Мужчина в колготках - Александр Валерьянович Песков

мальчик выступил. Свой тогдашний репертуар я помню до сих пор. Леонид Куксо — «Купола», «Клоун», Эдуардас Межелайтис — «Пепел». Василий Макарович Шукшин — «Шире шаг, маэстро!». Пушкин — «Я памятник себе воздвиг». Твардовский — «Василий Теркин». Семен Гудзенко — «Мое поколение»…

Сегодня эти произведения читают мои студенты, и я сам — на мастер-классах. Конечно, я делаю это уже по-другому, поскольку вырос, стал артистом, профессионалом. Как я читал тогда — не знаю, но я считал, что гениально. Потому что, наверное, очень искренне. Потому что военная тема всегда присутствовала в нашем доме и была для меня очень важной.

Когда я закончил, поднялся Борис Александрович Бреев:

— Молодой человек… Александр… как, Валерьянович, да? (Чуть ли не впервые меня так величали, все больше Санькой). Мы вас берем. Я — заведующий кафедрой, лично вас беру. Но с одним условием. Прямо сейчас вы пойдете в армию. Идите, служите и считайте, что вы уже поступили в цирковое училище. А потом вернетесь и начнете спокойно учиться, чтобы не тратить на это время, не разрывать учебный процесс. Вы станете крепким, еще более красивым, поджарым. А то сейчас ну что это, «сперматозоид» какой-то…

На что я, с присущей мне тогда наглостью, ответил:

— Ах, вам «сперматозоиды» не нужны? Но я все равно никуда не уйду!

Я четко осознавал — обратного пути нет. Однажды я уже обжегся с Ярославским театральным. Потому понимал — я должен поступать.

— Ну милостивый государь, — в ответ на мою дерзость сказал Бреев. — Коль вы так настроены, в армию не хотите — поступайте, ради бога. Но я буду молчать. И мои слова, которые вы только что услышали, никогда уже не будут действовать.

— Хорошо, я иду ва-банк, — сказал этой маленькой приемной комиссии Саша Песков. Все заулыбались, видимо, поверили в мою настойчивость. А я просто не мог отступить. Ведь папа, которому я в пять лет пообещал, что буду артистом, уже час как уехал в Коряжму. И вернуться домой со словами «я не поступил» я не мог себе позволить…

— Итак, — продолжил Борис Александрович, — завтра первый тур, готовьте стихи, басню, прозу. Напоминаю, я буду молчать. Вот когда комиссия из народных-заслуженных, а их человек 25–30 будет, скажет свое мнение, я последним открою рот.

— Хорошо, молчите. Я все равно поступлю, — нагло ответил я ему. Все опять рассмеялись, и меня отпустили.

Поселили меня в общаге, на улице Марины Расковой, дом 13. Она стоит там и сейчас. Теперь вхожу туда со слезами ностальгии на глазах. Безумно приятно ходить по коридорам, конечно, сегодня там все по-другому, хотя… кухонные плиты, на которых мы готовили, стоят на своем месте…

И вот — первый тур. Конкурс — 252 человека на место. Набирают всего 35. А нас, абитуриентов, — тысячи. Но я-то знаю, что я уже поступил. Я так решил. Вот такой обнаглевший Песков сам перед собой. Коль меня оставили на первый тур без специального вызова, и еще этот разговор про армию — значит, точно что-то во мне заметили. И я совершенно спокойно, в отличие от многих других пошел на первое испытание.

Комиссия была глубоко уважаемая. Народные, заслуженные артисты… Я вошел. Особенно почему-то запомнилось, как я танцевал «Полет на Венеру». Бегал, как подорванный, по всему залу, что-то кричал, махал руками, импровизация полная, никаких поставленных танцев. Какой-то костюмчик из прошлого, самодеятельность… Но читал я отменно. Спокойно.

А потом, когда ждали результатов, что-то меня переклинило. Перед училищем — толпа, машины не могли проехать, люди стояли прямо на дороге. Смотрю: вокруг меня все такие сильные, высокие, видные, с родителями, многие москвичи… И я среди всех — какая-то букашка, песочек мелкий…

Начали объявлять результаты. Ажиотаж жуткий. Слезы, сопли у тех, чьи фамилии назвали, чьи не назвали… Моей не слышно. И тут, признаюсь, я немножко сдрейфил. Как это, меня нет среди тех, кто прошел? Вывешивают списки — я молча стою в этой толпе рыдающих, смеющихся, ликующих детей и родителей. Один-одинешенек. Как-то, думаю, не по мне все это действо. В списках на второй тур меня нет. Подхожу к женщине, которая объявляла, говорю: «Простите ради бога, а где же я?»

— Фамилия. — Сказала она строгим тоном.

И тогда я понял, что мне конец. Но, оказалось, рано.

— Как? Песков?

Женщина раздраженно и даже грубо принялась мне выговаривать, мол, зачем я к ней пристаю с глупыми вопросами, она называет только тех, кто прошел на второй тур. А меня взяли сразу на третий!

Тут я окончательно обалдел — от своей гениальности. И гордо вышел из училища. Сразу на третий тур — это значит, на тебя точно обратили внимание и тебя точно берут — так решил Саша Песков. Но это Саша Песков решил, а не приемная комиссия. Нас же больше двухсот человек на место, не забывайте.

Но я уже радостно пошел гулять по Москве.

«Москва! Как много в этом звуке для сердца русского слилось, как много в нем отозвалось…» И отзывается уже с 79-го года. Москва… Мечта? Да. Мечта, наверное, с тех же пяти лет. Возвращаясь из Сочи (та самая достопамятная поездка, когда я в первый раз побывал в цирке, увидел Бугримову и закатил истерику) в Коряжму через Москву, мы зашли в высотку на Баррикадной, там был большой гастроном. Тогда было трудно с продуктами, и, само собой, их везли из Москвы. Я, пятилетний, вышел из гастронома с палкой колбасы, посмотрел на этот дом и сказал маме с папой: «Я буду здесь жить». Родители тогда посмеялись. А потом я и правда купил квартиру в этой высотке и прожил в ней 20 лет. И ко мне в гости приезжала мама. Папа, к сожалению, уже не успел.

Второй тур я не проходил, но не мог отказать себе в удовольствии посмотреть, как другие нервничают. В день второго тура я пришел в училище — слонялся между ликующими и плачущими людьми с гордым видом, понимая, что я уже поступил (как я сам себе тогда придумал).

На третьем туре мы показывали этюды: надо было изображать разных животных. Сейчас я такие же задания даю нынешним абитуриентам, и в этом есть определенная прелесть. Я вспоминаю, вижу в них себя и очень переживаю за них. Наверное, когда-то за меня так же переживал Евгений Чернов, который сегодня обнимает меня при встрече и называет «маэстро». И Олег Ахматовский. И Борис Александрович Бреев…

Но вернемся к третьему туру. Гусь, утка, обезьяна, слон, тигр — что мог, то и показывал. Почему-то все хохотали. Видимо, раз смеялись, значит,