Роберт Капа. Кровь и вино: вся правда о жизни классика фоторепортажа… - Кершоу Алекс

Именно в эту осень, в разгар политической неразберихи в Германии, в судьбе Эндре произошли первые большие изменения. Однажды в лаборатории Dephot, проявляя при красном свете очередные материалы, он увидел невероятно экзотические образы. Это были завораживающие картины Индии, какой ее увидел Харальд Лехенперг[26], один из самых бесстрашных репортеров Dephot. Вдохновленный увиденным, Эндре ворвался в кабинет Гутмана и стал с жаром рассказывать ему, какие превосходные фотографии ему только что довелось обрабатывать. Оценив его страстность, Гутман решил взять шефство над Эндре и через несколько недель послал его на первое крупное задание.

27 ноября Эндре пробрался на копенгагенский стадион Sportpalast и стал ждать, когда перед большой толпой появится объект его первой съемки. Гутман попросил его сфотографировать выступление Льва Троцкого с лекцией «О значении русской революции». Пока Троцкий говорил, Эндре отбежал назад и сделал несколько зернистых снимков главного сталинского врага, выступавшего перед большой аудиторией. Когда Троцкий замолчал, стадион разразился громкими аплодисментами, а Эндре увидел Троцкого очень одиноким и уставшим. Бурные овации не имели отношения к содержанию речи. Собравшиеся, в основном студенты, приветствовали человека, которого уже преследовали сталинские убийцы, которого отвергала одна страна за другой и который находился в отчаянном поиске убежища. Когда Троцкий уходил со сцены, казалось, что над ним витает смерть.

В то воскресенье на стадионе Sportpalast не только у Эндре была фотокамера «Лейка», но сделанные им снимки, безусловно, оказались самыми драматичными. А главное – он находился всего в нескольких шагах от героя своего фоторепортажа. С технической точки зрения его фотографии были далеки от совершенства, но обладали тем, что позднее стало его фирменным знаком: личным характером и насыщенностью образа. Вернувшись в Берлин, Эндре обнаружил, что журнал Der Welt Spiegel занял его фотографиями целый разворот, а мелким кеглем внизу страницы были напечатаны опьяняющие слова: «Aufnahmen: Friedmann – Dephot» (Фото: Фридман – Dephot)[27].

Впрочем, первый успех Эндре мало помог улучшить его трудное финансовое положение. Он часто оставался без гроша и потому начал посещать кафе Romanisches, где собирались эмигранты. Здесь можно было «на пробу» ухватить что-нибудь поесть или выпить чашечку кофе за счет своих приятелей-венгров. День ото дня их становилось в Берлине все меньше и меньше. Летом уехала из Берлина его подруга Бешнё. «Улицы уже захватили штурмовики в коричневых рубашках [SA], – объясняла она потом она свой поступок. – Всюду в городе бродили полчища нацистов, и у каждого с ремня свисал кинжал. Меня начал терзать страх»[28].

Эндре остался, он не хотел возвращаться в Венгрию, где фашистский режим вице-адмирала Хорти активизировал преследования евреев и демократов. Итак, пока интеллектуалы и художники бежали из Берлина, бездомный Эндре бродил по городу, часто спал в парках и в подъездах и наблюдал, как Гитлер приходит к власти.

30 января 1933 года советники президента Гинденбурга убедили его назначить Гитлера канцлером. Когда на охваченный хаосом Берлин спустились сумерки, повсюду раздавался лязг кованых сапог. Он становился все громче и громче. Эндре увидел, как по улицам идеальным строем прошли нацистские штурмовики, которые держали в руках пылающие факелы. Так они праздновали приход к власти австрийского ефрейтора. Тысячи штурмовиков, новая элита Германии, выдвигались из Тиргартена, маршировали через Бранденбургские ворота и двигались вниз по Вильгельмштрассе. Слова их любимой походной песни «Хорст Вессель» разносились по всей Германии. Занявший рейхсканцелярию Гитлер купался в эти дни в лучах невероятной славы.

Нацистская революция загипнотизировала немецкий народ. Гитлер обещал немцам национальное возрождение, рабочие места, обещал возродить немецкую гордость и сокрушить декадентские силы, породившие отвратительную Веймарскую республику с засилием гомосексуалистов, коммунистов и евреев. После триумфа Гитлера Эндре стало ясно, что в Берлине ему нельзя оставаться ни дня, иначе рано или поздно его арестуют и скорее всего отправят в концентрационный лагерь. А если он заснет в «неправильном» подъезде или натолкнется на группу пьяных молодчиков из Гитлерюгенда, то они и ножом могут пырнуть, и забить до смерти…

27 февраля исчез в бушующем пламени Рейхстаг, и вместе с ним улетучились все надежды на демократическое будущее Германии. На следующий день Гитлер запретил коммунистическую партию, которая, по его словам, организовала поджог Рейхстага, и объявил в стране чрезвычайное положение. Началась история Третьего рейха. Еще дымились развалины Рейхстага, когда в стране было арестовано более 4000 коммунистических активистов, большое число социал-демократов и либеральных лидеров. Штурмовики отрядов SA Эрнста Рёма врывались в дома и на месте убивали «подозреваемых в подрывной деятельности». «Счастливчиков» пытали и избивали, прочих отправляли в первые концентрационные лагеря.

Эндре наконец решил покинуть Берлин и связался с еврейской организацией, которая помогла ему в числе первых выбраться из города[29]. Едва получив деньги на билет, он сразу же сел в поезд на Вену. Среди десятков тысяч людей, бежавших в эти дни из нацистской Германии, были многие из светил науки и искусства XX века: Альберт Эйнштейн, Томас Манн, Бертольт Брехт, Василий Кандинский…

В Вене Эндре на несколько недель остановился у фотографа Dephot Харальда Лехенперга. Но фашизм шел за ним по пятам: через неделю после пожара Рейхстага австрийский канцлер Энгельберт Дольфус также установил в стране тоталитарный режим. К июню 1933 года Эндре вернулся в Будапешт, где обнаружил, что Юлия, Дежё и его старший брат Ласло по-прежнему шьют костюмы и платья, но едва сводят концы с концами.

На несколько недель Эндре нашел работу в туристическом агентстве Veres – он фотографировал для него местные достопримечательности. Но к концу лета ему снова отчаянно захотелось уехать из Венгрии. За время его отсутствия венгерские левые были безжалостно раздавлены, и перспективы стать на родине профессиональным фотографом стали совсем туманным. С очевидностью, следующим пунктом его путешествия должен был стать Париж, в котором тысячи других венгерских евреев уже нашли убежище от фашизмаii.

3. Человек, который сделал себя сам

Есть люди, которые рождаются парижанами, и Капа был одним из них. Симпатичный жизнелюб, ленивый франт… Казалось, он появился на свет где-то около Бастилии или в одном из больших домов элитного шестнадцатого округа.

Париж оказался таким же безжалостным городом, как Берлин. Поначалу Эндре изо всех сил бился ради того, чтобы заработать себе хотя бы на еду. Несколько месяцев он кочевал из одного затрапезного отеля в другой, стараясь съезжать до того, как управляющие начнут заставлять его оплачивать счета. Он выполнял самые грязные работы и напивался всякий раз, когда удавалось раздобыть хотя бы несколько франков. Не удивительно, что к зиме 1934 года он стал завсегдатаем ломбарда в Латинском квартале. Чтобы выжить, он закладывал самое ценное, что у него было, – фотокамеру. «В основном Эндре закладывал свой главный инструмент – простую фотокамеру Leica с одним объективом и одной кнопкой для съемки, – отмечает Джон Херси. – Неделю аппарат проводил в руках Фридмана, три недели – в ломбарде»[30].

Когда Эндре не мог ничего заложить, чтобы купить самую простую еду, он пытался наловить себе на ужин рыбы в Сене, но обычно это ему не удавалось. Иногда он заходил к Серень Фишер, двоюродной сестре своей матери, которая жила в скромной квартирке в восьмом округе Парижа, недалеко от церкви Святой Марии Магдалины, вместе с мужем Белой и шестилетней дочерью Сьюзи. Здесь его всегда ждала тарелка супа; он даже мог пользоваться старым увеличителем, который отец Сьюзи, страстный фотолюбитель, держал в темном чулане[31]. Сьюзи по сей день вспоминает визиты Эндре – ведь он всегда приносил девочке какие-то маленькие подарки и играл с ней. В конце концов Сьюзи стала одним из немногих доверенных лиц Эндре. «У Банди была аура, была харизма, – вспоминает она. – Насколько я помню, первый раз я увидела его в Будапеште, когда мне было три года. Банди был из тех людей, которых невозможно не заметить. Его можно было ненавидеть, его можно было любить, ему можно было поклоняться, но он никого не оставлял равнодушным».