Исчезнувший - Дмитрий Красько

Ворота, ведущие на территорию таксопарка, были распахнуты настежь. Время пересменки, а как иначе? Почти сотня человек подъедет сюда, чтобы принять старенькие — и не очень — казенные «Волги», еще столько же — чтобы эти «Волги» им передать. Ну, может, плюс-минус десяток — кто-то заболел, у кого-то машина в ремонте, кто-то вообще в отпуске. Дело житейское.

Я загнал машину в бокс, вылез и осмотрелся. Народу в парке было уже порядочно. Приедь сейчас сюда колизеевские бойцы и попытайся затеять заварушку — им таких люлей навешают, что о профессии охранника придется забыть раз и навсегда. Хорошо, если подкопленных на этом поприще денег на инвалидную коляску хватит. Но бойцов из «Колизея» еще не было — я проезжал через ворота, я бы приметил.

Попытка отыскать в толпе тощую фигуру Четырехглазого также успехом не увенчалась. Не потому, что Валерий Четыре Глаза был настолько невзрачным, что постоянно терялся на фоне других людей. И даже не потому, что он попросту отсутствовал в гараже. А потому, что мне нагло и беспардонно помешали в этом вопросе разобраться. Так нагло мог себя вести только один человек в нашей большой конторе — завгар Макарец.

Он подкрался сзади и, сияя щербатой улыбочкой довольно подлого внешнего вида, сунул мне в руки журнал:

— Распишись, Мешковский.

Начало, в принципе, не самое страшное. Скорее — традиционное начало. Но расслабляться не стоило — Макарец на все способен. Я нарисовал закорючку в графе «Окончание смены», проставил циферки, когда сие произошло, и вернул журнал завгару. При этом мне не очень понравилась морда его лица. Она и прежде-то симпатий не вызывала (а такая морда только резиновой женщине приглянуться может, потому что той вообще все пофигу — она надувная), но сегодня выглядела особенно неприятно. Хитрая-хитрая. Макарец явно что-то замышлял. Знать бы — что.

Не сказать, чтобы под моим суровым пристальным взглядом завгар стушевался, но не без гордости отмечу — глаза он отвел первым. Правда, лишь для того, чтобы в свою очередь поставить контрольный росчерк в журнале. После чего захлопнул книжицу и выразительно пощелкал перед моим носом пальцами. Танцор диско, блин. Джимми-Джимми, хочу хача, чтоб он лопнул. В последние пару лет, видимо, в целях экономии средств, его назначили еще и ответственным за сбор выручки, поэтому я молча, хоть и не без зубовного скрежета, нырнул в салон, достал из кормушки деньги и сунул в протянутую ко мне жадную и загребущую лапу.

Завгар пересчитал купюры и прищурился еще хитрее:

— Четыреста тысяч. Ты что, охренел, Мешковский? Это не работа. За такую работу в шею гнать надо.

— Тебе до моей шеи еще расти и расти, — успокоил я. Насколько успел заметить краем глаза, — а краем глаза я замечаю на удивление много; это, наверное, какая-то особая форма косоглазия, — из тех, кто отработал в ночную, ни один не сделал больше полутора миллионов. А кое-кто даже до моей планки не дотянулся. Но ведь у нас с Макарецом особо теплые отношения, и мои трудовые успехи всегда радовали его особенно сильно. Поэтому он с самого начала и лыбился так широко — предвкушал, как будет влезать мне под кожу, используя малую выручку в качестве предлога. Только вот непонятно, с какого перепугу вдруг взялся решать, кого гнать в шею, а кого — не очень. Однако, испытывая ко мне непреодолимую тягу, он при каждом удобном случае норовил сделать какую-нибудь подляну. Что у него неплохо получалось. Но, поскольку чувства были взаимны, то я не раз бивал завгара за эти подляны. Именно моими стараниями он лишился большей части недостающих зубов. От этого нас еще сильнее тянуло друг к другу.

— Ты директору объяснять будешь, кому и куда расти, — огрызнулся он.

У меня зачесалась рука. Зубы Макареца вдруг показались такими близкими и привлекательными, что захотелось выбить их и забрать с собой. Я бы, наверное, так и сделал — тем более что настроение было соответствующее. Ночное приключение и теперешнее отсутствие Четырехглазого в гараже поспособствовали. Но они же внезапно подсказали, что растрачивать сейчас силы, время и нервы на Макареца — существо, стоящее на лестнице эволюции ниже головастика — вряд ли разумно. Поэтому я решил использовать почти безнадежный, но единственно доступный мне сейчас способ воздействия на него — через кору головного мозга:

— Слушай, Макарец, вот между нами, девочками, говоря — ты сегодня ночью на улицу выходил?

— Я же не дурак. — Он аж раздулся от гордости за то, что думает, будто не дурак. Ну, ему никто не запрещал думать что угодно. Но никто и не обещал, что эти думки будут истиной в последней инстанции. Ведь так?

— Вопрос спорный, — я все же слегка осадил его. — Но не будем заострять внимание. Ты себя дураком не считаешь, другие тоже себя дураками не считают. Ты знаешь, какой был холод?

— Нет.

— Собачий был холод, Макарец. Весь город по домам отсиживался — морозы пережидал. Какая может быть выручка при таком раскладе? Я понимаю, что ты мне не веришь. Так давай откроем журнал и пробежимся, посмотрим, сколько денег другие привезли.

Нет, он не стал открывать журнал. Высокомерно хмыкнул в меня, развернулся и удалился. И книжицу свою с собой унес, не вписав в нее сумму выручки и не дав расписаться напротив. Но это ничего, это не страшно. Я даже не стал окликать его. Четыреста тысяч при любом раскладе особой роли не сыграют. Да и не рискнет завгар так кондово подставлять меня. Он любил действовать изощреннее. В этом смысле его можно было даже назвать эстетом.

Я посмотрел на часы. Восемь ноль-ноль. Время Ч. Если Четыре Глаза здесь, он должен был постараться найти меня. Если он не нашел меня, но все равно здесь, то должен постараться произвести обмен документов своими силами. А где это сделать, как не возле внешних ворот? Почти нейтральная территория. Вряд ли вышибалы из «Колизея» рискнут ломиться в самый гараж, где слоняется больше полутора сотен небритых злых рыл. Такова логика.

Вычислив место, где должна была состояться процедура обмена, я поспешил туда. Если она все-таки состоится, то еще успею. Не могут же они провернуть всю операцию за полминуты, в самом деле.

Они и не провернули. В том дрянном смысле, что никакой операции вообще не было. Так же, как и следов Четырехглазого. И ни намека на пришельцев из «Колизея». Вообще ничего. Открытие мне совсем не понравилось.

А что тут может понравится, когда черным по белому было очевидно — что-то где-то пошло наперекосяк. Если бы опаздывал Четыре Глаза, то гарни хлопци из ночного клуба все равно толпились бы у ворот. Если бы опаздывали они, толпился бы Четыре Глаза. Но не было ни одной из заинтересованных сторон. Кроме меня, которого заинтересованной стороной можно было назвать лишь с серьезными оговорками. Вывод напрашивался сам собой — коллегу перехватили где-то по пути к таксопарку. Мои десять шансов к одному за благополучный исход мероприятия в мгновение ока перевернулись с ног на голову и превратились в один к десяти. Оставались лишь мизерные крохи надежды. Она, кажется, вообще последней умирает — так, да?

Я поспешил обратно в гараж.

Настроение было не в дугу. Хотя описать его словами я бы не взялся. Нечто среднее между яростью, досадой и растерянностью. Ярость и досада — на себя, любимого, где-то что-то не просчитавшего до конца, а где-то, возможно, перемудрившего. А ведь как нахваливал себя, как гладил мысленно по головке, сравнивая с неумехой Четырехглазым! И где теперь, по моей милости, обретается данный неумеха? А хрен его знает, где он обретается. Осознанием последнего обстоятельства была вызвана, кстати, растерянность. Усугублявшаяся тем, что я пока не представлял, какими должны быть последующие действия.

У входа в боксы, на скамейке для курильщиков, одиноко сидел Рамс. Он был очень грустный, и мне стало немножко легче — значит, не я один такой. Хотя причины для грусти у нас однозначно были разные.

Скамейка была для курильщиков, но Рамс не курил. Потому что он вообще не курил, экономя здоровье. Хотел прожить долго — очень долго. Утверждал, что грузины вообще долгожители, а сваны — и вовсе почти бессмертны. Его личный дедушка прожил то ли сто пятьдесят, то ли сто пятьдесят тысяч лет, и собственными руками загрыз последнего мамонта. Рамс собирался побить рекорд дедушки, но я терялся в догадках — кого он изберет на роль мамонта? Дункан Маклауд, блин.

Резко свернув в его сторону, я остановился напротив скамьи и строго спросил:

— Где твое боевое настроение, боец?

— Какой такой боец-шмаец, э? — он протянул ко мне ладонь жестом нищего на паперти. — На меня сейчас Макарец кричал — денег хочу, говорит.

— А ты?

— А где я ему деньги-меньги возьму? Два с половиной клиента за весь ночь — это деньги, да? Это слезы. А он говорит — уволю! За что уволю, Мишок? За слезы, да?!

— Тю! — удивился я. — Так это ты из-за Макареца расстраиваешься? Нашел, о чем горевать. Это же больной человек, Рамс. Его из психушки под подписку выпустили. Вот он и ходит, людям мозг насилует. Мне сегодня тоже попытался. Я же из-за этого не расстраиваюсь.