Эйнемида III. Надежда на весну. - Антон Чигинёв

в одиночку. Каждый, кто был со мной в Пелии достоин величайшей похвалы, но сейчас я хочу отметить того, чей вклад в победу был наибольшим. Лиск, выйди сюда! Не стесняйся, твой полководец приказывает!

Под смех и ободряющие крики на ступени взошёл одетый в белый льняной доспех юноша необычайной красоты. Светлые вьющиеся волосы, большие голубые глаза, чистая кожа, яркие вишнёвые губы, над которыми едва появился первый нежный пушок. Смущённый неожиданным вниманием, юноша сделал два шага и замер, потупив взгляд. Гигий с весёлым смехом возвёл его на возвышение и поставил рядом с собой.

– Вот тот, без кого может и не было бы и этой победы, – Гигий положил юноше руку на плечо. – Лиск хотя и молод, но у него дар стратега и государственного деятеля. Славен тот полис, что взращивает таких юношей! Это он убедил меня в том, насколько полезно будет для Эфера взятие Пелии и в том, что это возможно. Это он помог составить план и указал слабое место в пелийской твердыне. Наконец, при штурме крепости, он сражался отважно и даже сразил пелийского лохага. Клянусь орлом Эйленоса, этот юноша достоин разделить все почести, что вы мне воздаёте!

– Значит ли это, что и твоё наказание он разделит вместе с тобой? – скрипучий голос Исократа прервал славословия и все с удивлением воззрились на говорившего. Отмахнувшись от предостерегающего жеста Эрептолема, стратег поднялся на возвышение.

– Какое наказание, Исократ? – снисходительно спросил Гигий.

– А какое наказание положено тому, кто развязал войну без одобрения лаоферона, Гигий? – в тон ему поинтересовался Исократ, не обращая внимания на возмущённо загудевшую агору.

– Лаоферон назначил меня навархом в Смарагдовом море и дал право вести войну! – горделиво вскинул голову демагог.

– Да, тебя отправили на помощь нашим союзникам, терийцам и сапиенянам. Ты был в Терии или Сапиене, а, Гигий? Будто бы, ни та, ни другая не находится на острове Пелия или я совсем ничего не понимаю в землеописании.

– Взять Пелию было важнее! Это дело сулит Эферу огромную выгоду...

– Это дело сулит Эферу огромные неприятности. Или ты не понимаешь, что натворил?

– И что же я такое натворил? – Гигий саркастически усмехнулся. – Взял неприступную крепость? Лишил наших врагов золота? Добыл для эфериян богатство? Какое из этих преступлений наиболее страшное?

В толпе рассмеялись, Исократ спокойно ожидал окончания общего веселья.

– А кого из Содружества Золотодобытчиков тебе удалось захватить? – спросил он, когда смех затих. – Полихарп, Демикон, ты привёл их в Эфер, Гигий?

– Мы сразили самого Иокола, командующего их войсками! Другие их стратеги тоже либо убиты, либо в плену...

– Да брось, Гигий, – Исократ небрежно отмахнулся. – Всем известно, что пелийцы презирают военное дело и ставят стратегами тех, кто совсем уж не годен для ростовщичества или торговли. Кого из действительно важных пелийцев тебе удалось захватить? А может быть кого-то из их родни? Никого, так ведь? Ты не победил пелийцев, ты лишь добавил нам ещё одного врага и сделал это самовольно, не посоветовавшись с лаофероном. Разве ты не достоин наказания?

Гигий открыл было рот, чтобы возразить, но неожиданно между ним и Исократом выскочил Лиск, его красивое лицо раскраснелось, светлые кудри разметались, ярко-синие глаза пылко сверкали.

– Хватит, Исократ! – звенящий голос юноши дрожал от волнения. – Мы оба знаем, к чему всё это! Пелия тут не при чём! Ты из ревности хочешь обвинить лучшего гражданина Эфера!

– Что ты такое говоришь, мальчик? – опешил Исократ.

– Ты ведь долго ухаживал за мной, всем это известно! Внимание такого мужа лестно каждому, но я полюбил Гигия, а теперь ты мстишь счастливому сопернику! Это недостойно твоей славы! А если ты думаешь, что, позоря героя, добьёшься любви, то вот тебе мой ответ, – юноша неожиданно привлёк к себе Гигия и страстно поцеловал его на глазах у ошеломлённой толпы.

Возражения Исократа утонули в радостном рёве. Эферский народ всегда был благосклонен к такого рода чувствам. Загремели славословия, кто-то завёл гимн златокудрому сыну Аэлин, вечно юному Аэгею, покровителю высокой любви к эфебам, и вся площадь радостно подхватила весёлый мотив. Опозоренный Исократ, точно во сне, спустился со ступеней. Его ухода почти никто не заметил.

– Я ведь говорил, что этого делать не стоит, – укоризненно сказал Эрептолем. – Все ведь знают, что ты влюблён в этого юнца.

– Ты ведь не думаешь, что дело в этом? – Исократ только сейчас понял, что его рука добела сжата в кулак.

– Я не думаю, но что думает чернь? И думает ли она вообще? – Эрептолем с величественным презрением обвёл рукой радостную толпу. – Голос разума тут бесполезен.

– Клянусь скиптром Эйленоса, побед Гигия я страшусь больше, чем поражений, – пробормотал стратег.

– Только не вздумай говорить это вслух, если не хочешь убедить всех в том, что ты ревнивец.

Исократ в ответ болезненно скривился.

Тем временем, вынесли пышный венок из лавра с копьелистом, и член лаоферона Тимолеон, под одобрительные крики, водрузил его на голову победителя. Рассмеявшись, Гигий снял с головы символ победы и увенчал им радостно вспыхнувшего Лиска, после чего, к восторгу толпы, прильнул к пухлым губам юноши. Печально вздохнув, Исократ закрыл голову краем гиматия и принялся проталкиваться к выходу с агоры.

***

Народное собрание эфериян, по обыкновению, походило на кипящий котёл с водой, забытый нерадивой хозяйкой – того и гляди хлынет через край, а к раскалённым стенкам боязно поднести руку даже на локоть. Это не покороное стадо придворных у царского трона и не чинная беседа геронтов в полисе, управляемом аристократами. У свободного народа Эфера каждый имеет собственное мнение и торопится его высказать, да погромче, чтобы заглушить мнение противоположное. Конечно, безумные требования черни не должны мешать лучшим людям принимать разумные решения, есть достаточно способов направить неистовство демоса в нужное русло, но срабатывает это не всегда.

– ...итак, граждане, я считаю услышанные нами оправдания совершенно недостаточными. Обвиняемые утверждают, будто исполнить священный долг им помешал шторм и нападение сенхейцев, но сами же говорят, что сенхейских кораблей было меньше втрое. И вместо того, чтобы одержать полную победу, наши триерархи – те, кому мы, эферияне, вручили славу нашего города и жизни наших сограждан – упускают вражеский флот и бросают гибнущих эфериян на волю волн, а тела погибших – непогребёнными. Можем ли мы, зная об этом, поверить,