Два желания - Пётр Иванович Гагарин

готовишь к вступлению в коммунизм, а тут… Нет, ты сможешь, ты должен, слышишь, должен!..»

Он отогнул меховой воротник куртки, вдохнул всей грудью холодного воздуха и решительно зашагал к конторе цеха.

Только пошел он не в красный уголок, а в партбюро…

ПОВЕРИЛИ!..

Разговор долго не клеился.

Уржумов сидел бледный, осунувшийся, жалкий. Горновые, мастера, водопроводчики посматривали на него, молчали. Начальник цеха Бугров то садился, клал руки на стол, сцепив пальцы, и смотрел в зал, выискивая поднятую руку, то снова вставал и, продолжая смотреть на сидевших в зале, начинал широкой ладонью гладить лысину.

— Ну, так как же будем? Меня просят уволить его, а каково мнение коллектива? Надо же решать. Горновые, мастера, что молчите?

— Бригада свое мнение высказала: нам такие не нужны, — не поднимаясь с места, заявил мастер Рябухин.

— Выгнать недолго, но ведь у вас закон: один за всех, все — за одного. Как же тут?..

— Правильно, — вскочил Рябухин. — Он не думает о коллективе, наплевал на него, значит — не наш. Нарушил закон. Мы не раз прощали ему, но, — Рябухин махнул рукой, — бесполезно.

«Этот настаивает на своем, — думал Уржумов, — остальные молчат. Все, Яков. — Он взял свою ушанку, лежавшую на соседнем стуле, и начал расправлять ее, словно собираясь уйти. — Все, Яков, отгрузил ты шихту. Это уж точно. А больше у тебя — ни образования, ни профессии. Начинай все сызнова…»

Бугров снова осмотрел зал: ни одной руки, даже глаза прячут… «Молчат, молчат, — с беспокойством думал он. — Да впрочем, о чем тут и говорить? Бригада права: пусть не путается под ногами. Уволить — и все. Уволить? — переспросил себя. — А потом? В коммунистическое соревнование включаются и другие бригады, мастера тоже потребуют… Доменщики с неба не падают… И как тут поступить — сам черт не придумает. Однако пора кончать. А что если?..»

Бугров чуть заметно, про себя, стукнул кулаком по столу и решительно поднялся:

— Раз других предложений нет — так и сделаем: уволим Уржумова. Приказ уже есть. Просто… хотелось узнать мнение коллектива. Уволим. И вообще всех недисциплинированных работников выгоним из цеха. Останемся одни — все как на подбор — боевые да хорошие. Вот тогда уж и зашумим!..

Последние слова Рябухину не понравились. Да и многие другие доменщики с недоумением посмотрели на начальника цеха.

Первый горновой Сергей Каляда поднял руку:

— Разрешите. Я что-то вас… Словом, я вот так думаю… — опять замолчал, переступил с ноги на ногу, двинул плечом, оттянул ворот рубахи. — Я вот так думаю. Жизнь, она — сложная штука. Когда порадует тебя, а когда и ударит. С ней уметь надо. Порадует — не задевай носом люстры, опечалит — не борозди носом землю. Человек он… душа-то не чугунная… Одним словом, спасти его надо. Не за тем его мать родила. В цехе сколько с ним возились, учили. А мы раз — и нет доменщика. («Умно говорит чертяка», — порадовался Бугров). Видите, как легко! Я Алексея понимаю… («Понимаешь, да не очень, — мысленно ответил ему Рябухин. — Тебе хорошо: с тебя за него стружку снимать не будут…») Понимаю положение мастера тоже… Нельзя нам позволять такие вещи, тем более теперь, когда мы боремся за коммунистическую бригаду, однако… А что он сам-то молчит? — уже громче, взволнованнее сказал Каляда. — И не поймешь его…

— А что ему говорить? — сурово произнес мастер этой же домны Губарев. — Что ему говорить? — Встал, зло посмотрел на Уржумова, и все увидели: у мастера задвигались желваки на лице. — Вот горновой сказал, что, мол, Уржумов — человек, ему, вроде, простить можно. Какая теория!.. Да, перед нами — человек. Но советский человек, когда надо, и на смерть идет. Не случайно же у нас были Матросовы. Они понимали нашу жизнь, они не пеклись только о себе. Миллионы умирали на фронте, миллионы работали в тылу. Месяцами недоедали, неделями не спали, жили в цехе. И что же, все это делалось для того, чтобы вот такие супчики наслаждались в свое удовольствие, плевали… Топтать наши порядки… Да ты!.. — Губарев рванулся к Уржумову, тот вздрогнул, вскочил со стула и прижал к груди шапку, смятую обеими руками.

Доменщики тревожно зашевелились: весь цех знал, что мастер Губарев — фронтовик, был дважды ранен и контужен, в войну потерял семью, два года назад снова женился, но неудачно. Все это сделало его хмурым, замкнутым, но неистовым в работе. Все понимали, что Губарев может ударить этого пьянчугу. Зал оцепенел. И в этой тревожной тишине все услышали совершенно ясный, четкий шепот Губарева:

— Не брат ты мне, я бы… — Он весь задрожал, побледнел, крупно глотнул воздух и медленно пошел к двери.

Доменщики проводили его глазами и снова молчали. Казалось, в этом зале все окаменело. Только круглые часы чуть слышно пощелкивали на стене, и большая стрелка бодро подпрыгивала вперед.

Начальник цеха склонил голову, делая вид, будто усердно записывает что-то, а сам незаметно посматривал в зал и радовался: «Пусть помолчат, пусть покипят, это хорошо. Если даже этого и выгоним — другие помнить будут. Да, пожалуй, надо его выгнать. Таким нельзя потакать…»

Убедившись в правоте своей мысли, Бугров встал. Зал по-прежнему молчал: то ли доменщики все еще думали о Губареве, то ли решали… Молодой горновой Ваня Советин нетерпеливо крутил головой, исподлобья поглядывая и на сидевшего впереди Уржумова, и на начальника цеха, и на товарищей, сидевших рядом. Ему не терпелось — чего резину тянут…

— Гуманничаем с ним, а он… — выкрикнул Ваня. — Мастеру душу разбередил, нас тут… Ему любо. В бригаде с ним начали говорить, а он улыбается: «Милое винцо красит шею и лицо…» А нас оно не красит. Гнать пьяницу — и все.

И сразу зашумели доменщики, начали наперебой выкрикивать:

— Вопрос ясен…

— Это позор для бригады…

— Прощали, вот и распоясался…

«Ну, все. Умолотили, — подумал Уржумов, и ему стало как-то легче, определеннее. — Теперь уж все равно. Месяц отдохну — на сберкнижке есть кое-что, а потом… Мои руки кусок хлеба добудут». Посмотрел на свои кулаки, лежавшие на коленях, разжал их, повернул к себе ладонями. Руки крупные, огрубевшие от многолетнего труда, в мельчайших складках кожи — чуть заметная синева: это — частицы чугуна… «Запах чугуна, цвет чугуна — все…»

— Ну что ты скажешь, Уржумов? — обратился к нему Бугров. — Последнее твое слово.

«Последнее!..» Встал и, вскинув голову, посмотрел прямо в глаза начальнику цеха:

— Что говорить… Раз так — уйду. Только я… Водка подвела — вот и все.

«Уйду, он согласен, — подумал Бугров. — Неужели ему безразлично? Сколько лет на домне и не прирос? Не может быть. Это же — кадровик. Доменщику — домна,