Герой туманной долины - Пола Гарнет

Он прильнул к тонированным стеклам небольших окон.

Внутри, как и раньше, был приглушен свет. Все то же полотно у дальней стены, стоящий рядом с ней микрофон, два небольших прожектора, подсвечивающие пространство рядом, создающие эффект сцены, и поставленные слишком тесно друг к другу столы чуть поодаль.

В баре только начинали собираться люди. Некоторых Шеннон помнил — их лица были знакомы ему по книжным выставкам, — другие казались новичками, они озирались и держались поближе к тем, кто уверенно сидел у стойки, потягивая лимонад.

— Тебе туда нельзя, — проговорил Шеннон себе, делая шаг прочь от окна. — Тебе теперь сюда дорога закрыта.

Он однажды уже стоял под этими прожекторами, пожимал руки тем, кто был готов его слушать, попивал газировку с хвойными ветками и смеялся вместе с другими собравшимися.

Времена, когда он был на коне и чувствовал себя почти всемогущим. Времена, которые закончились и вогнали его в туманную долину.

— А ты действительно туда хочешь? — спросил Шеннон себя, отворачиваясь и устремляясь дальше по улице. — Соскучился по параду лицемерия и тщеславия? Странный ты, мистер Паркс.

Он улыбнулся — теперь только так себя и называл, сам того порой не замечая.

Через несколько минут он замер, остановившись посреди тротуара, и через плечо взглянул на козырек над входом в бар, припоминая разговор с Робом, который недавно пришел во сне.

«Насколько слабым нужно быть, чтобы позволить так запросто втоптать себя и свое произведение в грязь? — спросил Шеннон себя мысленно, представляя, как Роб, стоящий рядом, понимающе улыбается. — Нет уж. Пришло время исправлять ошибки прошлого!»

«Неужто у тебя голос прорезался?»

Он представил, как Роб смеется, догадываясь, о чем думает его создатель.

— Ага, прорезался, — прошептал Шеннон себе под нос. — Пора бы наконец.

Рука скользнула в карман, пальцы быстро набрали номер Деллы, а та подняла трубку после первого же гудка.

— Собралась тебе звонить, — раздался звонкий голос. Такой же, как раньше. — Мысли мои читаешь?

— Пока только учусь, — рассмеялся Шеннон. На душе стало тепло. — Нужно увидеться вечером.

— Тогда с тебя статья.

— Всенепременно!

— Куда пойдем?

Он задумался.

— Мне нужно показать тебе одно очень интересное место… И кое-что сказать тем, кто меня там совсем не ждет.

* * *

Когда полупрозрачная желтая папка легла в руки Деллы — девушка между тем совсем не придала значения цвету, — серые глаза распахнулись шире, и остатки тягучей грусти из них испарились. Пусть ненадолго, но пробежавший по заголовку взгляд загорелся знакомой надеждой и ставшим родным детским восторгом.

— Что, правда готовая? — почти шепотом проговорила она, отрывая глаза от папки.

— Знаю, слишком долго, — поморщился Шеннон. Он мялся на месте, как подросток, покачиваясь из стороны в сторону от предвкушения.

— Декорации — это отражение реальности или ее перерождение?.. — прочитала Делла первую строчку статьи, совсем тихо, так, словно боялась разрушить волшебство.

Шеннон прищурился — показалось, что желтое свечение вокруг ее силуэта усилилось, расширилось, норовя превратиться в солнце.

— Не читай сейчас, ладно? Лучше дома, — попросил он. С детства терпеть не мог, когда его тексты зачитывали вслух — внутри всегда просыпался какой-то демон немого упрека, перемешанного со смущением стыда.

— Начну названивать тебе в ночи, — предупредила Делла, убирая папку в вельветовую сумку так аккуратно, словно та была сокровищем.

Ветер растрепал ее светлые волосы, которые она поспешила прижать к лицу рукой, попытался сорвать с тонкой шеи шарф, а до Шеннона долетел запах ее духов — смешанный с нотами цитруса жасмин, который различить не составило труда. Он знал этот запах и лелеял в груди воспоминания о Катарин, которая жасминовый чай любила безмерно: неповторимый аромат веселого забвения, теплоты и буйства красок ее сумасбродной жизни.

Шеннон шумно выдохнул, улыбнулся самому себе и тете — вдруг в эту минуту она смотрит на него из места, в котором теперь наслаждается покоем.

— По поводу того интересного места… — проговорил он, возвращаясь к Делле. Она пыталась пригладить волосы, но быстро забыла про них, вскинув голову и по обыкновению склонив ее к плечу. — Недалеко отсюда есть один бар, — начал Шеннон, растягивая слова, — место встречи всех пишущих.

— О, — только и сказала Делла, понимая, к чему он клонит.

— Меня там не любят, — сразу добавил Шеннон, морщась сильнее, чем следовало, — но я все равно хочу сходить. Мне есть что им сказать.

— Ты не похож на тех, кто устраивает мордобой, — рассмеялась Делла, поймав норовящий улететь шарф и забавно цыкнув на него сквозь зубы.

Шеннон поманил ее за собой, за угол дома, подальше от настырных порывов.

— Я даже словом бить не буду, — улыбнулся в ответ он, — только скажу то, что сказать должен был давно.

Его рука непроизвольно потянулась к портфелю, прижала его к ноге. На его дне ждала своего нового звездного часа «Биография неизвестного».

— Пойдешь со мной?

— Я буду нужна тебе там, — уверенно проговорила Делла, кивая. — Пойду. Но пообещай, что дашь мне кому-нибудь врезать, если мордобой все же начнется.

Шеннон тяжело моргнул, глядя, как губы девушки расползлись в довольной улыбке. Из ее уст вырвался тихий смешок в ответ на его недоумение.

Тот посмотрел на нее внимательнее, силясь разглядеть те самые бледные веснушки у носа и четкий контур губ, стараясь высмотреть в ней Деллу, которая вернулась от родителей, — раненую, ужаленную старыми воспоминаниями, болью и виной. Она постепенно растворялась, возвращая ему ту самую Герду, в которую Шеннон влюбился, а вместе с ней быстрее растворялся и его собственный туман.

Он протянул ей руку — уже решительно и совсем без страха, не пытаясь утихомирить бьющееся в диком танце сердце, а она сжала его ладонь длинными тонкими пальцами. Стиснула так сильно, как только могла, вздрагивая то ли от ветра, который нашел их даже за кирпичной стеной, то ли от подступившего волнения.

— Идем? — тихо спросил Шеннон, осторожно переплетая их пальцы.

— Идем, — согласилась Делла, даря ему нежную, аккуратную улыбку.

«Прочь из туманной долины, — мысленно проговорил он, утягивая девушку за собой. — Прочь отсюда навсегда!»

* * *

Ноги у него дрожали не меньше, чем перед последним экзаменом в университете, но он упорно продолжал двигаться к микрофону, под мышкой сжимая книгу, в которой уместились несколько лет его жизни, тысячи выстраданных слов, десятки невысказанных лично мыслей и полтонны неподъемных переживаний.

Они узнали его. Почти все, сидящие за круглыми столиками, те, которые когда-то писали нелестные отзывы и поливали грязью только-только родившегося писателя. Друг для друга — простые люди, для Шеннона — пестрая толпа,