Про арбузы - Владимир Печников

– Колышь ты, кобель, об чужих бабив натрэсся. Всю жизнь мою пропыв!

Утренняя прохлада осени… года…

Не редкий в этих краях туман, словно пушистое одеяло, нежно и бережно окутал реку, по родному прихватив обрамляющие берега Великого Дона. Вот и сейчас, он совершенно непринуждённо, но с особым интересом вплотную подошел к границам села. Солнышко уже давно проснулось. Оно с некоторой строгостью и правильностью осматривало владения, которые оставил на его попечение сменщик месяц, ушедший на временный покой. В центре села Глубокое в калошах на босу ногу сидел возле летней кухни, поеживаясь от идущего с Дона легкого ветерка, Виктор Иванович. Он пустыми бессмысленными глазами осматривал окружающее его пространство. Невооруженным взглядом сразу было видно, что человеку совсем ни до кого и ни до чего. Что в душе у него творится очень даже что-то неладное. В данный момент он был готов, я бы сказал, пойти на любую крайность. Виктор Иванович непроизвольно скрестил на груди руки. Прижимая плечи к своей шее, наш герой целеустремленно направил свой мрачный и дикий взор на единственную цель, находившуюся во дворе…

От крыльца дома и до крыши летней кухни была протянута прочная бельевая веревка. Не думайте про плохое, Бог с вами. Веревка была пустая, за исключением одной вещи – осеннего пальто. Вера давно уже просила по человечески, по доброму купить ей одежду на осень, потому что выйти в люди было уже совершенно не в чем. И вот вам, пожалуйста, сбылась мечта нашей Веры! Вот вам – наимоднейшее пальто, причем наивысшей пробы и наилучшей расцветки. Вот оно висит прямо посередине двора, на крепко натянутой веревке.

Виктор Иванович непроизвольно икнул, почесал правое предплечье и, с удушающей, скребущей через весь позвоночник грустью, взглянул в очередной раз на висевшую перед ним, только вчера купленную вещь.

– Да-а-а, – только и было услышано.

«Да-а-а» – надо было говорить еще ночью, когда мочевой пузырь Виктора Ивановича надулся до такой степени, что уже начал говорить человеческим голосом и, с огромным усилием, подталкивал к краю кровати своего, в доску опупевшего хозяина. Опупевший хозяин кое-как перевернулся на бок и очень-очень больно стукнулся об деревянный пол.

Виктор Иванович из последних сил собрал горстку своего законченного мужества и, опершись на колено, стал приподниматься. Пол почему-то пошел наверх, затем стал внезапно опускаться вниз, а временами просто уходил в свободное плавание. Наш герой собрал всю свою железную волю в кулак и направился на выход из дома. Дверь с большим трудом поддалась неуемной воле нашего беспрецедентного товарища, выпустив наружу все невероятное нетерпение и полную готовность, истосковавшегося по хорошему обращению организма. Виктор Иванович, с превеликим удовольствием и с громаднейшим напором, стал изливать скопившуюся жидкость прямо с крыльца. Струя была настолько сильная, что сбила бы любого, вставшего на ее пути, а может еще и убила при этом.

– Слава Богу! Ийшов… – пронеслась благостная, хохлячья мысль в голове нашего героя.

Виктор Иванович, трезвея прямо на глазах, застегнул штаны, которые не снимал еще с вечера, и стал поворачиваться на сто восемьдесят градусов. Только теперь, в пьяной и безмозглой башке стали проблескивать намекающие на очень плохие последствия мысли… Крыльцо оказалось не крыльцом, а обычной комнатой, из которой он так и не смог выйти под напором своих алкогольных чувств. Дверь, которую Виктор Иванович так долго пытался открыть, оказалась не входной дверью, а дверью в почти новый лакированный шифоньер. В нём до этого времени безмятежно висело и ждало своей никчемной судьбинушки новое Верино пальто.

– Спокийной ничи! – сказал ему шифоньер, так же на хохлячьем наречии.

Черные тучи мрачных и горьких мыслей обволокли больную голову Виктора Ивановича. Он находился в полнейшей растерянности и неразберихе. Кроме всего этого, отсутствие душевного равновесия напрочь изгнало от него радость, покой и чувство достаточного удовлетворения.

– Шо мэ пэрь робыть? Ума нэ пэриложу… – хныкал он, оплакивая свою полнейшую безнадежность. – Тикать надо… ой тикать! Щас пийдэ мойе чудо коровэньку доыть и придэ минэ огромаднойе щассье!

«Щассье» немного под задержалась. По всему было видно, что она придет несколько позже. Вера вышла уже после того, как рассеялись клубы дыма от только что отъехавшего москвича. Она с глубоким чувством бабской истерики помахала кулаком всему белому свету и загромыхала ведром по направлению к стоящей на прибазнике корове.

– Попробуй ико вернысь… Гадина! Убью зараза! Сволочь!.. – и далее, уже по-русски доносилось из-под струй молока, ударяющихся об эмалированное дно десятилитрового ведерка.

– Ик… ик. – доносилось глубокое и даже с выражением икание из кабины, несущегося по селу на всех своих возможных и невозможных парах автомобиля. – Мабуть, ктось вспоминае, – думал Виктор Иванович.

Глава третья

Какая, все таки, удивительная и чудесная, просто прекрасная пора наступила. Пора всеобщего расслабления – время сторожить арбузы. Это такое замечательное, очаровательное и просто обалденное время, когда можно совершенно не думать ни о чем и ни о ком. Все дела, заботы и проблемы внезапно и стремительно, с быстротой молнии уходят на задний план, давая свободу и волю чувствам, способствующим полнокровно проявится всем невозможным желаниям, возникающих в анналах свободолюбивой, нежной и чувственной души…

Утренняя прохлада осени… года.

Возле вагончика, стоящего на опушке сосновой полосы, с каким-то невероятно скверным грохотом и треском промчался гусеничный трактор. Через несколько секунд трактор встал, как вкопанный. Ему наперерез выскочил, не известно от куда взявшийся УАЗик. Из открывшейся двери, будто из шахты для ракет с ужасными ядерными боеголовками, вылетел председатель колхоза. На лбу председателя была написана неописуемая ярость, которая превратила лицо в перезрелый, очень-очень насыщенно красный помидор. Скулы с таким невероятным усилием ходили взад и вперед, что со стороны могло бы показаться, будто перед нами колоссальные мельничные жернова. Председатель, словно стрела, выпущенная из арбалета, подлетел к кабине, вскочил с легкостью двадцатилетнего юноши на гусеницу железного коня и, с нескрываемым усилием, вытащил за шкирку, упорно сопротивляющегося тракториста. На лице тракториста была гримаса полнейшего и неописуемого ужаса, хаоса и паники.

Пред, держа одной рукой за отрывающийся воротник, другой рукой, прямо с разворота, словно заправский боксер, нанес сокрушительный удар, да прямо в глаз бедному колхознику. Бедолага, сделав невероятный кульбит, отлетел в сторону. А кулак, я вам скажу, был чуть поменьше арбуза.

– Шожь ты, нехристь, опять соляру на водку менять приихав? Ах, ты, сволочь! Хрен бычачьий тоби, а не зарплата! Убью, скотына! Убью, срань колхозна! – раздавалось по округе.

– Ой, просты барын, вэлыкодушно, – чуть было не выдали уста приподнимающегося тракториста, но он вовремя опомнился и промямлил следующее: – Отпусты, ради бога, бивш нэ повторыться!

– Валы от сэдова, падла… Ще раз, гадина, я тоби туточки побачу, пэняй на сэбэ, – сказал председатель, потирая ушибленный кулак.

Он повернулся кругом и, смачно сплюнув, направился в сторону вагончика. От такого, неслыханного в этих тихих местах шума, конечно же, проснулся Владимир. Он, потирая глаза, стоял около стола и, с нескрываемым удивлением, наблюдал за происходящим спектаклем, действующего театра на колесах. Председатель, вальяжной морской походкой, словно всю жизнь прослужил на парусном корабле, подошел поближе и протянул вперед свою здоровенную лапищу.

– Вовка прывет! Скоро сниг пыйдэ, а ты всэ дижурышь… – сказал председатель, и крепко, с каким-то только ему одному присущим уважением, пожал руку бахчевника.

– Здрастье, здрасте! – ответил на приветствие Вовка. – Поздновато посадили. Аж, в конце мая. А они вымахали все как один. Просвета земляного не видать.

Володя почесал затылок и всматриваясь в даль, продолжил начатую тему:

– А полностью еще не поспели. Вот и приходится тут одному время коротать.

– А чежь, не продал ни одного? – спросил председатель.

– У меня целиковая, еще не тронутая бахча, да вон и у тех ребят, что приехали из Ширяева… Во-о-он, МАЗДА стоит, на том конце поля.

– А-а-а! Цэ та сволота, якы у моых мужыкив соляру на водку мэнять вздумали? – перебил Володю пред. – Ну суки, я их щас побачу… Бизнесмены хреновы! – пригрозил, показывая мощный кулак – кувалду, начальник местного колхоза.

Он присел на краешек скамейки с таким видом, с таким настроением, я бы сказал, что с нагловатой напористостью, которое непременно указывала на то, чтобы его тут же хорошенько угостили. Вова, ни слова не говоря, налил тут же водки себе в небольшую стопочку, а своему напарнику полный граненый стакан. Затем он, с нескрываемым удовлетворением, ведь появился, наконец-то, собеседник, пододвинул надкусанную палку полу копченой колбасы.