Мужчина в колготках - Александр Валерьянович Песков

я заметил, что один из солдат плюнул в кружку другому — Эдику Акопяну (сейчас он клоун с мировым именем). Я замахнулся на того, кто плюнул, этой кружкой, не говоря Эдику ни о чем. Драка почти завязалась, но кто-то видел, что я был прав, нас остановили. Эдик так ничего и не узнал. И до сих пор не знает, хотя мы постоянно общаемся.

Служил у нас еще один, ныне заслуженный, артист. Когда я только пришел, он был уже «дед». А дедовщина тогда процветала, несмотря на то, что Таманская дивизия считалась местом престижным и образцовым. Он знал меня по училищу. В нашу первую встречу в армии он дал мне осколок стекла, положил лицом на пол в казарме и пытался заставить лизать пол и оттирать его стеклышком. Такое было испытание для новобранцев. Я отказался. Меня сильно избили. Но многие зауважали. Через неделю я попал в медсанбат, больше в казарме, как вы знаете, не появлялся, и вся эта история не закончилась ничем. Но он, этот «заслуженный», конечно, ее помнит. И каждый раз, где бы мы ни встречались, просит у меня прощения.

И еще был смешной случай. У нас прямо в казарме висел турник, и когда мы только-только призвались на службу, наш командир роты всех построил и по одному заставлял подтягиваться. Дошла очередь до меня.

— Так, Песков, на турник.

— Не пойду.

У него глаза на лоб полезли.

— Как это не пойдете?!

— Мне нельзя подтягиваться.

— Как это нельзя, ты же в армии!

Я мысленно зажмурился, собрал всю свою волю в кулак и выпалил:

— А так! Вы мне сейчас затянете мышцы, и какой из меня через два года артист? Вы сами-то подумайте!

Он настолько опешил, что разрешил мне не подтягиваться. Хоть и невзлюбил после этого случая.

Так я ни разу не подтянулся в армии. Хотя стрелял. Ездил на стрельбища, собирал-разбирал автомат — все это я прошел. Но так как я на учения ездил от штаба, то особо всего этого не касался. Мои однополчане в полях были, а я по приказу командира рисовал на картах, куда кто побежит, стрелочками.

В общем, школу армейскую я прошел ох какую. Армия меня научила общению с людьми. Это главное. Вояка из меня, конечно, никакой. Но я был необходим этой армии. Как художник и топограф. Пришлось и в армии дарить людям радость как руководителю ансамбля песни и пляски Гвардейской Таманской дивизии.

* * *

Однажды я отругал командира дивизии. Генерал-майора. Он был самый молодой генерал-майор в стране в то время. Дело в том, что в дивизию приехали неожиданно иностранные гости, мой взвод стоял в карауле, на морозе.

А он приказал быстро организовать концерт. Я говорю: «Они же замерзшие, как им на руках стоять, шесть стульев, кверху ногами — эквилибр? Нет».

— Приказ поняли?

— Тогда я снимаю с себя всякую ответственность.

Что делать, организуем концерт, ребята начинают выполнять сложные цирковые номера. И один парень падает, выбивает себе все зубы.

И я разозлился, начал орать на командира дивизии: «Ваши приказы засуньте себе в одно место! Создавайте нам условия, и мы готовы «танцевать» с утра до вечера, или нечего такие приказы давать…»

Он вынужден был признать, что я прав.

Меня очень уважали солдаты за справедливость. Причем многие из них были старше меня по возрасту, они уже закончили цирковое училище. Там были лауреаты разных конкурсов, которые уже получили в Монте-Карло «золотых» и «серебряных» клоунов. А я — «салабон» двадцатилетний… Но уважали.

В общем, для армии я стал своим. Меня все любили, офицеры уважали, офицерские жены подкармливали. Через много лет я оказался там на похоронах своего командира, Владимира Мебуки. И ко мне подошла женщина, старенькая, говорит:

— Сашенька, а я тебя пирожками кормила…

Несмотря на то, что и она, и я очень изменились, я ее сразу узнал. Буфетчица наша.

— А я помню. Вы не думайте, я все-все помню…

Какая трогательная оказалась встреча с прошлым… До слез. Обнимались и плакали.

* * *

Так прошло два года. Сентябрь, выходит приказ о демобилизации. Но меня почему-то не хотят отпускать. Конечно, еще не все военные классы оформлены, не все детские комнаты в квартирах офицеров расписаны бабочками и слониками…

Короче, не отпускают меня. Только задания все дают и дают. Я плюнул и самовольно уехал из армии. Сам себя уволил. Просто переоделся в «гражданку», сел в попутку и уехал. Обиделся на всех офицеров. И на месяц загулял в Москве без документов. А то что дисбат мне светит — у меня и в мыслях не было. Как это, я же отслужил два года! А на самом-то деле это уголовная статья.

Меня, естественно, все обыскались. Всю дивизию подняли на уши. Маме телефон оборвали: «Ваш сын не приехал домой?» Она говорит: «Он, вообще-то, у вас должен быть, в армии…» И начала сама меня разыскивать. Нашла случайно, через одного моего друга — Игоря Гарусова. Конечно, попало мне от нее знатно. Но что делать, надо сына от уголовной статьи спасать.

Мама связалась с нашим майором Карпухиным. Она как-то умеет так найти подход к людям. Убедила его, что не надо Пескова наказывать. Он ей говорит: «Привезите сына в дивизию ночью, чтобы никто не видел». И вот меня контрабандой, в темноте, под конвоем мамы проводят на территорию дивизии.

Идем прямо к Карпухину домой. Открывает мой офицер — в трусах. Я смотрю на него как побитая собака, и сказать-то мне, в общем, нечего. Вижу — и он прекрасно понимает, что происходит. Ситуация дурацкая. Не находит ничего лучшего, чем сказать:

— Солдат, почему не в форме?

Я не растерялся:

— А вы?

Он только руками развел от такой наглости. Говорит:

— Так, мамочка, проходите на кухню, а ты — быстро в полк, и чтоб в форме стоял передо мной через час, как хочешь.

Я пулей лечу к своим друзьям, которые еще дослуживали, — ребята, дайте форму! А они все побольше меня, я же мелкий. Мне их форма велика, все висит: ремень кое-как, шапка набекрень… Настоящий Максим Перепелица. В общем, как-то снарядили. Возвращаюсь к Карпухину.

— Товарищ командир, рядовой Песков прибыл в ваше распоряжение!

Он на меня посмотрел и воскликнул:

— Боже мой! И это наша российская армия!

И добавил, уже маме:

— Мамочка, езжайте домой, ни о чем не беспокойтесь, он за моей спиной.

Было самое начало декабря. Карпухин втихую запер меня в новом учебном корпусе, на территории полка. И говорит: «Я тебе даю три недели, вот этот