Полторы женщины - Мария Лукоянова

* * * * * * * * *

После «Олимпийского» толпа зрителей разделилась на несколько мощных течений. Одно из них, в котором оказался я, уверенно и бодро двигалось к станции метро «Проспект мира». Девочки громко затянули первую песню с альбома «Спасибо», двигаясь стройными колоннами по тротуарам. Меня переполняло счастье; я машинально шёл по асфальту с народом, прокручивая в голове все моменты этого длинного, четырёхчасового, наполненного величием и любовью концерта. В ушах звенело, голос мне не принадлежал, поясницу ломило от боли. Но я раз за разом возвращался к самым ярким и знаковым отметкам прошедшего шоу. Индийская танцовщица на «Прогулке» и конфетти из пушек на ней же. Кадры из «Богиня: как я полюбила» на «Любовь, как случайная смерть». Полёт басиста Беляева на «Господах». Взрыв на «Самолёте». Огромный, на весь «Олимпийский», флешмоб на «Спасибо» и слёзы певицы на этой песне. Чужая «Москва», на стихи Есенина. Крик до срыва голоса на «Не пошлое». И, конечно же, «Румба», при включённом свете и выключенном аппарате, с которой охранник уже просто уводил под локти обессилевшую певицу. Я закрывал и открывал глаза, чтобы, как фотографии, сохранить эти воспоминания в своей душе навсегда. В тот час я был влюблён во всё окружающее: Москву, музыку, Земфиру, весну, людей. Я любил всё, с чем соприкасался в те мгновения, даже турникет метро. Во всём мне слышалась поэзия и чудилась красота.

Во сне я, конечно же, видел Земфиру. Она исполняла свою новую песню «Одинаково», из которой я запомнил только одноимённый рефрен. Даже сейчас, спустя пять лет, я всё ещё помню его и могу напеть. День 2 апреля выдался невероятно солнечным; скорее всего, все ошмётки снега, которые могли остаться в Москве, тогда и растаяли. Я берёг заряд в плеере до поезда, поэтому гулял по столице без музыки. В голове у меня всё ещё звенела труба, грохотала барабанная установка, издавали прозрачные звуки синтезаторы – и над всем этим летал прекрасный голос моей любимой певицы.

В тот день мне не хотелось никуда идти – ни в музеи, ни в кино. Хотелось просто насладиться неожиданно выпавшим выходным, невероятно тёплым для апреля днём, не по-весеннему ярким солнцем. Я гулял по Красной площади, Тверской, бульвару Гоголя – бродил, ориентируясь на архитектурные доминанты. К середине дня вышел к храму Христа Спасителя и, воскресив в своей памяти карту столицы десятилетней давности, отправился вниз по течению реки. Я где-то читал, что в этом районе живёт Земфира, но не знал ни улицу, ни, тем более, дом. Мне просто приятно было идти вдоль студёной воды, ветер с которой приятно освежал мою разгорячённую голову. Солнце настолько разыгралось, что я расстегнул свою осеннюю куртку и ветровку под ней и шёл нараспашку в одной белой майке с полупрозрачной надписью «Спасибо». Мне мечталось, что Земфира будет ехать где-нибудь здесь на машине, сквозь тонированные стёкла увидит своего счастливого фаната – и улыбнётся. Конечно же, тогда я певицу не встретил, но прекрасное настроение, которое она подарила своим концертом, жило во мне в течение ещё нескольких дней после возвращения в Саратов.

* * * * * * * * *

Катя – это какое-то проклятое имя: почти все Кати, встреченные на моём жизненном пути, были либо зашоренными курицами, либо страшными, как обгоревшая колода, бабами. Воистину несчастливое имя – Катя, его и произносить-то противно. После концерта, когда я уже вернулся в Саратов, Горшкова нашла меня в одной из социальных сетей; как оказалось, она была нижегородкой. Мы вели какую-то совершенно глупую переписку. То есть тогда, конечно, все эти электронные слова казались весомыми и значимыми, но теперь они мне видятся донельзя смешными и никчёмными. Дописались до того, что мне стало не хватать наших вечерних посиделок в ICQ, и я с нетерпением ждал завершения работы и учёбы, чтобы поскорее прибежать домой и уткнуться в компьютер до трёх часов ночи. Наш виртуальный роман подогревался неплохими песенками разных авторов, которые она присылала мне на почту, а я сохранял в своём плеере. Через некоторое время я стал спать прямо на ярусах, ведь встать в семь утра мне ещё удавалось, но к 12 часам дня запас активности истощался полностью. Норму по справкам я выполнял быстро, поэтому мог позволить себе в обед часика полтора тревожного сна, от которого быстро избавлялся, заслышав на лестнице шаги ЖСБ. Получив заряд бодрости, бежал в университет, досыпал там на последней паре, меня будила соседка, живущая через несколько домов, и вместе мы отправлялись на 2-ю Дачную. Вот так, совершая почти ежедневный круг, я жил, и в моей голове 90% пространства занимала Катрин.

По малолетству и неопытности я совершенно не знал, куда нас выведут подобные отношения. Будучи тогда ещё девушкой трезвомыслящей, Горшкова честно уведомила меня, что у нас не может быть будущего, поскольку мы живём в разных городах, и тут же рассказала, как познакомилась в гостях с подающим надежды саксофонистом. Их буйный роман развивался в прямом смысле слова на моих глазах, Катенька, когда появлялась в Сети, сообщала подробности свиданий и о своих чувствах к Дениске. В то же время, когда он не приходил на запланированные встречи или они просто не виделись, Катя писала мне тысячи сообщений с описанием своей несчастной судьбы, приводила аргументы в пользу меня и неизменно заканчивала фразой «если бы всё было иначе..». Именно с двумя точками. Если три – то это традиционное многоточие, как у всех, а мы же хотим быть уникальными. Если одна – это завершение предложения, а должна остаться лёгкая недосказанность. Как-то во время подобного депрессивного застоя я впервые услышал её голос, когда она прислала сообщение с просьбой перезвонить. Я волновался и она волновалась, поэтому мы больше молчали, чем говорили. Я вставал и садился, вновь подскакивал, обходил кругами скамейку во дворе, отряхивал грязь с сиденья. Наш немногословный разговор прервало опустошение баланса на телефоне. А через день, когда я торопился в университет на занятия, мне позвонили с незнакомого номера.

– Привет, это я. И я в Саратове. Стою на вашем вокзале под табло. Забери меня, мне очень плохо. Серёжа, алло, отзовись.

В хриплом голосе я еле-еле узнал Катрин. До железнодорожного вокзала идти было не очень далеко, но сначала я чуть не запрыгнул в третий трамвай на Астраханской и не уехал домой, подальше от этой девушки. Мне предстояло встретиться с человеком, который первым в этой жизни признавался мне в любви – пусть даже виртуально. В 17 лет это кажется совершенно не важным. Набравшись понемногу смелости и решив не припоминать ей Дениску, я купил по дороге блёклые цветы (какие сумел найти) и максимально быстро зашагал к вокзалу.

Под табло Катрин, конечно же, не оказалось. Не было её у ларьков с газетами, у касс, у лотков с безнадёжно промасленными пирожками, в женском туалете, куда мне не дали зайти. Вспомнив об одной её вонючей привычке, я кинулся к центральному выходу. Так и оказалось: Катя стрельнула у какого-то солдатика сигарету и прикурила её. Она стояла ко мне спиной, и у меня опять появился соблазн сбежать – благо, как раз подошёл десятый троллейбус. Но в 18 лет я ещё был благородным мальчиком, поэтому глубоко вдохнул и сделал шаг вперёд. Решив придать нашей встрече романтический антураж, я аккуратно обнял Катрин сзади свободной от цветов правой рукой и нежно прижал к себе. Через секунды три-четыре я завыл от боли, поскольку моя тыльная сторона ладони познакомилась с её сигаретой. Мы много мечтали, как встретимся на перроне, когда она приедет ко мне, но такой вариант не прорабатывался.

Вырвавшись из моих объятий, Катрин быстро развернулась. Она узнала меня и просияла, я взглянул на неё и обомлел: под левым глазом красовался гигантский синячище, какой-то жуткой формы, безобразный.

– М… привет, Катя. Это тебе, – я протянул ей цветы.

Она кинулась мне на шею и повисла. Я крепко её обнял полуживой рукой, но не от избытка чувств, а чтобы не уронить – Катрин была явно тяжелее меня. Такой вот новогодней ёлочкой мы простояли несколько минут, наверняка вызывая сентиментальные воспоминания у окружающих.

– Что случилось, почему ты приехала?

– Я поругалась с Денисом, сильно. Вот мы подрались, точнее, он меня ударил, я его обозвала, а он меня ударил, я не стала его бить, просто убежала. Я испугалась, что он мне нанесёт травмы. И я домой пришла, стою под душем, курю, а вниз кровь стекает. Много крови, видимо, сосуд какой-то лопнул. Подождала, пока не подсохнет ранка, потом тихо пробралась в свою комнату, чтобы маму с отцом не разбудить. Сижу и думаю, как жить-то теперь, с садистами жить нельзя ведь. И тут смотрю в полном отупении на стену, а там Земфирин плакат гвоздём прибит, 2005 год, когда «Вендетта» вышла. И тут я про тебя вспомнила. И подумала, что Серёжа бы меня никогда на свете не ударил.