Полторы женщины - Мария Лукоянова

* * * * * * * * *

На скамейке у входа в архив меня дожидалась Марина, что было странно – обычно мы встречались у памятника Вавилову в Мирном переулке. Я не стыдился жены, скорее, наоборот – не хотел, чтобы архивные совдеповские клуши её обсуждали, поэтому мы встречались подальше от АСИСО.

– Тебе надоел великий учёный? Привет.

Мы поцеловались в щёчки как подружки с пятилетним стажем.

– Нет, просто сегодня отменили последнюю пару, и я заскочила за посудкой. С тяжестью до памятника слишком далеко идти, к тебе ближе. Ну, пойдём.

И она начала спускаться с лестницы, а я наклонился за большим пакетом. Хорошо, что Марина шла впереди и моего позора не увидела; впрочем, последствия донеслись до её ушей. Не знаю, что произошло с моей левой рукой, но, как только я поднял пакет, в груди, спине и у сердца почувствовал резкую невыносимую боль. Ладонь непроизвольно разжалась, и домашняя утварь зазвенела осколками.

– Прости, споткнулся, – пробормотал я, когда Марина взлетела вверх по лестнице. Она недоумённо смотрела на меня несколько секунд – пол на площадке был идеально ровным, и в лучшем случае там можно было только поскользнуться – и присела, собирая вылетевшие из пакета мисочки. Я хотел ей помочь, но взглянул на левую ладонь – она тряслась, как у алкоголика, – и засунул руки в карманы, ожидая, пока Марина сама управится. Она встала и подала мне пакет, в который я вцепился обеими руками, а потом, прислушавшись к себе, взял в одну правую – не подвела.

– Я посмотрела, там всего лишь две тарелки треснули, давай новые купим. Это пять минут, и магазин по пути. – Её удивил мой угнетённый вид. – Ну, что ты расстраиваешься, посуда же на счастье бьётся.

Через полчаса мы всё ещё топтались в «магазине по пути», расположенном в шаговой доступности от архива. За это время я успел выучить блоки аудиорекламы, повторявшиеся каждые шесть минут. Марина порхала от чайников к юбкам, от фоторамок к коврикам для ванной, вальсировала среди вешалок с разноцветными майками и халатами. Я выдумал себе новое развлечение: разглядывая высоченные потолки и белёные стены, воображал мощный взрыв котла, который, судя по документам, произошёл в этом здании в 1930-х годах. А что, если бы это повторилось сейчас? От нас бы ничего не осталось, кроме показаний случайно уцелевших очевидцев? А от сотрудников магазина? Как бы их опознавали – они же в одинаковой униформе и без бэйджиков? Обычно мне в голову такие кровавые мысли не лезут, а сейчас, видимо, дала о себе знать боль в груди и левой руке. Кстати, она не прекращалась.

Марина неожиданно появилась слева, демонстрируя две майки. На одной были нарисованы какие-то изуродованные мультяшной фантазией животные, на другой – Эйфелева башня с фразой на французском языке. Ни одну, ни другую по достоинству я оценить не смог, поскольку ничего не смыслю в дурацкой одежде.

Жена поинтересовалась у меня:

– Что лучше?

– Саночки иль гроб, – подхватил я.

– Ну, гроб, быть может, пригодится…

– А саночки – как знать, как знать. Верни обе на место, и пошли домой.

Кондиционер в магазине вёл донкихотовскую борьбу с саратовской жарой, и я начал подмерзать. Марина, наконец, купила новые тарелки, и мы выползли на раскалённый асфальт. Дома перед сном я осмотрел в зеркале грудь и спину – ничего нового, ничего настораживающего. Сжал левый кулак – дикая боль, как будто кто-то надрезал все мышцы и сухожилия. Сжал правый – ничего не почувствовал. На правом же боку заснул и проспал всю ночь. На спине и на левом боку от боли уснуть было невозможно.

* * * * * * * * *

После встречи на набережной Катрин меня не донимала, чему я был чрезвычайно рад. Повторное её исчезновение из моей жизни напомнило события пятилетней давности, когда я уехал в археологическую экспедицию, а она за целый месяц так ничего мне и не написала.

Первая истфаковская практика запомнилась искусанным насекомыми телом и постоянным чувством голода. Делами на кухне лагеря заправляли москвичи, которые, как мы думали, приворовывали. В итоге суп нам разводили из пакетиков, на завтрак давали кусок хлеба с дрянным паштетом, натуральные овощи и мясо стали приятными воспоминаниями о доме и маме. По возвращении в лагерь с раскопа я забирался в невыносимо душную палатку, и, грязный, потный и вонючий, спал до обеда, лишь бы не сходить с ума от голода. После пустого супа, жидкого второго и химического компота я проводил по нескольку часов в нашем лягушатном заливе, тренируя лёгкие долгим пребыванием под водой. По вечерам сидел с ребятами, слушая их шуточки, казавшиеся тогда остроумными. Больше всего мне тогда хотелось, чтобы эти похожие друг на друга дни разбавила Катрин. Когда к лагерю подъезжала какая-нибудь машина, я всё надеялся, что Горшкова выпрыгнет из салона, увидит меня и больше никуда не денется. Когда становилось совсем грустно, я выходил к берегу моря, вставал лицом, как я думал, на северо-восток, и через звёзды передавал привет далёкому Нижнему Новгороду, их ведь было видно отовсюду. Но, кажется, мои послания услышаны не были.

Кожа моя очень быстро приобрела цвет обожжённой глины, намёки на лишний вес улетучились. По законам жанра, мне следовало бы завести в лагере интрижку, но я, не имея к тому никаких оснований, всё ждал и ждал появления Кати. Больше всего меня удручало отсутствие любимой музыки; генератор электроэнергии включали только для подзарядки телефонов и преподавательских ноутбуков. Я берёг плеер для обратной дороги, чтобы не слышать успевших порядочно надоесть однокурсников, но в один из вечеров не выдержал и включил три песни Земфиры – «Ариведерчи», «Паранойю» и «Повесица». Заезженные некогда треки в одинокой палатке после долгой тишины дали ощущение второго рождения, окунания в ледяную оду, исполнения самого заветного желания – всего того, что в один момент преображает человека. Только Земфирин вечер и «дайвинг» в Таманском заливе остались приятными впечатлениями от раскопок. Детскую мечту стать археологом, которая и привела меня на истфак, я похоронил.

* * * * * * * * *

Привычка спать только на одном боку ещё не выработалась, поэтому я постоянно перекатывался на спину и левый бок и сразу же просыпался от появляющейся боли. Не хотелось подниматься и было лень идти за таблетками. Я вспомнил, как раньше лечил боль Пузаном – клал его на свою голову, придерживая за лапы – и решил повторить. Но сопящий под боком котейка, очевидно, планировал провести эту ночь по-другому, и скрылся в темноте квартиры. Боль не утихала, мне пришлось отправиться за таблеткой на кухню. Ожидая, пока подействует лекарство, я разглядывал вчерашние покупки. Розочки на тарелках кремового цвета казались мне омерзительными, подставка для рыбы раздражала своими выпуклостями. Я всегда считал жену умным человеком, но сейчас её мещанские штучки просто выворачивали меня наизнанку от злости. Что это за кружки-гигантеллы с налепками в виде человеческого носа? Что за пафосный нож с хохломским узором на рукоятке? Господи, он ещё и керамический… Последствия контрольной закупки обнаружились и в ванной; у нас новый коврик, точная копия старого, хотя между покупкой обоих прошло два месяца. Два грёбаных месяца, и уже надо выкидывать старый коврик? Да его даже Пузан не портил! А эта мыльница… Как можно было брать сплошную, когда нужна дырявая, чтобы через отверстия уходила вода и мыло не закисало…

Я чувствовал себя как Брайан Молко в клипе «Meds». Окружающие предметы, обои, мебель казались мне чужими и странными. Эти новые ощущения пугали, ведь за долгое время моё железобетонное спокойствие дало трещину – да ещё и по такому пустяшному поводу. Это всё боль в руке, она пройдёт, и утром я снова обрету свою уверенность. Я вернулся в комнату.

* * * * * * * * *

В очередную приёмную пятницу, когда архив распахивал свои гостеприимные двери пользователям, я воспользовался полномочиями начальника отдела и исчез из читального зала. Прихватив с собой Надюшку, я взял ключи от восьмого яруса и спрятался с подругой между стеллажами. Мы долго наслаждались навсегда поселившейся здесь тишиной, а потом начали строить предположения о том, как Владимиров справляется там внизу один. После этого Надюшка рассказала мне о своей коварной стратегии смены телефона:

– Вот когда я заведу себе парня и он ко мне проникнется, я разовью буйную деятельность. Буду писать ему странные SMS-ки, звонить и молчать и оправдывать это всё старой трубкой. В конце концов он распсихуется и купит мне новую.

– Почему ты считаешь мужчин такими идиотами? Он же сразу догадается.

– Ему будет некогда разбираться, он же будет работать постоянно, а остальное время проводить со мной и своими родителями. Ему и в голову не придёт, что я способна на такую хитрость, сыграю в девочку-ромашку.