Два желания - Пётр Иванович Гагарин

что рыбе — вода, а он… Гордость свою не может переломить, или уж на себя не надеется? Как бы внушить ему, какие слова подобрать? Ведь слово, оно когда — яд, а когда — лекарство… Как трудно найти это слово!..»

Бугров, словно обессилев, сел на стул, но тут же медленно поднялся, пристально посмотрел на Уржумова, потом в зал.

— Будем кончать, товарищи, — тихо, устало произнес он. — Мнение у всех одно — освободиться от Уржумова. Так?

— Правильно, — раздалось несколько бодрых, обрадованных голосов, — пора кончать.

И это единодушие людей, эта решимость полоснули по самому сердцу Бугрова. «Нет доменщика, прикончили. — И у него, старого доменщика, руководителя цеха, хозяйственника, сразу же мысль: — А кого же завтра поставить на место Уржумова? Отдел кадров завода не пришлет машиниста вагон-весов: их нет в городе. Это тебе не токарь и не слесарь! Поставить неуча! А потом — авария… Неужели он неисправимый человек? Всем коллективом отступились — иди, пропадай!.. Ведь не преступник же он, не уголовник, а главное — доменщик! Черт знает, как тут быть: и так, вроде, верно, и так правильно».

— Значит, выгнать? Решено? Я тоже согласен, — вслух произнес он. — Выгнать — и делу конец. — Сунул в карман карандаш, записную книжку и начал уже выходить из-за стола, показывая этим, что вопрос исчерпан. Но еще немножко задержался, еще раз посмотрел на доменщиков, на Уржумова. Подумал. Снова заговорил, уже более громко, даже сердито: — И с завода выгнать его. Пусть знает.

— Правильно!.. — загудели голоса.

— И из города выгнать! — выкрикнул Бугров. — Тут все промолчали. Но Бугров все так же решительно продолжал: — Вытолкать из цеховой квартиры — идти ко всем чертям! — Сделал паузу, осмотрелся — молчат. Рябухин и тот уже не поддакивает, а смотрит не то удивленно, не то осуждающе. «Ага!» — внутренне торжествует Бугров, а сам все тем же громовым голосом: — Дать ему такой документ, чтобы и на другие заводы не брали его. Пусть волком бродит!.. Так, что ли?

В ответ — ни звука. В зале опять наступила чугунная тишина. Минуту назад мастер Рябухин и другие доменщики радовались, что начальник цеха поддерживает их, а сейчас… Ведь Бугров так поставил вопрос, что… Нет, такое поддержать нельзя. И Рябухин бросил:

— Мы такого не предлагали. Человек должен жить.

— А выгнать предлагали, — обрадовался Бугров, но его перебил Алексей Рябухин:

— Разрешите! — Он начал говорить неуверенно, подбирая слова: — Видите ли, Михаил Григорьевич, вы очень уж заостряете. Из квартиры, а стало быть, и из города выгонять его, может быть, и не стоит, хотя наш город… Но думаю, что не стоит, а вот оставлять на нашей печи… Сами понимаете, всякая домна людьми славится. У нас все как-то настроились, мы решили свою домну сделать образцовой, а тут…

— Так что же? Делайте ее образцовой. Только мне кажется, надо не домну, а людей делать образцовыми. Вы же сами говорите: всякая домна людьми славится. Конечно, людей воспитывать трудно. Поэтому вы и решили пойти иным путем: освободиться от плохих работников, подобрать себе хороших, а тогда козырнуть — вот какой у нас коллектив, смотрите! Легко и просто.

Мастер долго стоял, пытаясь переждать затянувшуюся реплику начальника цеха, чтобы потом еще что-то сказать, но теперь решил сесть.

Когда Рябухин сел и опустил глаза, Яков Уржумов посмотрел на него искоса и в усмешке чуть скривил рот: «Чего, отбрили?! Он побольше вас понимает. Все вы мастера к одному гнете. Образцовые!.. Подождите, вспомните еще Уржумова: он работал без толкачей, без подсказок…»

А начальник цеха как перебил Рябухина, так все продолжал говорить — теперь уже спокойно, твердо, тоном отца, разговаривающего с сыновьями.

— Героем нашего времени является коллектив. Но коллективы готовенькими не рождаются. Надо переплавить весь человеческий материал, да закалить его, да отшлифовать. Уржумов не крепок духом, легко поддается соблазну. Это верно. Но ведь он — работяга, он имеет опытные руки доменщика. Вы попробуйте сейчас его квалификацию, его опыт, его любовь к домне (последнее Бугров сказал умышленно, чтобы тронуть душу Уржумова), попробуйте все это передать другому. Пожалуй, не очень-то.

Яков Матвеевич Уржумов поелозил и даже приподнялся на стуле, вытянув шею; он не спускал глаз с начальника цеха. В зале началось спокойное, доброжелательное оживление. И хотя люди ничего еще не говорили, Бугров понял: согласны, одобряют! И он уже повеселевшим голосом, улыбаясь, еще более задушевно сказал:

— Товарищи, чугун мы делаем первоклассно. Американцы нам завидуют. Мы решили за годы семилетки полностью автоматизировать домны. И это нам по плечу. А переделать характер одного человека на сможем? Чепуха! Не верю! («А они не пробовали в душу заглянуть. Свое дело кончил — уходи… Не спросили, как я живу, почему остался один…») Не верю, товарищи. У нас сил достаточно — сможем. Но и сам Уржумов хорош: «Не хотите — уйду». На все согласен. Нет, ты не уйдешь, — строго произнес Бугров и пригрозил кулаком, — не уйдешь! Мы тебя не отпустим. Работай. Будешь достойным — на Доску почета, найдем на душе ржавое пятно — снова драить будем.

Доменщики заулыбались, переглядываясь, а Уржумов опять опустил глаза: «Драить… Всю жизнь будете… Образцовые… Жена ушла, детей увела за собой и тут…»

— Ну, оставим его? — переспросил Бугров.

— Раз такое дело — оставим.

— Вот так, Яков Матвеевич, оставляем. В коммунизм надо шагать только с коллективом. Кто пойдет в одиночку, другими путями, тому ключа от двери не дадут. Но смотри, если ты…

Уржумов вскочил и выкрикнул:

— Тогда опять драить? — Обвел всех суровым взглядом. — Драить. Слово-то какое. Будто я медяшка… Нет уж, вам драить меня больше не придется. Хватит — и никаких «если»…

Он замолчал, опустил голову и стал теребить мех ушанки. Все замерли: «Вот так да…» Бугров нащупал стул и, не спуская глаз с Уржумова, сел. Только что он радовался, ему казалось, что он уже убедил коллектив, убедил Уржумова, внушил ему, и вот…

А Уржумов все молчит, переступая с ноги на ногу, будто стоит на горячей земле. Ему хочется сказать сейчас хороню, здорово сказать, чтобы все запомнили, но вот слов… Нет слов, не подберет, если и подвертываются — совсем не те. И тут он опять начал ругать себя: «Не учился, дуралей, тупица… А ведь коллектив… Куда ни мечи, а все лучше на своей печи… Но вот это — «смотри, если ты…» Если, если, а если я…» Скомкал шапку, со злостью бросил ее на стул, сказал:

— Драить меня вам больше не придется. И никаких «если». Раз вы… Раз уж хоть немножко верите мне — верьте, клянусь, это точно…

— Вот это другой разговор, —