рассказывая, она задавала и ему вопросы: «А где вы?.. А почему?» Но о многом ли он мог сообщить! Военная служба — дело секретное. Про океан? Так она его сама только что пересекла. Про сельскую жизнь до службы на флоте? А что там интересного? Учился в семилетке, потом на курсах трактористов. Пахал, сеял… И рассказывать-то было неинтересно.

Вот ее жизнь — это да! Еще когда училась в ремесленном — побывала в Москве, танцевала в Большом театре! А гастроли! Она своими пружинистыми ножками исходила Варшаву, Бухарест, Берлин, ей аплодировали Париж, Рим!..

А как она, чертовка, говорит о книгах, о картинах Репина, о музыке Чайковского!

Он слушал ее и любовался ею, забывая обо всем на свете; будто ласковые, радостные лучи солнца освещали ее и только ее.

На восьмые сутки поезд подкатил к Свердловскому вокзалу. Олег первым спрыгнул на землю, подхватил танцовщицу, на вытянутых руках, словно куклу, перенес на перрон. Она изумилась:

— Боже, какой ты сильный!

— Силы много, да ума мало, — с грустью сказал он, подумав при этом и о том, что зря не учился после семилетки, и о том, что поспешил там жениться. — Малограмотен я.

— Да что ты, — улыбнулась танцовщица, — приедешь в город, учиться будешь. Смелее гляди вперед. Как это у вас поется:

«Ты не вешай нос,

Удалой матрос»…[1]

Он благодарно сжал ее руки и хотел поцеловать в щеку, а она как тряхнет копной темно-русых волос:

— Думаешь, перед моряками ковром стелемся?

Его словно морской волной окатило:

— Извините, я… Может, адрес дадите? Я заеду.

На ходу прыгнул в вагон и долго стоял у раскрытого окна. Перед ним, как мираж, искрились в улыбке ее глаза, а в ушах звучал ее добрый, строгий голос: «Ты не вешай нос, удалой матрос…»

Недолго погостил он в деревне. Все время думал о танцовщице, не забывал и рыбачку. Боролись желание и долг. А потом Олег махнул рукой, сел на поезд и — на Урал, к ней. Не смог иначе. Жить без нее не смог.

Рыбачке не написал, не признался. И этой ничего не сказал о прежней семье. Струсил. Так и жил. Первое время хоть изредка вспоминал ту семью, а потом все забылось. Старшина напомнил о ней. После этого стал подумывать, побаиваться. И вот — вызов.

«Сейчас мне сообщат, пристыдят…»

У двери цехкома потоптался, как провинившийся школьник, а потом вдруг сунул рукавицы под мышку и вышел.

Но председатель цехового комитета сказал ему совсем другое:

— Помоешься, зайди в красный уголок, там корреспондент из Москвы, из радио. На пленку запишут твое выступление.

Сердце сжалось и запрыгало от радости. Однако Олег не только не выказал своей радости, но даже проявил недовольство:

— Почему опять меня?

— Ну кого же еще? Первый горновой молодежной бригады, тебе присудили звание лучшего… Да еще рационализатор. Иди, иди…

Вышел на улицу, по-хозяйски натянул суконные рукавицы, обеими руками давнул шапку, чтобы она плотнее сидела на голове, и широко зашагал в душевую. «Вот так да! Радио самой Москвы! Лучший, говорит, рабочий, да еще рационализатор… — Он осмотрелся, опасаясь, не увидел бы кто его таким радостным: вблизи никого не было. Вот единственная женщина, так она флажком паровозу помахивает, сюда и не смотрит… — А с предложением у тебя, Олег, здорово получилось. Совсем нежданно-негаданно».

Между прочим, раньше он о рационализации действительно даже не помышлял, все произошло и случайно и не случайно. Учился на курсах мастеров, хотя мастером быть не собирался (теперь многие рядовые рабочие учатся на этих курсах). Однажды на уроке химии узнал, что известь хорошо соединяется с серой — извечным врагом металлургов. Это его натолкнуло на практическую мысль. Пошел в БРИЗ, посоветовался, а потом сказал своему мастеру. Тот даже себя по лбу ударил…

Попробовали во время выпуска плавки в жидкий чугун подсыпать толченую известь. Получилось! Известь перемешивалась с серой и всплывала вместе со шлаком. Серы в металле уменьшилось в три раза.

На второй день в цех начали звонить сталеплавильщики, обжимщики: «Правда ли, что вы?»… Особенно усердствовали листопрокатчики: для них сера — злейший враг. Олега поздравляли, не стесняясь, называли новатором, о нем заговорило местное радио, в городской газете появился его портрет. И вот теперь — Москва.

Шел в душевую, как при сильном попутном ветре, шел и улыбался: «Красота!.. Все же передовиков замечают. Отрадно. Расскажу о коллективе, пусть столица знает и про наш опыт, и про то, как мы боремся за семилетку. Да что столица — весь мир слушать будет. «Говорит Москва…» О себе — коротко, так кое-что о работе, об учебе, ну и о предложении. Больше — о ребятах, о горновых, про мастера расскажу… Молодец он у нас. Ни шума, ни грома, а дело идет, как по-писаному. Умница!..

Чудно́, буду сидеть дома у приемника и слушать свой же голос. Диктор так и объявит: «У нашего микрофона»… — Олег вдруг остановился, тыльной стороной ладони провел по глазам, словно снимая с них то радостное опьянение, с которым вышел из цехкома: — Размечтался, дуралей, но ведь Москву слушает не только Урал… После передачи диктор еще раз повторит твое имя: «У нашего микрофона выступал…» На весь мир! Рыбаки теперь тоже радио слушают, значит и она…»

По ступенькам на третий этаж, в душевую, шел уже медленно, ноги казались тяжелыми и непослушными.

3

После жаркого душа оделся, стал завязывать галстук. Руки мелко дрожали и узел не получался. «Фу, чертовка… — мысленно начал ворчать он на свою жену. — Лезет всегда со своей культурой, путайся тут…» Подошел к зеркалу, а оно мутное, по нему слезки текут… Отвернулся, со злостью сдернул с шеи галстук, будто петлю.

Долго причесывался. Волосы у него густые, упругие.

Доменщики его смены давно уже разошлись. В душевой тихо. Только и слышно, что позади, за дверью, сипит плохо закрученный кем-то кран, и струйка воды из