Роман с фирмой, или Отступные для друга. Религиозно-политический триллер - Михаил Чуев

Разбежавшись, ты врезаешься в воду, обдав все вокруг веселыми радужными брызгами. Плывешь, догоняешь, ныряешь, подныриваешь и возникаешь из глубины прямо рядом с ней, тем самым пугая ее (или она просто делает вид, что испугалась?). Ночью ты вспоминаешь, как догнав и (будто бы случайно!) столкнувшись, прикоснулся к ее плечу и даже скользнул рукой ниже. А она хоть и отпрянула, но глаза! Глаза ее поощрительно улыбались! И ты засыпаешь с этой сладкой мыслью и еще с той, что завтра на том же месте снова увидишь ее…

Серега (я видел) испытывал чувства, очень схожие с моими, хотя и тщательнейшим образом это скрывал. А вот скрыть от чужих цепких глаз то, как внезапно расцвела и соблазнительно преобразилась Люда, было невозможно. Некто третий заметил и воспользовался быстро и конкретно.

– Даже не думайте, пацаны! – сказал както сосед Мишка, перехватив наши взгляды вслед загорелой фигурке с роскошной гривой волос. – Костян на нее глаз положил!

– Да ладно!

– Зуб даю!

Мишка – первый (как и его бабка, тетя Маша) носитель и распространитель деревенских новостей редко ошибался. Что вскоре и подтвердилось со всей очевидностью. Костян – парень старше нас лет на пять, металлист и байкер, к своей черной бандане с черепами, проклепанной «косухе» и трескучей «Яве», он вскоре добавил еще один «аксессуар» в виде загорелой фигурки, с развивающимися на ветру волосами, прильнувшей к его спине. Нам оставалось лишь смотреть им вслед и глотать пыль изпод колес, когда «Ява» на скорости пролетала через деревню.

После этого Люда, и так выделявшаяся на фоне остальных девчонок, както резко и окончательно выпала из общей стайки. Девчоночья ревность к чужой красоте и успеху намного сильнее и жестче мальчишеского соперничества!

Нам же с Серегой (на фоне такого персонажа, как Костян) до Людиного интереса или внимания сразу стало также далеко, как только что научившемуся плавать до красного бакена посреди водохранилища.

Так казалось нам, пока мы были мальчишками.

Минул еще год, за ним другой, кончилась школа, а с ней и школьные каникулы, мы сдали экзамены, поступили и стали студентами. Серега – на престижном факультете МГУ, я – на юрфаке в гораздо более скромном вузе.

И вот очередным летом мы с Серегой снова встретились в Михалево. Дело было в июле, мы оба только что сдали сессии и перешли на второй курс.

То лето запомнилось на всю жизнь. Оно было последним, когда казалось, что наши с Серегой жизненные ниточки так и будут бежать, разматываясь и переплетаясь неразрывно, как это было все последние годы. Что несмотря на превращение из детей в юношей, мы и дальше будем каждое лето как будто вновь возвращаться в детство, с которого началась наша дружба. Однако уже очень скоро стало ясно, что перемены взросления необычайно ярко отразились на нас обоих, и прежде всего на моем друге. Они, перемены, пролегли между нашим «вчера» и «сегодня» невидимым, но вполне ощутимым барьером.

Серега приехал в Михалево один. То есть без родителей. Заплатил за два месяца вперед и, как взрослый, заселился в незабвенную «пуньку».

Само по себе это уже было невероятно круто! Слух об этом сразу же достиг всех, включая девчонок. И, конечно, об этом узнала Люда.

Мой друг больше не нырял с пристани потехи ради – для него это было слишком подетски. Романтические посиделки допоздна с гитарой на пристани его также больше не интересовали. Гитару он даже в руки не брал, сказал, что забросил. Да и всю свою компанию товарищей по играм и развлечениям (компанию им самим когдато вокруг себя собранную!) он также забросил (другого слова было не подобрать). Из всех друзей исключение было сделано лишь для меня, и только меня Серега приглашал к себе домой, то есть в «пуньку».

Атмосфера и обстановка в его комнате вполне были в духе нечаевских анархистов или народовольческих героев Достоевского с небольшой поправкой на век нынешний. Стол завален книгами, карандашными и яблочными огрызками, чашками в желтых кофейных подтеках. Спал Серега в спальнике, положив под голову чистое вафельное полотенце, обедать ходил на турбазу, словом, старался быть максимально независимым от каких бы то ни было навязанных извне обстоятельств. От людей вообще и от родителей, в частности. А поскольку в Михалево они не появлялись, то выходило, что на все лето он был фактически предоставлен самому себе. То есть свободен!

В продолжение свободы от внешних докучливых бытовых обязанностей и обременений, мой друг и внутренне весь был во власти свободомыслия. Да что там, он и был само свободомыслие!

Кроме магнитофона, кипятильника, универсального ножа и зубной щетки, он привез с собой рюкзак, полный книг. Бакунин, Кастанеда, Р. Бах, еще какието авторы, которых я уже позабыл. Но главное и основное – это был «Заратустра» Ницше.

Книги Ницше, тогда толькотолько перестали быть запрещенными, и он – скончавшийся в безумии немец – мгновенно вошел в моду. Весь МГУ (по словам Сереги) взахлеб зачитывался ницшеанскими творениями, а сам Серега и вовсе мог часами рассказывать о том, что означает тот или иной тезис из «Гибели Богов» или «Заратустры».

– Одиночество и самоуглубление! – Вот истинные друзья мудрости, – вещал мой продвинутый друг, тыча пальцем в изрядно зачитанное издание в оранжевом переплете.

Мы сидели в почти насквозь продавленных старых креслах. Книги в беспорядке громоздились на столе, словно льдины на реке при весеннем ледоходе. Лицо Сереги лишь наполовину выхватывал из темноты дрожащий отсвет керосиновой лампыкоптилки, вторая половина: нос, скула и глаз, – тонула во мгле. С электричеством в деревне в тот переходный год часто возникали перебои.

– Если хочешь понять себя и сделать свою волю главенствующим фактором – уйди от толпы! Толпа сама приходит к сверхчеловеку, не наоборот. Поэтому истинный Бог не Христос, позволивший толпе распять себя. Истинный Бог – ты сам! Конечно, тогда, когда поднимаешься над обыденностью, над толпой. Но на пути к этому сидит огромный старый дракон.

– Чегочего?

– Страх! Липкая скользкая змея, веками гнездящаяся в извилинах и передаваемая с почетом от поколения к поколению! Посмотри вокруг, у большинства в глазах что?

– Что?

– Страх!

– Да ладно!

– А ты присмотрись!

Вот, например, у меня есть родственник – дядя Илья. Инженер от Бога! Любой мотор, механизм, телевизор, да что угодно найдет на свалке, притащит в гараж, разберет, разложит по полкам, неделю над ним пошаманит и снова соберет. И оно начинает работать!

Я говорю:» – Дядя Илья, почему ты фирму не откроешь? Деньги заработаешь, иномарку купишь, за границу съездишь. Ведь разрешили!»» – А зачем мне? Я лучше так…»

И бочком, бочком в свой гараж… и дальше там копошится.

А у самого (я же вижу!) в глазах страх.

Так вот моя цель – убить в себе самые мельчайшие ростки этого наследственного, посконного страха!

– И Ницше способствует?

– Да. Когда я читаю, перечитываю, вникаю в текст, то чувствую, как воля моя прямотаки наливается силой. А жизнь смыслом.

– И в чем же он – твой смысл?

– Воспитать, взрастить в себе ницшеанского сверхчеловека!

– Ну а дальше, дальше что? – пытался докопаться я до сути.

– Если совсем кратко, то мне это нужно для того, чтобы не затеряться в толпе себе подобных, а сделать это можно, только перестав быть как все!

– Понятно. Сам до этого дошел?

Серега улыбнулся и вместо ответа протянул мне книгу в оранжевом переплете.

С «Заратустрой» он почти не расставался. Казалось, даже ел и спал с ним. И все же, для меня и тут было допущено исключение.

Смыслы и впрямь были противоречивы, и далеко не со всем из прочитанного я был согласен.

Например известный афоризм о женщинах: «Идешь к женщинам, не забудь плетку». Мне, с детства воспитанному на женских образах, воплощенных в прекрасных античных статуях и фресках Ренессанса, было дико это читать. С другой стороны – «Да будет женщина игрушкой, чистой и изящной, словно драгоценный камень». Это мне нравилось больше, хотя и в корне противоречило «плетке». В самом деле: зачем подходить с плеткой к драгоценности? Но все очевидные противоречия меркли перед идеей сверхчеловека и его воли к власти! Воистину, трудно было юному уму не попасть под обаяние мистических химер, начертанных рукой гениального безумца!

Серега както признался, что иногда (особенно зачитавшись до поздней ночи при хмуром свете лампыкеросинки) он начинает верить в то, что сам Ницше со страниц книги тренирует и закаляет его дух.

Так, по крайней мере, он сказал однажды утром по пути на «пляж».

«Пляжем» в Михалево называлась полоса скошенного луга, вытянувшаяся вдоль водохранилища и вплотную примыкавшая к воде. Особую «пляжность» этому месту придавало не илистое (как в большинстве подмосковных водоемов), а песчаное дно. Чтобы попасть на «пляж», нужно было пройти сквозь густой массив акаций, разросшихся между деревней и водохранилищем.