Бабочка на булавочке, или Блинчик с начинкой. Любовно-иронический роман - Мадам Вилькори

В прозрачно-золотистом сиропе, как в законсервированном солнце, – медленно, как космонавты в открытом космосе, плавали круглые янтарики белых черешенок, ярко-рыжие медовые мячики абрикосок в красных конопушках и зеленые полосатые крыжовинки, похожие на малюсенькие мохнатенькие арбузики. Из мятых и перезревших фруктов-ягод варилось повидло: эдакие бордово-пурпурные сливово-вишневые композиции, но и тут дражайшие родственники не упускали свое.

– Тамарочка, тебе же все равно – повидло или варенье? Так мы возьмем варенье, а тебе – все остальное?! Тебе управляться с банками – правда же, приятно? Ты – наш победитель соцсоревнования! Почаще готовь Элине запеканки с повидлом. Она такая худорба!

Я печальным памятником застывала над «погиблом с запиханкой», оставаясь худорбой.

Моя мама умела варить варенье из всего, даже из моркови и зеленых помидоров. Если бы давали звания за варенье-варение, она украсила бы любой чемпионат.

Ошалевшие от сладкого изобилия осы взбудораженно жужжали, воспевая трудолюбивое человечество. Аромат варенья растекался по всему двору вместе с родственниками, которые, пока мама варила их варенье, разбредались по всем углам, слоняясь по бабушкиному приусадебному участку и подпитывая витаминчиками утомленные городские организмы. Не забывая активно пробовать пенку, щедро намазанную на горбушки свежего, прямо из пекарни, хлебушка.

Количество потенциального материала для будущего консервирования стремительно уменьшалось. С умилением поглядывая на обжорные ряды неутомимых сладкоежек, мама радовалась от всей широкометражной души:

– Пусть едят на здоровье! Не объедят!

Получив конечный результат в виде закатанных баночек и насладившись вкусностями, расслабленные отдыхом «карлсоны» сменяли развлекательно-жующую программу на прощально-загребущую. И, включив свои пропеллеры, проворно улетучивались до следующего года, рассыпаясь в благодарностях и приглашениях «на чашечку чаю с вареньем».

Я мило отвечала:

– Спасибо! Ваша вода к нашему варенью – приятное сочетание. То, что надо!

Мама делала большие глаза, взывая к моей совести:

– Как ты можешь такое говорить? Это негостеприимно! Они же могут обидеться! Они же больше никогда к нам не приедут!

Я трижды мысленно сплевывала через левое плечо, надеясь, что «карлсоны» найдут для сладкой жизни другой аэродром, а вслух говорила:

– Ха-ха-ха, куда они денутся? Такой халявы – ищи, не найдешь! Можешь не сомневаться: никто, кроме тебя, не захочет добровольно пахать на всю эту ораву.

– Элина! Откуда ты берешь слова?! Разве это лексикон для воспитанной девочки?! – обрушивала воспитательный момент мама. – Ты же дочь учительницы! Что скажут люди?! Интеллигентные дети не должны знать таких слов!

– Мамуля, тебя используют на полную катушку! Ты для них – лампа, на которую летит полно мошкары! – говорила я, надеясь на мамино здравомыслие и не забывая о запрете на инакомыслие.

– Как можно с таким недоверием относиться к людям?! – восклицала мама, уставшая увещевать и вразумлять. – Они со всей душой, а ты к ним – с камнем за пазухой! Мне нетрудно сварить для них варенье! Это же приятно: сделать людям приятное!

Чтобы людям было еще приятнее, подписные издания из нашего книжного шкафа перекочевывали к любимым родственникам безвозвратно и безвозмездно. Особенно усердствовали тетя Элла, тетя Белла и тетя Стелла, то и дело ахающие над предметами своего восторга, которые прилипали к их ручкам, как дивненькие, чудненькие и миленькие сувенирчики.

– Ах, какая дивненькая подписочка! Это же мой любимый Бальзак! Спасибо, Тамарочка! – суетливо укладывая Бальзака в рюкзак, приговаривала тетушка Белла.

– Ах, какая чудненькая салатничка! Обожаю чешский хрусталь! Спасибо, Тамарочка! – крепко прижимая к груди мамину любимую салатницу, подаренную благодарными учениками на 8 Марта, умилялась тетушка Элла.

– Ах, какая миленькая бижутерия! Это мне? – елейно кудахтала тетушка Стелла, примеряя у зеркала мамины янтарные бусы.

Больше часа ни чудненькую Эллу, ни дивненькую Беллу, ни миленькую Стеллу выдержать было невозможно, но по отношению к родственникам мама была наидобрейшим и наидоверчивейшим существом, способным на любые подвиги. Все родственники вили из нее веревки. Она верила всем. И во всех видела только светлые стороны. Только…

На своей собственной территории родственники почему-то принимали нас намного прохладнее и не с таким горячим энтузиазмом, как мы их. У некоторых даже не удавалось попить чаю. С тем самым вареньем. Почему-то в гостях были мизерно-микроскопические порции (в отличие от наших), а хозяева почему-то соревновались с гостями, кто меньше съест, так вяло ковыряя вилками салатики, будто есть с аппетитом – неприлично.

– Что ж вы все сидите и сидите, ничего не едите? – кручинились хозяева. – Попробуйте селедочку!

Ну, разве что попробовать. Есть-то все равно нечего. А что есть? Тонкие до прозрачности кусочки селедки (сколько гостей, столько и кусочков) лежали на крошечных селедочницах в таком эстетическом порядке, что нарушить эту красоту было варварством. А котлеты? Нечего объедаться: каждому в тарелку подавалась одна-единственная котлета. Под расчет: сколько людей, столько и котлет. Правда, мужчины получали дополнительную половинку – полторы котлеты. Их (котлеты, а не мужчин) лично своими ручками распределяла рачительная хозяйка, чтобы не дай Бог, не взяли по две, а то и (страшно подумать) по три!

Напряженное внимание, «что еще принесут или не принесут», перерастало в неестественно затянутую паузу. Могут и не принести! Корчась в приветливой улыбке, хозяева церемонно спрашивали, заранее подразумевая отрицательный ответ:

– А кто не хочет чаю или кофе? Линчик, ты правда не хочешь кушать?

Почему бы и нет? Мне хотелось сказать: «Я хочу!», но мама, не желая никого обременять, подталкивала меня в бок и, деликатно ссылаясь на срочные дела, вставала из-за стола, так и не познав всех прелестей чайной церемонии.

Вслед неслось не очень настойчивое (а вдруг мы передумаем и вернемся):

– Как?! Вы уже уходите? Подождите, я же хотела вскипятить чайник!

Как-то мы, в предвкушении радостной встречи, поднимались на четвертый этаж без лифта к дяди-левиному сыну Вове. И услышали голос тогдашней Вовиной жены:

– Вовка! Ешь быстрее курицу, а то Сокольские тоже захотят!

Главное, чтоб доесть успели! Я не против родственников, но если мы – им, то пусть и они – нам. А если только мы, да мы…

Пришлось восстановить справедливость. Как бы невзначай, я совершила утечку информации. По телефону и совершенно секретно от мамы. Голосом хорошей девочки, пекущейся о ближнем. Могу же я проговориться (по секрету всему свету), нечаянно выболтав то, о чем якобы умалчивают взрослые?

Я «проговорилась»:

– Так не хочется вас огорчать, но… Дело в том, что мы ходили лечить зубы… И, представляете, подхватили болезнь Боткина. Вся семья болеет желтухой, все желтые, как лимоны… Надо же, какие недобросовестные врачи! Ужас, как плохо стерилизуют инструменты! Но мы постараемся срочно выздороветь, чтобы варенье…

Ряды родственников дрогнули и поредели. Несмотря на гостеприимные мамины приглашения, любители сладкого наотрез не желали приезжать «на варенье». Чем настойчивее их приглашала мама, тем упорнее они отказывались от своего любимого варенья. Еще бы! Они ведь знали от меня (тоже по бо-ольшому секрету), что в городе – холера. Правда, пока единичные случаи. Но, увы, у ближайших соседей.

Кто ж добровольно полезет в очаг поражения?! Прожорливые «карлсоны» больше не приземлялись на нашем аэродроме: для полного счастья им не хватало холеры, а нам – назойливых «долгоиграющих» гостей.

Мама была в замешательстве. Она не знала, что делать со свободным временем!

ПОСЛЕСЛОВИЕ по следам событий с приложением цитат из воспитательного момента.

1. Кругом кишат кошмары! Разве можно в наше время иметь детей?!

2. Ребенок (это я) абсолютно неуправляемый! В ней скрываются задатки авантюристки!

3. Позор семье! Что скажут люди?!

Выводы: «От правильного воспитания детей зависит благосостояние всего народа». (Джон Локк)

Сколько себя помню, нас окружали родственники. Почти все они жили в нашем городе и даже в нашем дворе. Впрочем, те, что жили далеко, приезжали так часто, что были ближе близких.

У мамы было две родные сестры – Мара и Сара. Две двоюродные сестры – Дора и Элеонора. Три троюродные сестры – Элла, Белла и Стелла.

А еще у нас были Бетя с Мотей. Тетя Мотя и дядя Бетя. Или дядя Мотя и тетя Бетя? В детстве я пыталась разобраться, кто из них Мотя, а кто – Бетя, и громко спрашивала: