Религия и художественная культура: худой мир лучше доброй ссоры - Елена Волкова

Главный герой романа Алексей Сергеевич Сарафанов — «Избранник Божий», «Победитель», «садовник русского будущего», применяя секретные русские технологии выращивает искусственный алмаз, «Око Господне», «чтобы животворящее зарево распростерлось над Россией, оживило омертвелые силы народа, разбудило могучие энергии творчества, раскрыло запечатанные источники».[22] В его сейфе хранятся дискеты с «генетическим кодом русской цивилизации», невоплощенными открытиями советской страны, которая «представлялась Сарафанову громадной, красного цвета, женщиной, в чреве которой вызревал таинственный, дивный плод». Царь Ирод «напал на дремлющую «красную женщину» и, «убивая советскую Богоматерь», «уничтожил ее нерожденное чадо. Закалывал Агнца, сулившего миру спасение».

Эта библейская аналогия вдохновляла Сарафанова. Придавала его миссии сакральный характер.» Но вера его далека от библейской: «Мы русские — православные и язычники, метафизики и атеисты — все исповедуем религию «Русской Победы».[23] Роман Проханова можно рассматривать как художественную иллюстрацию «Русской доктрины».

Сарафанов, как Штирлиц, выполняет высокую и крайне опасную миссию в тылу врага: вместо формы офицера СС на нем костюм и «маска» владельца корпорации «Инновации — XXI век», он обманывает врагов, «несёт иго иудейское», тайно сберегая святоотеческую веру, храня заветы «русской цивилизации» в окружении евреев-либералов-бизнесменов, гееев, врачей-убийц и телеведущих-антисоветчиков — растлителей нации, которые, «подобно раковым клеткам», разрушают «райский сад» русской культуры, наводняют мир «ложными смыслами», устанавливают «угодный кабалистам режим», осуществляя проект «Ханаан-2», предполагающий «интернационализацию» российских недр и физическое истребление русского населения. Галерея врагов многолика, но легко узнаваема, есть среди них и «америкашка из какого-нибудь Фонда Карнеги, занимающийся мелкими пакостями в интересах чужой разведки».[24]

Прозрачны и прототипы соратников Сарафанова: среди них лидер российских коммунистов и отец Петр (многими чертами напоминающий протоиерея Александра Шаргунова), который «возглавлял православные протестные шествия, осаждавшие «Останкино» в дни показа богохульных и богопротивных фильмов. Напутствовал оскорбленных верующих, громивших экспозиции модернистов, где осквернялись иконы и возводилась хула на Духа Святого».[25] Отец Петр, однако, в отличие от Сарафанова, не отождествляет безбожный режим с самим президентом. «Наш президент — глубоко верующий человек, — строго сказал священник (…). Он ездил в Псково-Печерский монастырь и перед самой смертью посетил батюшку Иоанна Крестьянкина. (…) Святой старец благословил президента на деяния. Я уверен, старец увидел в президенте глубоко русского, верующего человека, чьи помыслы в интересах России и церкви». [26]

Сарафанов — апостол новой веры, призванный поднять русский народ на святое дело освобождения страны, — тоже действует по благословению «святых людей»: митрополита Иоанна (Снычева), иеромонаха Филадельфа (Боголюбова) и старца Николая Гурьянова. Его план «Дестабилизация» опирается на террор: взрывы на дискотеке, в казино, резня в синагоге, убийства. Себя он видит ангелом Гнева Господня, изливающим апокалиптическую чашу на погрязшее в грехах племя. «В борьбе с тлёй не обойтись без токсинов. В борьбе с коррупцией не обойтись без «опричников», которые во времена Ивана Грозного, привязав к седлу метлу и собачью голову, скакали по Руси, искореняя крамолу».[27]

Но в штабе восстания оказывается вражеский лазутчик, и Сарафанов вынужден бежать из Москвы под Рязань. Смерть «прозорливца» легка и благостна: в ином мире его встречает русское небесное воинство. «Русские боги», — подумал Сарафанов, испытывая к ним благоговение, готовясь заступить открытое ему место.»[28]

«Трагический эпос» Проханова представлен как «благая весть» новой русской религии и как стратегический план националистического бунта.

VII. Сатирический ответ: церковно-государственная антиутопия

Упрощение религии до государственной или националистической идеологии становится объектом критики со стороны светской художественной культуры. Поскольку носителем религиозной идеологии становятся институты церкви, то они также оказываются в зоне критики. Церковь как социальный институт, в той или иной степени всегда являет несоответствие духовному идеалу — Небесной Церкви в христианстве как мистическому Телу Христову — который она должна воплощать.

Это несоответствие традиционно вызывает критику со стороны художественной культуры, которая унаследовала целый ряд функций церковной контркультуры, в том числе критическую, обличительную, и пророческую. Художественный антиклерикализм (который представители церкви часто необоснованно отождествляют с антирелигионостью и даже богоборчеством) через критику и осмеяние пороков церкви земной, как правило, указывает на ту высокую духовную планку, к которой она должна стремиться. Но церковь, вместо того чтобы с уважением отнестись к критике и направить энергию на покаяние и очищение себя от выявленных пороков, обычно обрушивается на художников и культуру в целом, обвиняя их в кощунстве и хуле на Духа Святого.

Сатирический образ «православно-коммунистической симфонии» зародился еще в советское время. Герой романа Владимира Войновича «Москва 2042» (написанного в 1986 г. и названного по аналогии с антиутопией Оруэлла «1984»), приземлившись в России далекого будущего, с удивлением замечает, что «портреты на фронтоне аэровокзала вовсе не те, с которыми я простился, улетая отсюда несколько лет назад. (…) Их было пять.

На левом с краю был нарисован человек, похожий на Иисуса Христа, но не в рубище, а во вполне приличном костюме с жилеткой, галстуком и даже, кажется, с цепочкой от часов. Рядом с ним помещался Карл Маркс. Два портрета справа изображали Энгельса и Ленина.».[29] Пятым был приятель великого Классика — Гениалиссимус Лешка Букашев.

Отец Звездоний, «генерал-майор религиозной службы, первый заместитель Главкомписа по духовному окормлению», перезвездившись, объясняет Классику, что никакого бога нет и не будет, что люди поклоняются Иисусу Христу «не как какому-то там сыну божьему, а как первому коммунисту, великому предшественнику Гениалиссимуса», который одновременно является и патриархом всея Руси.[30]

Кстати, писателя-эмигранта Виталия Никитича Карцева реабилитируют, приветствуют на Родине как Великого Классика, устраивают торжества в честь его столетнего юбилея, но… книг его не издают и не читают. Сохранение классического культурного наследия оказывается фикцией, идеологическим вывертом (как и в современной России), поскольку само наследие изолировано, не прочитано и не осмыслено.

Коммунистическую диктатуру сменяет столь же кровавый религиозно-монархический режим Сима Симыча Карнавалова — «Серафима Первого, Императора и Самодержца всея Руси». Таким образом, Войнович предвидел и смену политической парадигмы с советской имперскости — на монархическую, и успешное использование православной карты как в футуристическом утопическом проекте «светлого будущего», так и в реставрационном проекте «славного прошлого».

Еще более жесткую антиутопию о православно-самодержавном «завтра» написал Владимир Сорокин (чьи книги в 2002 году «Идущие вместе» публично уничтожали как порнографические). Его роман «День опричника» (2006) написан в гротескном сатирическом ключе, хотя кажется, что, поменяй имя автора на обложке с Сорокина на Проханова, и сатирический абсурд легко превратится в героический.

Эта иллюзия возникает от мaстерской стилизации: роман посвящен Малюте Скуратову и написан в псевдославянском стиле от лица опричника Тайного приказа эпохи Возрождения Святой Руси. Россией самодержно правит Государь, чья власть опирается на кровавый террор и «высокую религиозную нравственность»: опричники должны беспощадно уничтожать врагов, ритуал расправы над которыми расписан до жесточайших подробностей, а также посещать храм, молиться, не курить и не ругаться матом.

Яркий сатирический эффект возникает за счет двух контрастов: сочетания «мобил», «меринов», прочих технологических чудес, которыми изобилует «Святая Русь», — с варварской, звериной жестокостью как нраственной нормой и доблестью во славу Отечества; а также за счет парадоксального, но до боли знакомого соединения обрядной религиозности — с полным отсутствием нравственного чувства, с заменой этических представлений о Добре и Зле на представления о государственной пользе.

Сорокин написал пародию не только на национал-патриотическую утопию, но и на претенциозный эсхатологический нарратив, расцветший в России на рубеже тысячелетий и опасный тем, что люди могут взять на себя «осуществление гнева Божьего». Опричник Коняга часто видит во сне белого конягу, явно из «Апокалипсиса Иоанна Богослова» («и вот, конь белый, и на нем всадник (…), и вышел он как победоносоный, чтоб победить»): «… иду по полю бескрайнему, русскому, за горизонт уходящему, вижу белого коня впереди, иду к нему, чую, что конь этот особый, всем коням конь, красавец, ведун, быстроног…».[31]