Рефлексии и деревья. Стихотворения 1963–1990 гг. - Сергей Магид

Баллада о встречных

«Есть между нами некие умы,Носители местоименья «мы»…

(Из стихотворения в газете «Ленинградская правда» 1979 г., осуждающего «групповщину»)

Где выходите? – На Желябова[1].Где выходите? – На Перовской.Тени милые, где вы бродите?«На Желябова» – словно жалоба.«На Перовской» – быстрее воскаЖизнь сгоревшая. – Ну, выходите?..

Они бродили тою же Невой,Но кровь иная в жилах шелестела.И помня «волю», но забыв «покой»,Они во тьме нащупывали Дело.

Вот комната, – потрескивай, свеча,Высвечивай нахмуренные лица! —Вот кто-то речью рубит сгоряча.Вот девушка – она не горячится.

Вот, прерывая звучный монолог,Встаёт с дивана человек упрямыйИ на удары разбивая слог,Он говорит торжественно и прямо:

«Мы молоды и мы не можем ждать.Идею не внушить высоким словом.Идею эту можно доказатьЛишь динамитом, порохом и толом.

Мы молоды, нам нет и тридцати.Но в стариков отчизна превращает.Где лучшие? Нас меньше двадцати.Нам молодости время не прощает.

И впредь нам жить на стиснутых зубах,Чтоб произвол не становился правом,И выносить на собственных рукахВеликую, но тяжкую державу

Из тьмы невежества, из безутешной тьмыХолопства, суеверия, бессилья.Есть между нами некие умы,Готовые погибнуть за Россию…»[окончание утрачено]

1979

Отец

Ещё не выветрилась память,но продырявленный насквозь,он стал неудержимо падатьв ту жизнь, где властвует «авось!»…

Четыре года, – как на праздникон собирался в каждый деньи в утро, как в чужой заказник,глядел через ночной плетень.

Четыре года, – ночь за ночьюон подводил итог судьбе,чтоб не позволить многоточьюрасти в оконченном себе.

Но память упиралась в детство,а жизни стёршийся пунктирлишь намечался по соседству,как незнакомый ориентир,

и городок в вишнёвых брызгахвставал реальнее фронтов, —подсолнухи (весь двор замызган)сверкали ярче городов

чужих, ночных и проходящих,где он любил и воевал, —но лиц родителей скорбящихон в темноте не различал

и это было самым страшнымво всей прошедшей молотьбе, —он был мальчишкою вчерашним,а мать уже была во тьме,

и, протянув худые рукик ней через изгородь штыков,как бы в нелепом кинотрюкеон бесконечно падал в ров, —

и снова за сердце хватался,и, ото всех закрывши дверь,он в одиночестве сражалсяс тем, с чем сражаюсь я теперь.

1979

Разрыв

Шаг в сторону и вечер – как побег.Навек побег и – Пиррова победа.И голову мою ласкает снег,лукавый бог потерянного следа…

А впереди – слепая белизнаполей, где сила не находит место,и одинокой жизни новизна,внезапная, как оборона Бреста.

1979

«Меня так мало здесь, – а там и в самом деле…»

Меня так мало здесь, – а там и в самом делеголландская зима резвится за стеклом,коньки рисуют круг, поскрипывают елии спящая река свернулась подо льдом,

и так бело внизу, и лишь комочек плоти,живой, единственный, горящий на снегу,и снова режут глаз коньки на поворотеи расцветает кровь на ледяном лугу, —

а к вечеру замрёт, забьётся, занеможет,засмотрится в полупрозрачный леди в глубину его перетечёт, быть может,и белый пар промоину зальёт

и снегом прорастут затейливые пряди, —неутомимых ног дотошная гоньба,и кончится рассвет в сиреневом окладеи тоненьким ледком затянется судьба.

1980

«Скорбящая сестра и матерь-дева…»

Скорбящая сестра и матерь-дева,две женщины, две горлицы, во тьмеоставшиеся, тело взяв несмело,несут его, покорные судьбе.

Несут его, как мы несём любимых, —сквозь царство плоти – в царствие теней,сквозь череду апостолов ревнивых,сквозь тишину осиротевших дней.

Сестра и мать, сестра и мать, и большенет никого, – ни друга, ни жены,а в спину им глядят гора и площадь,молчанием небес окружены…

1980

«Разночинная ересь»

Разночинная ересь.Дымок папирос горьковатый.Тепловатый мерзавец,к нему на закуску конфета.Да в молчании кашельи снова басок сипловатый.За окном то ли ночь,то ли бестолочь ночью одета.

А у нас разговор.До утра, до постылой побудки.Всё о том же:о судьбах, о смерти, о водке, о воле.Там страна за окномнам кивает слепой незабудкой.Здесь усталые губыродную житуху мусолят.

Разночинная ересь.Опять – говорение речи.Ни основ, ни устоев, ни почвы,ни грозного неба.Только шёпот сквозь сон:человече, скажи, человече,ты взаправду ли был,ну а может и вовсе ты не был?

И плывет к потолкупустотелая куколка слова,и парит в облакахпапиросного горького дыма,на отшибе души,на скате российского крованебывалые планы…О жизнь, как ты невосполнима,

как захожены в прахнаши старые стёжки-дорожки…Разночинная речь.Ты лишь ересь, а ересь не догма,потому и сегодня тебяжовто-блакитные дрожки[2]соберут и в ментовкуи дальше, всё дальше от дома…

1980

Плач языческой Литвы

I.

Боги костра и дерева,панове нашей крови,боги обличья Зверевас громом сдвигают брови.

Молнией жизнь проверена,ею светлы дороги,там, где Литва отмерена,боги мудры и строги.

Смерти кабанья косточка,времени волчья стая, —в небо уходит тропочка,скрытая меж кустами.

Зимы, снега, скитания,реки, леса, болота,учимся выживанию,слушая вайделота[3].

II.

Боги воды и берега,летних гроз,боги луны и вереска,чистых рос,

боги дубов и тёмногозла секир,боги погоста сонного,предков мир

да сохраняют! Б памятидержат речь,чтоб, неискусен в грамоте,мог сберечь

малец по избам копотнымслова звуксилою сердца, опытомслабых рук!

III.

Боги котла и олова,боги любви-забавы,боги ужа и борована рубежах державы,

прадеды наши, – пасынкиверы чужой и новой.Жрицы, – орлицы, ластоньки,с неба упав, подковой

гнутые, после рыцарейБога с шестью глазамиприступа, – чья водицеюкровь потекла меж нами?

Чей пролился над Неманомжизни осенний ливень,чтобы в Тракай за стенаминового Бога чтили?

IV.

Боги охот и пастбища,малых птах,боги, родное капище —тлен и прах!

Скачут, чернокрестовы,звери дня,белые псы христовы,псы огня.

Богово имя катитсяим вослед.Слова чужого тянетсячёрный след.

Крепость, – язык над крышаминаших плеч,стой до конца, услышавшиБожью речь!

V.

Долы, дороги, пажити,запах сосны и стога.Родину потом нажилида проглядели Бога.

Трудятся Божьи плотникиради души, – не хлеба:виселицы угольникоммеряют наше небо.

Истовый труд и споритсяради овцы заблудшей, —тело сжигая, молятся,чтоб уцелели души!

Рыцарь, купец, ремесленникнаших подворий гости, —а на задворках песенникслов подбирает кости.

VI.

Боги вина и голода,гнутых спин,наша земля расколота, —Бог – един.

Бьет матерей бесплодие,Смерть – сынов.Тесною стала родинадля богов.

Боги дрожат от холода,пьют дожди.Наша душа расколота,крест в груди!

Наша судьба – заложницав мире снов.Боги лежат у звонницыкучей дров…

1980

«Не видеть бы мне и не слышать…»

Не видеть бы мне и не слышать,и бедное сердцесовсем исключить из биения нынешней жизни,и не вымучивать больше ни взгляд, ни кивок, ни коленцо,просто в глаза посмотреть уходящей отчизне,просто в молчании с ней, дорогой, попрощаться,чтоб не винить, не коритьи не клясть напоследок,и, проводив её в путь, сиротою остатьсяв доме, где жить начинал мой исчезнувший предок.

В доме, который Земля,а не племя, не город,в доме, где каждый за каждого угол стола занимает,где на любом языке одинаковы жажда и голоди одинакова боль,и жизнь одинаково тает.

Ночью над крышей висит одинокое небо.Тощие мысли мои, о чем говорить одиноким?Поговори, отвечают, о том, что когда-то ты не был,ныне же братом идешь по небесной дороге…

1981

«Дождь стоянкой стал над миром…»