Рефлексии и деревья. Стихотворения 1963–1990 гг. - Сергей Магид

Квартет 1966–1969

В тот год я приучал себя к смиреньюи свойства тростника практиковал,не доверял ни слуху, ни везенью,лишь собственному зренью доверял

и очень смутно видел ваши лица, —как будто сквозь многозеркальный рядлицо возникнет, удесятеритсяи растворится, отойдя назад.

Я жил тогда в озёрной глухомани,корявым был моих соседей слог,бок о бок впрягшихся в чужие сани, —я тоже был готов подставить бок,

но в чей-то локоть вечно упиралсяи в тот четверг, я помню, что устали прочь пошел и на гору поднялся,и глянул вниз, и воду увидал.

Там озеро лежало без движеньяи сверху я заметил в глубинелетящее косое отраженье,знакомым показавшееся мне,

я поднял голову и обомлел, раскаясь,что весь открыт и сам, как на беду, —а он, ногами леса не касаясь,уже оглядывался на лету

и медленно кивнул, – и сразу теменьпошла валиться вниз, седлая лес,навстречу ей, затрепетав, поочередно зелень,воздух, всё потянулось, чернея, было без

четверти десять, холодом подсвечен,вылез луны скуластый круг.Я оглянулся: вечеруже не выпускал меня из рук.

Ладно, я вытер лоб пилоткойи на траву исподнее сложил,еще чуток пересидел за лодкой,и втихаря знаменье сотворил,

щепотью обведя, хотя б снаружи,лоб, плечи, пуп, – и в омут, с головой,и вынырнул, – порядочно от суши,вернее от одной её шестой,

где всё сбылось, но как-то так, печально,всё шло путем, но задом наперед,а ночь вверху была так изначальнакак подо мною толща этих вод,

где я лежал на туговатой глади,над пропастью раскинувшись крестом,и мучился опять, – чего же радимы эти сани чёртовы везём?

Тут что-то ёкнуло и сосны зашумели,рябь искоса по озеру прошла,задвигались и зашептались елии мысль из головы моей ушла,

мне стало страшно. Тёмное сгустилось.Ни ветерка, ни всплеска, ни волны.Я был один. Как сердце колотилось,когда я выбирался из воды,

подпрыгивал, не попадал в штанину,как трясся я, как путал сапоги!А главное, не понимал причинусвоей боязни, что за пироги

со мной творятся, превратив в идиота, —и липкий пот мне спину заливал,пока в слезах я не облобызалродной тюрьмы знакомые ворота.

Возвращение 1969

С тяжёлым скрипом подались ворота,я корпус повернул в пол-оборотаи навсегда окаменела рота,оставшись на полуденном плацу.Я не искал с напарниками встречи,свобода мне обрушилась на плечии мимику рождающейся речия примерял к открытому лицу.

Тогда весна переходила в лето,была суббота солнцем разогретаи над рекой несло от парапетажарой как в пору ядерной войны.Вот тут я Бонапартом въехал в город,но отдохнув, отечественный холодуже во вторник взял меня за вороткак имярека у Березины.

Пошли дожди, поехала гражданка,я спать не мог, я видел фигу танка,которую показывал полгодадевице с человеческим лицом.Тоска меня калошами месила,какой-то дрянью душу заносилода и снаружи портилась погода,всё больше отдавая говнецом.

А кореша, – те были милосердны,меня пытались вылечить от скверны,мы открывали рыбные консервыи за бутылкой коротали ночь,но от хандры почти неотличима,моя болезнь была неизлечима,и промычав «ну, бля, и дурачина»,они под утро сваливали прочь.

Всю осень я шатался по каналам,крутил ночами одинокий слаломпо переулкам, улицам, вокзалами в крепости отсчитывал часы.Петра и Павла тихая обительиз темноты, как молчаливый зритель,глядела в мир и однокрылый мстительнад городом протягивал весы.

Вонзался шпиль в клубящееся небои те, кто был, и те, кто больше не был,разламывались ангелом как хлебыв единой миске будущего дня.С весовщиком мы взвешивали строгодобро и зло и тщетно у порогавопила Родина, – казённая дорогаждала её и вместе с ней меня.

И, кажется, один из целой роты,судьбу не матеря за поворотыот всех ворот, я в чистые пустотыот гимна и до гимна выпадал,строгал строку, не жаждал воскресенья,но за простое слово утешеньявесь антураж Господнего твореньяготов был обменять.          Никто не брал.

Так мы живем

а.Нас очень редко посещает ясность.Гораздо чаще низкая кислотностьнам помогает сохранить беспечностьпод колесом катящейся судьбы.Есть времени обманчивая плотность, —мы думаем, что в этом безопасностьи равнодушно смотрим в бесконечность,а до нее – лишь высота трубы.б.Нам часто изменяет угол зренья.Мы слишком полагаемся на знанье,уверены, что за июлем знойнымнас непременно подберёт зима.Цыгане исповедуют гаданье,индусы ожидают превращенья,и только мы единственно достойнымсчитаем блеск всесильного ума.в.Но лето может кончиться в июнеи в небо улетучатся нейроныи воплотятся в Иоканаана,почившего Господнего раба……так я сквозь пограничные препоныуйду к чертям на финикийской шхунеи окажусь на почве Ханаана,где так земля ничейная груба…г.Пыль, пыль и ветер, пыль и синеватыйосколок моря, скалами нагретый,и берег, сыновьями позабытый,песок и пыль, обломки и песок.Коричневый, тугой, шероховатыйпуть в глубину, повозками разбитый, —и берегом, как в финскую одетый,идёт отец, не подымая ног.д.На северном планетном полукружьежизнь мёртвую и жизнь ещё живуюи всё, что есть, и всё, что было прежде,сейчас и здесь мы в памяти несём, —а встретимся на дальнем побережье.Нам просто надо быть во всеоружьеи принимать окраину чужуюкак собственный и неизбежный дом.е.Мы уплываем, тёмную завесуприподнимая: острая занозасидит в мозгу обозначеньем мыса,где я, как остров, обрываюсь в смерть.Конечно, я секу весь бред вопроса:ведь в грядке даже зёрнышко маисарастёт всё по тому же интересу, —продраться вверх, побыть и помереть.ё.Так мы живём, природе подчиняясь,на Мировой Закон ее надеясьи продолжая бесконечный путь.И лишь порой, о Бога спотыкаясь…

а.Всё глубже дышит осень, всё желтей.Дожди идут толпой, идут, стучатсябессонными ночами к нам в дома.А по утрам уже иных гостейхрустят шаги по лужам и дробятся.Уже в предместье, кажется, зима.

И во дворах, как ласточки в неволе,слепые ветви мечутся впотьмах.Теперь лишь снег им принесет покой.Единый путь у нас, единый страх.Увядший хлам уносит ветер в полеи нас как листья тянет за собой.

Так, значит, осень. Бремя-решетонас пропустило через это летов дожди и холода.Лишь в эту дверь войти разрешено.Прозрачный колокол в стекло ударил где-тои стала чёрной невская вода.б.И мы глядим в неё, едва успев начаться.Всю жизнь потратив, в общем-то, на крик,и жалуясь на Бога человеку.Вступаем всё в одну и ту же реку.Хотим уйти и пробуем остаться,когда до смерти остаётся миг.

В нас всё разъято, всё разобщено.Мы снизу кони, сверху полубогии неизвестно, чей сильнее цех.Нам дарят кровь, а мы цедим вино.Пора вставать, но нас не держат ногии как во сне мы падаем наверх.

А там, там скука не смыкает глаз.Там целое проглатывает части.Там ни любовь, ни смерть уже не снятся.Там не о чем жалеть и нечего бояться.Там, онемев, теряет жажду властиродная плоть, воюющая в нас.в.Тот, кто уплыл, не помнит о причале.Вода, качаясь, древесину гложет.Мысль избегает этой пустоты.Но в чем-то проще наша жизнь, чем можетнам показаться и уже в началемы зреем для последней простоты.

Ведут ли нас, идем ли мы вообще,кто здесь пастух, а кто в ярме воловьем, —вот игры вечно-юных мудрецов.Но чуять смысл и преданность вещей,себя считать всего, что есть, подобьем, —не это ль нам досталось от отцов?

Возможно, это, если мы мужчины.Но жизнь свою мы чертим на пескеи этот контур океан смывает.И лишь в канун последней годовщины,как Одиссей, попавший к Навсикае,мы о начале думаем в тоске.г.Начало всех начал: в паху и в сердцемы ощущаем первые толчкии начинаем выяснять причины.Жизнь целому дают две половины,одним лучом в двойном единоверцерешившие соединить зрачки.

Объявлен поиск, но земля мала.Нам и в любви не достает отваги.Две половинки погибают врозь.А мы, к судьбе не ощущая тяги,всё думаем, судьбу пройдя насквозь,что нас, – но где? – Офелия ждала.

Здесь каждый одинок, как придорожный крест.В степи журавль колодезный богачелюдскими лицами, чем мы среди людей.Тиран, предатель, узник, – лицедей, —на выбор. Мы глядим окрести видим вновь, что здесь нельзя иначе.д.Так мы живем. Как водится, назлои вопреки всему, что против жизни,порою вопреки самим себеи много чаще вопреки отчизне.И чтобы жизнь совсем не развезло,спаси нас, Господи. Ведь всё в Тебе.

И что нам надо, в сущности, для счастья?Всё наше счастье здесь наперечёт:земля (мы с нею вместе колобродим),товарищ (молчаливое участье),любимая (бывает, что находим)и Родина, – но тут, как повезёт.

О, хоть бы эхом собственного ритмазаполнить этот Божий стадион.Но жульничает Бог. Он жмот и жила.И наша жизнь уже дыханье сбила,вращая бесконечный марафон.И в Колизее не слышна молитва.е.Но потянуло снегом и ледоквчера покрыл предутренние лужи.А утром воздух тихо зазвенел.И в суете своих обычных деля целый день разыскивал истокзвучания, которым был разбужен.

Как странно всё же: осень, не весна,пора, – что там ни думай, – увяданьяи птицы нас покинули давно,а я смотрю на улицу в окнои медленно, как будто бы со сна,вхожу по пояс в реку ожиданья,

по грудь, по шею… Заливает ротвода надежды. Что за невезенье.Надежда отбирает столько сил,что под конец нам изменяет зреньеи мы в крутой ложимся поворот…Но честь тому, кто все-таки доплыл.ё.Нам свойственно как кошкам выживать,Нам свойственно всерьез, не понарошке,Упасть и снова встать на все четыре.Симметрия есть в сумасшедшем мире:Там космос отражает нас в окошке,А мы должны его вот здесь переживать.

И время нас крадет исподтишкаи ни на миг нельзя назад вернуться.Вот где лежит весь ужас пустоты.Но в этом есть основа простоты:не отдавать ни пяди, ни вершка,но постараться встать и разогнуться,

оставшись здесь. Здесь остаётся то,что было в нас и то, что было нами.Мы остаемся здесь и навсегда.Ещё висит на вешалке пальто,а сыновья уже глядят ночами,как сваи лижет черная вода.

Баллада о встречных