Люди под Дождем. Избранные беседы за 5 лет - К. Секачева

Михалков: Мне завидуют. Но вы можете представить себе, что я начинаю по этому поводу оправдываться или дискутировать? Нет. Не хотите – пусть другой будет это делать, я это не придумал, я на это не напрашивался. Другой разговор: собрали – а куда девали? Вот вопрос.

Шакина: Кстати, куда девали?

Михалков: Пока никуда не девали. Но вы поймите такую вещь. Ведь это же поддержка людей, которые ничего не имеют сегодня. Они когда-то снимали кино. Сколько денег – это зависит от количества копий, которые сделаны.

Монгайт: То есть это пенсионеры?

Михалков: Нет. Это идет музыкантам, которые сегодня музицируют или записывают диски, это идет в кино. То, что остается, – это все прозрачно – может по решению пойти на фестиваль, может быть, на то, чтобы кому-то помочь, и так далее. Дело в другом.

УЖАС НАШЕГО СУЩЕСТВОВАНИЯ ЗАКЛЮЧАЕТСЯ В ТОМ, ЧТО ЛЮДИ НАЧИНАЮТ АПРИОРИ ОБВИНЯТЬ ТЕБЯ В ТОМ, ЧТО БЫ С УДОВОЛЬСТВИЕМ СДЕЛАЛИ САМИ.

Монгайт: Не исключено. Так бывает.

Михалков: А так как им этого не дано, они начинают предполагать, что ты как раз и делаешь то, что хотели сделать они.

Монгайт: Объясните тогда претензии к вам по поводу строительства гостиницы в Козихинском переулке. Зачем вам гостиница, если, в принципе, вы готовы отказаться от всех своих функций, все перепасовать желающим людям?

Михалков: Я вас умоляю. Зачем вам гостиница в Козихинском переулке, если вы готовы отказаться от всех своих общественных работ, – что за бред, как?

Шакина: Мне, например, просто было обидно, когда эти буквы «ТриТэ» пропали. Я прохожу по Трехпрудному – где «ТриТэ»? Нету «ТриТэ». Как же так?

Монгайт: Там люди бастуют, сопротивляются строительству.

Михалков: Давайте, если совсем по-честному и просто. 20 лет мы там сидим, это разваливающийся дом. Из них почти 11 лет мы пробивали все разрешения – в мэрии, у Лужкова. За это время вокруг все строились. И мы терпели, когда там долбили и у нас тряслись окна, стекла. Мы терпели, потому что мы надеялись, что когда-нибудь скоро у нас это получится. Через девять, или я не знаю сколько, лет, мы все бумаги собрали, и нам подписали – потому что стало неудобно уже, неприлично. И когда мы начали это делать, вдруг выяснилось… что ж такое-то? А что произошло?

Монгайт: А почему люди возмутились, местные жители? Татьяна Догилева, Даниил Дондурей, в конце концов. Поясните?

Михалков: Я не хочу обсуждать Таню. Я убежден совершенно, что пройдет какое-то время, Таня это все прочтет, увидит, что она наговорила и сделала, и будет ей ужасно больно и горько, потому что это все неправильно, все ложь. Угрожал кто-то ей – просто ложь.

Вы посмотрите, какая штука. Значит, возможность построить новое здание в этом месте для нас – это преступление, из-за которого начинаются демонстрации. Почему? Те, что строят рядом с нами – еще на пять, на четыре этажа выше. Почему они тогда здесь стоят? Почему с другой стороны стоят построенные здания, это же тоже новодел? Это несправедливо. Да. Почему Михалков? Потому же и болванки.

Монгайт: Потому что все вопросы к вам.

Михалков: Не вопросы ко мне, а причина во мне. В данном случае я ничем не могу им помочь, потому что, во-первых, это несправедливо, а во-вторых, это неправда. А в-третьих, в конце концов, мы получили абсолютно законно все документы, и все можно проверить, даже то, в чем нас подозревают, – все экспертизы проделаны. И почему этого нельзя делать? Для меня абсолютно не существует в данном случае вопроса: «А может, вы все-таки откажетесь?» Почему? Я думаю, что здание, которое будет там построено, реально украсит этот переулок. Жалко, я не знал, что вы будете этот вопрос задавать, – я принес бы вам эскизы. Очень красивые эскизы, это такое арт-нуво, совершенное начало века.

Монгайт: В этом году разные ваши действия и поступки обсуждались бесконечно. В какой-то момент вы решили создать свою страничку в Живом Журнале. Почему вы решили это сделать? Кто-нибудь вам посоветовал? Как возникла эта идея?

Михалков: Да потому что от моего имени открыто двадцать сайтов – «Н. Михалков», «Никита Михалков». Я потрясен. Можете себе представить такую штуку? Я говорю совершенно другие вещи, а вы в слезах сидите.

Шакина: Каждая по своей причине – одна кашляла, другая смеялась, мне кажется так.

Монгайт: Вы уходите от ответа. Вы хотели рассказать про ЖЖ, а перевели разговор на мои слезы.

Шакина: Нет-нет, сейчас Никита Сергеевич расскажет нам про ЖЖ.

Михалков: Расскажу, конечно. Двадцать сайтов открыто от моего имени, где пишется: «Мне подарили вертолет, я теперь буду летать над вашими пробками и срать вам на голову».

НУ ХОРОШО, ВЫ МОЖЕТЕ ПРО МЕНЯ ПИСАТЬ ЧТО УГОДНО, НО ЧТО ЖЕ ВЫ ОТ МОЕГО ИМЕНИ-ТО ПИШЕТЕ?

Причем обратите внимание, у меня не печатный текст. Я появляюсь сам. Все претензии ко мне. Вот моя точка зрения. Интересно – смотрите, неинтересно – не смотрите. И должен вам сказать, что это очень увлекательная штука.

Монгайт: Вы отвечаете людям, которые комментируют ваше появление в ЖЖ? «Никиты Бесогона», мы имеем в виду.

Михалков: Кто это? Я отвечаю на все. Я вообще не пишу, я выхожу на экран. Я выхожу нормально в Youtube-версии.

Монгайт: Никита Сергеевич, а вы сами снимаете для своего ЖЖ или Опельянц?

Михалков: Опельянц очень дорого стоит.

Монгайт: А кто вас снимает?

Михалков: Я обхожусь любителями.

Шакина: Любителями вас или видеолюбителями?

Михалков: Любителями. Вы так не говорите, а то опять закашляете.

Монгайт: Вы оказались важным ньюсмейкером и по другому поводу, связанному с молодежной аудиторией. Вы рассказали про ваш опыт с гашишем и Бертолуччи. Сначала мы покажем видеоцитату, а потом вы прокомментируете. Можно?

Михалков: Конечно.

[Видеозапись]

Михалков: Я не пробовал тяжелого. Я пробовал в Америке марихуану, очень смешная была история на «Сибириаде». Приехал Бертолуччи на съемки к Андрону и подарил ему гашиша с человеческий ноготь. Причем тайно. Козявка такая большая коричневая. И, значит, Адабашьян, Андрон и я, не зная, что с этим делать, всю эту козявину засунули в сигарету. Мы сели, устроили такой ритуал, вкурнули. Через минуту, через полторы или три, Андрон, обняв унитаз, кричал маралом в туалете, а у нас с Адабашьяном началась чудовищная смеховая истерика, чудовищная! Поводом для смеха была телеграмма, которую якобы Андрон на следующий день послал Ермашу, министру кинематографа: «Снимать не могу, кончился гашиш».

Монгайт: Никита Сергеевич так радуется собственным цитатам, невозможно это не показать. Вы представляете себе, какое у нас сейчас прекрасное время! Представьте, что 20 лет назад, например, вы выступаете по центральному телевидению, в эфире второго по значению или даже первого государственного канала… И вы внезапно рассказываете про необычный психоделический опыт.

Михалков: Ну и че?

Монгайт: Вы не боитесь? У нас есть Госнаркоконтроль, который может как-то негативно отреагировать, аудитория…

МИХАЛКОВ: Я РАССЧИТЫВАЮ, ЧТО ИМЕЮ ДЕЛО ВСЕ-ТАКИ НЕ С ИДИОТАМИ ПОСТОЯННО. ВСЕ-ТАКИ ЕСТЬ НОРМАЛЬНЫЕ ЛЮДИ.

Когда ты об этом рассказываешь вот так, то в этом ничего такого нет, чтобы мои друзья написали: «Михалков – наркоман!» Опа, мы сделали это, он признался. Абсолютно живая житейская история. Действительно очень смешная. Безумно. Мы с Адабашьяном с третьего этажа на четвертый поднимались четыре часа. Мы ползли вверх, начинали хохотать от одной этой идиотской телеграммы, якобы посланной Андроном: «Кончился гашиш, не могу снимать». Утром я проснулся – как будто досками били по животу, как будто бы у меня болел пресс. Ну и что? Я же не стал наркоманом после этого, слава тебе господи. А вы как?

Монгайт: Да я-то здесь при чем? Я фактически не начинала. Но после такого позитивного опыта, как у вас, я наверняка попробую.

Шакина: Мы поняли, что за свою репутацию вы не боитесь.

Михалков: В каком смысле?

Шакина: Вы можете говорить все, что угодно.

Михалков: Я говорю же, что я отвечаю. А кто и как это истолкует, это проблема не моя. Я отвечаю за то, что я говорю.

Монгайт: Вот именно сейчас я бы хотела дать вам послушать цитату, связанную с событиями в Японии. Ее тоже очень активно комментировали в российской прессе.

[Видеозапись]

Михалков: «Начало этих событий уже происходит в Японии. Причем, понимаете, происходит, я не могу по-другому сказать, безбожье. Дело даже не в вере (православное христианство, католическое, буддизм или ислам, я сейчас не об этом говорю), а безбожье внутреннее, отсутствие представления о том, что ты не один живешь – оно все связано. И вот это постоянное использование, унижение окружающего мира, включая людей, себя самих, детей, природы, всего остального, приводит к тому, что Господь, кто бы он ни был, говорит: «Ребята, вы чего? Вы чего делаете?» И посылает бедным японцам девятибалльное землетрясение с цунами.