Корвет «Бриль» - Владимир Николаевич Дружинин

автобус. Старый Фахид проснулся. Он влез на скамейку и замахал:

— Су-да-а! Су-да-а!

Русское «сюда», подхваченное где-то, явно нравилось Фахиду. Марьяшка заторопила подругу: рассказывай скорее, уже пора уезжать, все сбегутся и помешают.

— Сурхан… У нас отца нет… Он старший мужчина… Он не любит Спиро, ведь Спиро…

Слезы мешали ей говорить. Марьяшка рассердилась: дурочка, реветь из-за этого Спиро!

— Тебе нравится Спиро, да?

Зульфия всхлипывала, водя рукой по песку. Ей попалась веточка сикомора, Зульфия переломила ее, слезы как-то разом высохли:

— Не надо! Не надо мне никого!..

Тогда отчего же она плачет? Только в автобусе, на тряском заднем сиденье, Марьяшка поняла: Сурхан решил отдать сестру замуж. Он сам выбирает жениха побогаче…

Домой Марьяшка прибежала потрясенная. Никто из ее подруг еще не выходил замуж — Зульфия первая… Но ее заставляют выходить! Отдали бы за Спиро, не стала бы, наверно, плакать. Он все-таки нравится ей. А кого выберет ей Сурхан? Мало ли, какого-нибудь уродину — и грязного, и старого… А Зульфия хочет учиться. Плохой муж ей не позволит, заставит сидеть дома, стирать…

— Что с тобой, Марианна? — спросила мать.

— Ничего, так, — сказала Марьяшка мрачно.

За обедом она проливала суп на скатерть, влезла локтем в салатницу. Вера сперва бранила ее, потом встревожилась. Но Марьяшка была нема как рыба. Лишь вечером она почувствовала, что груз новостей слишком давит ее и нести его одной не под силу.

— Мама, — начала Марьяшка, — мама, ты не знаешь, какая Зульфия несчастная.

И она рассказала все. По временам она умолкала, борясь с невольной назойливой горечью, набухавшей в глазах. О том, что стрелял Сурхан, мать, оказывается, слышала, об этом весь город говорит. Тем лучше, сейчас самое-самое важное — что будет с Зульфией.

— Мама, — сказала Марьяшка твердо. — Ее надо спасти.

— Малышка, — вздохнула Вера. — Мы же не у себя… Что мы можем сделать? Мы в чужой стране.

— Все равно, — сказала Марьяшка и сжала кулачки.

— У них свои законы, свои обычаи.

— Значит, мы должны смотреть?

В этот вечер Марьяшка легла спать на целых два часа позднее обычного. Два часа они думали, гадали: кто может заступиться за Зульфию? Спиро? Он старше, ему восемнадцать лет. Но ведь и он тут бессилен…

— Спиро, — сообщала Марьяшка, — христ… ну… как это… Он грек, мама. Сурхан потому и гоняет его. А Зульфия хочет сначала учиться, а потом замуж. Учиться… Нет, не на водопроводчика… Ну, который воду пускает, чтобы рис посеять. Она меня все спрашивает, как у нас девочки учатся и кем я буду.

У Марьяшки намерение окончательное, твердое: стать ботаником, ездить в экспедиции, чтобы искать целебные травы. Самые лучшие, самые полезные травы — против всех-всех болезней! Конечно, с такими делами ей некогда будет выходить замуж.

Как же спасти Зульфию?

6

У Данилина рабочий день начался как обычно. Ветхая пропыленная машина — она подвозит тех, кому заступать на вахту, — и получасовая гонка через весь город. Гонка бешеная, так как шоферы порта — ребята отчаянные.

Двинуть бы не в порт, а в сторону, в пустыню, и побыть там одному, проветриться… Увидят его товарищи, скажут: паникует советский лоцман. Вчерашнее происшествие небось известно. Не выкладывать же им, что гнетет его пуще всего…

На площади, у кондитерской, шофер затормозил. Если инспектора Касема нет дома, значит, он здесь, пьет манговый сок.

Низенький, прихрамывающий Касем выбежал с пакетом леденцов, сел рядом с Данилиным.

— Прошу вас. — Он открыл пакет.

Данилин взял леденец, сунул в рот, но вкуса не ощутил.

— Очень, очень неприятно, — сказал Касем. — Ваша семья пережила ужасные минуты.

Данилин молчал.

— И все ведь из-за чепухи… Вы разве не знаете? Летучая мышь села на Сурхана, на его белую рубашку. Их же тянет на белое. Он целил вверх, в воздух. Ну вздрогнул, опустил ружье, попал в ваше окно. Бывает же! А к его сестре один парень привязался…

Данилин верил Касему. Человек серьезный. Располагало к Касему и то, что в дни революции он участвовал в штурме королевского дворца — недалеко от Джезирэ. Тогда и получил пулю в ногу. Нет, Касем не станет врать или передавать пустые слухи.

— По крайней мере, Сурхан так уверял, — прибавил Касем. — Люди слышали. Народ не верит, что он стрелял в вас.

— Азиз другое говорит.

— Вы позвоните Азизу сейчас, — предложил Касем. — Вот будка. Я подожду.

Касем ждал, грыз леденцы.

— Ну что? — спросил он Данилина.

— Смеется! — махнул рукой Данилин. — Говорит, летучая мышь… выдумка. А парень, влюбленный в его сестру… Действительно, есть такой. В тот вечер его видели в городе. Удобная версия для Сурхана.

Касем с хрустом разгрыз леденец:

— Вам нравится Азиз?

— У меня впечатление неплохое…

— Толстый человек, на здоровье жалуется, — подхватил Касем. — Толстые вызывают сочувствие, да? Они кажутся безобидными, добродушными. Может быть, Азиз честный… аллах один видит… Азиз был богат, у него земли много было, акций канала на много тысяч.

— А кто такой Сурхан?

— Матросом плавал, — сказал Касем. — Он недавно тут. Его выгнали с парохода за драку.

«Азиз все-таки прав, пожалуй, — подумал Данилин. Очень уж сомнительная история с летучей мышью».

Осудят Сурхана или оправдают — Вере все равно надо уехать. Тут ей не житье. Ошибкой было вызывать ее. Один год отработал, вытерпел бы еще год. А ей хватило бы Африки в книжках Ганзелки и Зикмунда.

И все же… Вчера Данилин вообразил, что ему сразу станет легче, если он предложит ей уехать. Но облегчения он так и не ощутил, его сразу же захлестнуло острой болью.

Раскачиваясь на ухабах, Данилин старается не давать воли чувству горечи, он твердит себе: ну что ж, еще год… А потом будет опять как бывало раньше: расставания и встречи, веселые, горячие встречи. Да, как раньше! Как все эти тринадцать лет.

Машина оставила за собой портовые пакгаузы, масляный блеск подъездных путей и подкатила к холму. Вершину его приплюснула серая бетонная башня с густой порослью антенн.

Данилин поднялся в лоцманскую. Радист Валентино — первый щеголь в Джезирэ — стоял перед зеркалом и подстригал себе бакенбарды. Он пружинисто поклонился и сообщил, что суда задерживаются, в океане шторм.

К океану через пески доверчиво тянулась ярко-синяя дорожка канала. В тихую погоду за окном виднелись и суда на заливе, их нетерпеливые дымы, пятнающие небосвод. Сейчас злая муть закрывала горизонт.

В комнате отдыха, которую Данилин называл парилкой, он застал двух лоцманов. Душан устроился на койке, свесив длинные ноги, и листал иллюстрированный журнал. Эльдероде, раскрыв на столе дорожную шахматную доску, составлял этюд.

— Салют счастливцу! — Узкое, с острой бородкой лицо Эльдероде повернулось к Данилину.

— Нам-то