Колонна и горизонты - Радоня Вешович

перешли во 2-ю роту, которая была наименьшей, и поэтому ее следовало пополнить. Пока командир нашего 1-го батальона кандидат в члены партии Перо Четкович (капитан старой югославской армии) обосновывал перед строем необходимость этого небольшого перемещения, командир 2-й роты Саво Бурич (уроженец Даниловграда, бывший студент юридического факультета) дал своему товарищу по Белградскому университету знак, чтобы тот присоединился к добровольцам. Это был Джуро Лончаревич. Вслед за ним во 2-ю роту добровольно перешли: инженер по сельскохозяйственным машинам Душан, его сестра, учительница Дуня Влахович из Трмане, муж Дуни, инженер Войо Йовович из Даниловграда (единственный бородач в нашем батальоне), Бошко Дедеич из Колашина, Драгутин Влахович из Трмане и Вуйо Зогович из Мурина.

Двери в домах были разбиты. На полу валялись стекло и штукатурка. Отовсюду дуло, так что устроиться на ночлег было негде. Тогда ротный командир Бурич еще раз показал всем, что предпочитает убеждать личным примером, а не словами: он нашел метлу и начал наводить порядок. Ему помогали все, кроме Дедеича, который, прислонившись к дверной раме, смотрел на Бурича и насмешливо комментировал:

— Как хорошо, что я перешел в роту, где командир отлично справляется с обязанностями уборщицы!..

Мы всеми силами боролись со сном и голодом, но победителем вышел голод. У него был особый глаз, и он уже заприметил неубранную кукурузу под снегом на окраине поселка. Сначала пошел кто-то один, за ним потянулись все остальные. Разбредясь по полю, собирали кукурузные початки. Даже сырые зерна казались вкусными. Из труб домов повалил дым, а возле костров многие задремали. Тогда у нас еще не было походной кухни, запасов продовольствия и налаженной службы тыла. А насколько важна и нужна батальонная кухня, знают все. Но пока наш обоз состоял только из станковых пулеметов и ящиков с боеприпасами. В сумках бойцов было больше книг, карандашей и тетрадей, чем хлеба. Собрав все книги, мы позже создадим батальонную библиотеку.

От костров с противоположного берега вновь донеслись оклики. Спрашивали, чье это войско. Мы послали туда на лодке разведку, и, как только она сообщила, кто находится в Меджедже, тропы в снегу запрудили старики в фесках и женщины в платках и шароварах. Увидев, что некоторые из нас едят кукурузные зерна прямо сырыми, они почувствовали к нам расположение. Обстановка разрядилась, завязался разговор. Они расспрашивали нас, откуда мы пришли и удастся ли спастись от фашистских тиранов.

После обеда послышался гудок паровоза. Это шел поезд из Фочи. Загудели извивающиеся рельсы. Заметив вооруженных людей у каменистой лощины, машинист притормозил и остановил состав. Наши патрули обнаружили среди пассажиров нескольких полицейских агентов и эмиссара Дражи, жандармского подполковника, который ехал в Вишеград на переговоры с итальянцами. Подполковник имел при себе ранец, в котором бойцы обнаружили чистое белье, полотенца, флакон одеколона и духи. Со всем этим хозяйством эмиссара направили к нашему командиру Четковичу. Стоявший на перроне Четкович, вероятно по старой привычке, выработанной у него как у капитана королевской югославской армии, приветствовал подполковничьи погоны поднятым кулаком. Подполковник, резко повернувшись к нему, сердито спросил, что это за приветствие, но, быстро опомнившись, сник и ответил на приветствие, как это делалось в бывшей армии.

В штабе он признался, что ехал к итальянцам просить оружие для фочанских четников, но пытался оправдаться, утверждая, будто бы это — всего лишь военная хитрость и это оружие позже применили бы для борьбы против оккупантов. Проницательный и опытный, он внимательно следил за выражением лиц тех, кто допрашивал его, и под конец без обиняков заявил: если б не было в Югославии коммунистов и восстания, то оккупация не стала бы такой трагичной, даже напротив: немцы не перешли бы наши границы, не пронюхай они, что здесь есть коммунисты. Короче, получалось, что во всех бедах виноваты коммунисты.

Подполковник даже перешел к нравоучениям:

— Вы, коммунисты, хотите делать историю. Но история так не делается: жизнь на карту — и полный порядок! Нужно действовать более осторожно, тактически правильно, сохраняя людей для мира и свободы. А о свободе решают не здесь, о ней решают великие мира сего.

По его «проекту», вопреки всему, что у нас в те дни происходило, нужно было, чтобы события развивались гладко и безболезненно, как хорошо отрепетированное балетное представление. И не фашисты, по словам подполковника, оккупацией и преступлениями вызвали народное восстание, а мы, коммунисты, разозлили оккупантов восстанием. И вот теперь они, четники, решили задобрить захватчиков, усыпить их бдительность и взять у них оружие… Но на деле все выглядело иначе. Четники уже вовсю распевали в итальянских арьергардах:

Партизаны, черные вороны, Наступили для вас дни черные.

— А вы не ошибаетесь? — спросил подполковника наш Иво Дапчевич. — Разве не ваше предательство, разве не голод и страдания народа привели к этому? Коммунисты тут не виноваты. По-вашему, история делается в опочивальнях Гитлера и Муссолини. Вы пытаетесь задобрить оккупантов партизанскими головами? Что же это за история? Вы предательство называете историей! С чем и как вы встретите свободу? С пустыми руками и нагишом!..

Последняя смена часовых на мосту пропустила членов Верховного штаба. Тито расспросил бойцов, как их разместили, и через часовых оповестил батальон о выдвижении бригады в направлении Рогатицы.

Каньоны впереди нас сменились хвойными лесами. Мы шли в глубь Боснии. Стояла первая военная зима. Скрип снега подчеркивал наше молчание. Разговор вели мысленно. Мы даже не заметили, как вся колонна стала белой. Наверное, многие бойцы сейчас вспоминали «свой» снег в родных краях. Шагая, мы будто всю свою жизнь пересматривали: довоенные дни и настоящие, запорошенные снегом. И каждый мечтал о будущем, о свободных, наполненных светлой радостью днях.

У Хамида, идущего впереди меня, был уже вид настоящего партизана. Гражданское пальто и кепку он сменил в Меджедже на трофейную итальянскую пелерину и итальянскую форменную шапку, на которую он прикрепил пятиконечную звезду с серпом и молотом. Немного поодаль в зимнем пальто, перехваченном поясом, брел, согнувшись от усталости, с трудом вытаскивая из сугробов ноги, усатый пекарь из Берана Раде Бойович. Казалось, будто подсумок тянул его к земле. Я невольно вспоминаю, как он до войны ранним беранским утром, потный от жары, длинной лопатой извлекал из печи горячие душистые булки. Голодный гимназист, без гроша в кармане, я стоял на улице, уставший после семи