Последняя загадка Эдипа - Нинель Сирык
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Нет таких загадок, которые не по силам человеку, если тот — не дурак и не трус.
Алкимах долго не соглашался, ибо отец его поручил ему серьёзные дела, от коих зависило торговое положение их города. Тогда — они направлялись в Дельфы, к оракулу Аполлона. Ах, если бы был уже получен ответ жрицы, то можно было бы рисковать, но пока… Фокион всё настаивал на своём.
Алкимах согласился при одном условии — он с отрядом не приблизится к сфинксу, остановится неподалёку, за скалой. Так и сделали. Воинам и Алкимаху было видно, как Фокион подъехал к горе Сфингион, как он спешился и подошёл ближе. Его конь, опаской кося глазами на гору и переминаясь, отошёл на четверть стадии. Они видели, как внимательно смотрел Фокион в сторону горы, как, затем опустил голову и по-видимому думал. Потом он поднял руку вверх, вероятно прищёлкнув пальцами, в знак того, что отгадал загадку и что-то сказал. Приличное расстояние до скалы не позволяло расслышать его слова. Вдруг, он словно застыл. Алкимах во все глаза следил за происходящим, не слезая с коня. Фокион стоял так очень долго, он будто окаменел. Алкимах окликнул его, но тот даже не пошевелился. Он ещё раз крикнул. Тот же результат. Весь отряд был в напряжении. Алкимах спешился, выскочил из-за скалы и, не доходя до Сфингиона, с ужасом увидел, как Фокион рухнул и над ним пронеслось что-то молниеносным вихрем. И вот уже никого нет. Долго смотрел Алкимах на то место, где только что стоял Фокион. Остальные тоже подбежали к Алкимаху. Старый слуга подошёл и тронул Алкимаха за плечо,
— Поехали, Алкимах, го больше нет. Я предупреждал.
Алкимах в отчаянии заплакал. Отряд повернул обратно в сторону Парнаса на дельфийскую дорогу.
Эдип смотрел. На склоне горы лежал огромный лев с головой прекрасной женщины. Он был великолепен в своей величественной и полуленивой, но грозной позе. Эдипу особенно понравились глаза. Конечно, не передать их цвет и взгляд! Но Эдипу казалось, что обязательно глаза должны быть черными, ибо глубина их зрачков таила нечто пугающее и неведомое.
Многое повидал Эдип — но Сфинкс! Если это лев, то он, кажется, сейчас поднимется на передних лапах и зарычит, а затем, взмахнув огромными крыльями, взлетит; если это женщина — то она улыбнётся и запоёт.
Эдип хотел было тронуть коня — руки не слушались, поводья мирно покоились в полуразжатых ладонях. Эдип хотел крикнуть «Эй, послушай! Давай свою загадку». Язык не повиновался ему. И он, нет, не услышал, а скорее почувствовал подобие шелеста платана и спросил, будто повторяя за кем- то: «Кто ходит утром на четырёх ногах, днём на двух, а вечером на трёх?»
Ах, вот оно что! — подумал юноша. Загадка. Словно родилась во мне. Он посмотрел на лик сфинкса. Ничего не изменилось в каменном истукане. «Мне загадали загадку. От неё зависит моя жизнь или моя смерть. Да, короток окажется мой век, если я не отгадаю. Он и так у человека короток, что день. Утро, освеченное прекрасной розоволикой Эос, когда невдруг очнёшься ото сна; день-весь в трудах и заботах, за которым не замечаешь как и вечер наступает.
Так и жизнь — родишься и, ходить-то ещё не умеешь, подобно львёнку на четвереньках лазишь, ты- чась носом в незнакомые предметы. Потом, бремя трудов-торговых, ратных — только поспевай. А уж к старости согнёт тебя судьба, искалечит и — бесполезным станешь, вроде детёныша. Только детёныш всё ещё обретёт, а ты уже ничего не обретёшь. Даже способность передвигаться, и та покидает тебя. И, как детёныш на коленки не встанешь — люди смеяться начнут. А я! Что я успел сделать, подойдя к этому городу? Ничего. Ах, нет, успел. Убить человека и убить его рабов. Но разве это деяние? Злодея ние. Коротка ты, жизнь человека. О том и загадка.»
— Человек, одними губами сказал Эдип. Только человек дважды беспомощен, продолжил он мысленно. Прекрасно беспомощен в младенчестве, ибо эта беспомощность таит в себе будущие, ещё не раскрытые и неизведанные силы, и безобразно беспомощен в старости, ибо силы его известны и истрачены. Не вселяет он радость своим старческим лепетом, одну лишь досаду и раздражение, так как старость обезображивает не только лик, о часто и дух.
— Человек, — повторил Эдип, — в детстве он ползает на четвереньках, в зрелом возрасте ходит, как подобает, на двух ногах, в старости — опирается на костыль.
Прозрачно-синий воздух уже был влажным курчавые облака, что с утра громоздились по северной кромке гор, после полудня закрыли солнце и слились в сплошные чёрные тучи, которые вот-вот собирались заморосить дождём. Вдали сверкнула молния. Зарокотал гром. Ещё одна молния пронзила небо, ярко осветила дорогу, стоящего коня со всадником подле изваяния и, на мгновение упёрлась ярким концом в каменного истукана. Конь испуганно прянул в сторону и, Эдип успел за- метить, когда конь его понёс, как с грохотом осела и рассыпалась вершина горы Сфингион и погребла под собой сфинкса.
— О! Зевс! — прошептал Эдип, с силой натягивая поводья и останавливая ошалевшего коня, — О! Боги! Вы поразили тирана, вы вложили в мои уста спасительные слова.
В ФИВАХ.
Эдип въехал в город беспрепятственно. Никто не охранял городские ворота, так как в том не было нужды. Роль стража исполнял сфинкс. Люди, попадавшиеся Эдипу на пути, оглядывались, переговаривались, и, вскоре он заметил, что они собираются группами по трое, по четверо и куда бы они ни собирались, меняли свои планы и следовали за ним. Когда Эдип подъезжал к царскому дворцу, его уже сопровождала внушительная толпа, а стая ребятишек, окружала его коня с криками «Чужестранец в городе! Чужестранец в Фивах!»
На дворцовой площади Эдип увидел настоящее столпотворение. Народ требовал избрания царя. Дворцовая площадь гудела, шевелилась множеством фигур в богатой и бедной одежде. Люди не сразу обратили внимание, на подъехавшего всадника.
На вершине дворцовой лестницы стояла стройная женщина в траурных одеждах. Из толпы доносились выкрики
— Царя! Царя Фивам! Найти убийц Лая! Казнить по закону города! Иокаста, выбирай царя или мы сами его выберем! Пусть прорицатели укажут тебе и нам повелителя!
И лишь когда крики мальчишек влились в гул толпы, многие обратили внимание на стройного, высокого всадника на крепком, гнедом жеребце, сдерживаемом седоком и пританцовывающем на плитах площади.
Люди расступились, пропуская незнакомца. Голоса стихли и все взоры устремились на юношу. Едва Эдип спешился у самой дворцовой лестницы,
