Эйнемида III. Надежда на весну. - Антон Чигинёв

призывы к спокойствию, казалось, дело вот-вот дойдёт до драки. Всё же, крики: «Принято!», «Согласны!» скоро перекрыли все прочие. Не сдержав горькой усмешки, Исократ смотрел, как один за другим, пряча глаза, садились устрашённые пританы. Стоять остались лишь старый Эпилом, да он сам. Вздохнув, Исократ громко сказал:

– Как бы то ни было, я буду во всём поступать по закону и решения не изменю. Моё слово твёрдо: я отклоняю предложение Синида, – нескладная фигура прославленного стратега, гордо выпрямившегоя на ораторском возвышении, производила впечатление жалкое, если не сказать смешное, но смеяться никто даже не думал. Всякому вспомнилось, кто стоит перед ним и кого, возможно, предстоит осудить на смерть. Эпилом согласно кивнул и встал рядом с товарищем.

– Тогда твоё место будет среди подсудимых! – воскликнул Лиск и уже тише добавил, дрогнувшим голосом. – Одумайся, Исократ, умоляю тебя!

– Тебе ещё можно творить глупости, мальчик, – печально улыбнулся стратег. – Такой уж твой возраст, не умеешь ты ещё отличать добро от зла, но мне, в мои годы, отступать от справедливого постыдно. Я сказал, теперь как поступить пусть решают эферияне.

Люди обескураженно молчали, и в наступившей тишине на возвышение поднялся Эрептолем. Все с почтительным вниманием воззрились на знаменитого Ястреба.

– Эферияне! – звучно сказал он, приняв ораторскую позу. – Я поднялся сюда, на эти священные ступени, чтобы спасти наш город и не позволить его гражданам здесь, пред ликом Эйленоса справедливого, безупречного, оскорбить бессмертных и людей, поправ законы и человеческие, и божеские. Клянусь орлом Эйленоса, не для того наши предки установили священные законы, чтобы пренебрегать ими, когда вздумается, и подтачивать основы нашей демократии. Прежде всего, возможно ли пританов, нами самими избранных блюсти законы, осуждать за то, что они этих законов придерживаются? Если нам не по нраву некий закон, велим пританам внести этот вопрос на обсуждение. Если кто из пританов, по нашему мнению, дурно исполняет обязанности, не следует избирать его в следующем месяце. Пока же притан восседает в священном кресле, поднять на него руку – святотатство! Вы ведь сами избрали этих людей за те или иные их достоинства, вы оказали им доверие и как бы избрали вместо себя отправлять эту почётную службу, так не следует же показывать себя людьми неверными и ненадёжными, отнимая то, что вручили сами. Послушайте меня, эферияне, и воздержитесь от подобного кощунства.

Другой вопрос, что я хочу затронуть, касается предложения осудить триерархов вместе, не разбирая вины каждого по отдельности. Существует закон Демода, что прямо запрещает осуждать скопом, но каждому обвиняемому отводит время для оправдательной речи и разбирательства по его делу. Вы можете постановить, что этот закон нехорош, и он будет отменён, но так ли уж нехорош этот закон? Действительно, даже если в случившемся виноваты стратеги, справедливо ли равнять вину наварха с виной командира десяти кораблей, ведь второй подчиняется первому и обязан исполнить его приказания? А можем ли мы обвинять, к примеру, Этеола, чей корабль затонул, и сам он едва спасся, уцепившись за весло? Мог ли он кому-то помочь, если сам нуждался в спасении? Все эти дела следует разобрать по раздельности и вынести справедливое решение.

И здесь мы, наконец, пришли к вопросу, следует ли вообще обвинять стратегов, сражавшихся за Эфер по воле эферского народа и одержавших победу? Их обвиняют в том, что они не оказали помощь гибнущим в пучине согражданам, но ведь все свидетели утверждают, что стратеги намеревались это сделать, и лишь шторм да подлое нападение сенхейцев помешали им свершить задуманное. Да, под их началом было больше кораблей и здесь прозвучали обвинения в том, что триерархи руководили кораблями неумело, но, во-первых, необходимо установить все обстоятельства, а во-вторых, в Эфере существует обычай не осуждать полководцев за ошибки, если причиной тому не были подкуп или предательство. Это мудро, иначе те, кому доверено вести сограждан в бой, станут бояться совершить ошибку и из нерешительности потерпят поражение.

Клянусь Эйленосом, сограждане, мыслимо ли это, судить тех, кто добыл для Эфера победу над злейшим врагом, судить тех, кто много лет служил нашему народу и стяжал великую славу? Не становитесь ли вы, эферияне, невольными пособниками леванцев, сенхейцев и прочих врагов, объявивших войну свободе и демократии? Ведь то, что сенхейцы пытались сделать и не смогли – сразить эферского триерарха – вы собираетесь сотворить собственными руками!

Поэтому выслушайте моё предложение, сограждане: прежде всего, следует обсудить и решить, виновны ли стратеги в произошедшем или не виновны, ибо, по справедливости, следовало бы увенчать их как победителей, а не подвергать позорному суду. Если вы всё же – вопреки разуму и справедливости – решите, что виновны, нужно хорошо разобрать дело каждого и установить степень его вины, дабы избрать для него соразмерное наказание. Тогда виновные будут наказаны, а невиновные оправданы, и их кровь не падёт на ваши головы. Такое разбирательство займёт больше времени, но, клянусь скиптром Эйленоса, куда нам спешить? Или не в вашей власти будет осуждение и оправдание, если повести дело законным порядком, а не нарушать закон, как подстрекает вас Синид? Будем, эферияне, судить сограждан на основании законов Эфера и таким образом избавим себя от греха смертоубийства о котором потом, раскаявшись, будем бесполезно сожалеть. Законы Эфера – наш стержень, корень и основа нашего величия и нашей демократии. Да не случится такое, что мы от них отступим.

После этой речи, граждане перешли, наконец, к голосованию. Слова Эрептолема вразумили многих и предложение освободить пританов от ответственности приняли большинством голосов, но едва притан Доримелай, виновато взглянув на Исократа с Эпиломом, внёс на обсуждение предложение Синида, агора покрылась лесом высоко поднятых рук. Сторонников предложения Эрептолема набралось немногим больше трети.

***

– Никарх! Что ты сделал с моими сыновьями?! Где мой сын, Никарх! – простоволосая, безумная женщина с почерневшим от горя лицом распростёрлась на сером камне мостовой. Её не трогают, с почтительной опаской обходя стороной. Отмеченный поцелуем Пустоглазой Тахайны священен, а чужая беда вызывает сочувствие и жалость. Неизвестно откуда, но всем уже известно её имя: Палания, мать четверых юношей, что погибли на «Сторожевой скале», протараненной сенхейским навархом Зевагетом. Вереница людей тянется мимо несчастной сумасшедшей к каменной урне, установленной подле обеденного зала филы Мегалиды. Тысячи рук сжимают заветные шарики из эсхелинского мрамора – белый или синий, жизнь или смерть. Великая власть в руках свободного народа,

Сегодня, в решающий день Исократ видел множество таких. В чёрных одеждах, с остриженными в