Аргиш - Александр Олегович Гриневский

жизнь. Но денег-то пока нет. Есть только камни. Их ещё реализовать надо. И надо, чтобы не кинули.

А если бы не было камней?

Тогда бы и разговора о новой жизни не было.

Хорошо. Предположим, всё получится. Какие пошаговые действия?

Приехал. Позвонил Кирюхе. Встретились.

Версия – она одна для всех знакомых – отстал, потерялся, вышел к ненцам, они помогли выбраться. Что случилось с остальными – не знаю. Здесь не подкопаешься. Ненцев не разыщешь, показания не снимешь.

Дома объявляться не хочу. Нужны деньги и жильё на первое время. Много денег. Надо снять какую-нибудь дачу в Подмосковье и залечь на дно, хотя бы на месяц. Про камни – никому ни слова. Забыть пока про них. Основная задача на этом этапе – уговорить Кирюху дать денег взаймы.

Дальше… А вот дальше сплошной туман. Надо организовать продажу нескольких камней. Получить деньги – не засветиться. Появятся деньги, тогда можно будет заняться документами, выправить себе паспорт.

Теперь Вера. Она говорит, что ей надо от одного до трёх месяцев, чтобы утрясти дела здесь. Хорошо. Через два месяца она приедет. Новые документы ей не нужны. Только загранпаспорт получить. Это уже легче.

И валить из страны! Куда? Пока не знаю. Но валить. Туда, где океан бьёт волной о берег, где тепло. Камни с собой.

Гнилой план. Это и планом назвать нельзя. Сплошная неопределённость. А что делать? Как Наполеон говорил? Надо ввязаться в бой, а там посмотрим…

Спать надо. Хватит здесь высиживать. Размечтался. Может, завтра ещё никуда и не улечу.

Встали рано. С хозяевами не попрощались. Сложили тряпьё, на котором спали, и прикрыли за собой дверь.

Хотелось что-нибудь съесть. Молока хотелось. Холодного. У них был только вчерашний хлеб.

Висел утренний туман, словно дым от костра, когда жгут листья. Сквозь туман – солнце. И понятно уже, что день будет хорошим – ярким, солнечным, тёплым. И немного грустно оттого, что осень вот-вот… Берёза, что за баней, уже слегка запятнана жёлтым листом. Осенние дожди – это тревога; осенняя яркость дня – это грусть.

Аэропорт располагался в нескольких километрах от посёлка. Шли по пыльной грунтовке, заросшей по обочине мелкими редкими сосенками. Больше молчали, чем разговаривали. Изменилось что-то в них самих, и они это чувствовали. Проводы. Это уже проводы. Он улетает, она – остаётся. Ещё чуть-чуть, и каждый станет проживать свою собственную жизнь. И каждый думал о том, что ему предстоит сделать уже в одиночку.

С глухим надрывом мотора догнала попутка. Проголосовали. Поднимая клубы пыли, затормозила.

Стояли в кузове, возле кабины, держась за борт. Ветер бил в лицо, развевались Верины волосы, неслась навстречу дорога.

Аэропорт – приземистое двухэтажное деревянное здание, выкрашенное зелёной краской, выцветшей на солнце. По обе стороны бетонный забор под два метра. Обшарпанное крыльцо, распахнутая настежь дверь. Рыжая собака, разлёгшаяся в пыли возле ступеней.

Зал ожидания – комнатка с привинченными к полу тремя рядами деревянных кресел, с вырезанными на них всяческими надписями – видно, маялся народ ожидаючи. Здесь же застеклённая стойка с двумя округлыми окошками для продажи билетов. За ней – пусто. А вот зал ожидания заполнен людьми, сумками, чемоданами, мешками. Кто сидит, дремлет, кто откровенно спит, вытянув ноги и запрокинув голову. В углу копошится ребёнок – возит по грязному полу красную машинку. Несмотря на открытую дверь, жарко и душно, словно натоплено.

Постояли, посмотрели и вышли наружу. Нечего было им здесь делать. Отошли подальше и присели на пожухлую траву.

Только сейчас Вадим подумал, что они довольно странно выглядят. Он в болотных сапогах, в выгоревшей и рваной энцефалитке, Вера тоже в сапогах – коротких, женских. И какого-то немыслимого покроя чёрные штаны на ней с вытянутыми коленями и кургузая голубая курточка. Из вещей – тощий целлофановый пакет.

И ещё… Как-то это получалось неосознанно, но он сейчас видел, что она отличается – цветом волос, овалом лица, разрезом глаз да даже фигурой – от остальных. Она другая, она ненка. Там, в лесу, он этого не видел.

Ждать и молча сидеть было тоскливо. Пошёл бродить.

Прислушался к разговору двух мужиков, вышедших покурить возле крыльца. Через слово – мат. Нагорело, видно. Если их послушать, то самолёты летать перестали.

Вернулся к Вере. Та сидела, подхватив руками колени, положив на них склонённую набок голову. И увидев эту смиренную позу, он снова ощутил, что она другая. Она умеет ждать! Просто ждать. Она не нервничает оттого, что ничего не происходит, её не мучает осознание никчёмно протекающего времени. И так же спокойно она, наверное, сидела, когда пасла оленей в своей тундре.

Присел рядом.

– По-моему, дохлый номер. Никуда я сегодня не улечу. Мужики говорят, ещё вчерашний рейс из Архангельска не пришёл – керосина нет. А официально – задерживается на неопределённое время в связи с техническими неполадками. Люди вон со вчерашнего дня ждут.

Вера никак не реагировала.

– Интересно, который сейчас час?

Вопрос был глупым, часов у них не было.

– Пойду узнаю.

– Сходи…

Пошёл в зал ожидания, потолкался среди людей. Посмотрел, как из пыльного древнего автобуса выгружался народ и торопливо спешил к дверям аэропорта.

Вернулся.

– Начало одиннадцатого. Он во сколько сказал быть в аэропорту? – Сам чувствовал, что суетится. Зачем спросил? Ведь прекрасно помнил, что к восьми.

– К восьми.

– И что делать будем? Самолёты-то, похоже, не летают.

– Ждать будем. Сказал, что отправит. Значит, надо ждать. Придёт. Здесь слово очень много значит.

– Ну раз так, давай ждать.

Лежал на спине, закинув руки за голову, смотрел в небо. Голубое, но не такое яркое, как у нас в средней полосе. Здесь – чуть белёсое. И облака. Тяжёлые, вязкие. Того и гляди ниже опустятся – раздавят. Вспомнил Толстого. Князь Болконский. Ранение. Как лежит и тоже в небо смотрит. И такое же синее оно, бездонное. И облака.

– Идёт, – сказала Вера.

Ванька с кряжистым мужиком в серой лётной форме шли вдоль бетонного забора. Она заметила их издали, и сердце опять испуганно ёкнуло.

– Где?

– Вон идут вдоль забора.

Подошёл. Тот, второй, в стороне остался стоять – закурил, ждёт.

Не здороваясь: «Ну что? Этого, что ли, отправлять будем?»

К Вере обращается, на Вадима не смотрит, будто нет его здесь, место пустое.

Молчит Вера, потупилась.

– Его Вадим зовут…

– Да хоть Евграф! – хохотнул. – Это тебе с ним детей крестить, а мне по барабану.

– Так, говорят, самолёты не летают. Керосина нет. Люди вон со вчерашнего дня ждут. – Вадим заговорил сбивчиво, слегка заискивая.

– А тебя это парит? – И только сейчас