Марш Акпарса - Аркадий Крупняков

Сборы шли до глубокой осени. В ноябре войска вышли в сто­рону Владимира. Во главе встал верховным воеводой сам царь. Шигоньку взял с собой, дабы великие победы и подвиги царские было кому в летописи заносить.

Шигонька добросовестно, в первые же дни похода, в книге, име­нуемой «Летописец», начертал:

«Тоя же осени умыслил Царь Иван Васильевич идти на своего недруга, на Казанского царя Сафу-Гирея. Месяца ноября 20 в не­делю отпустил перед собой в Владимир воеводу родовитого князя Вельского с ратью, из Мещеры велел идти хану Шигалею да с ним воеводам Воротынскому и иным. И устремилась к победам рать аарская зело борзо и лепо...»

Во Владимире Шигонькина запись чуть-чуть поскромнее стала:

«...а наряд, пушки и пищали проводили с великою нуждою, по­тому что были дожди, а снегов не было нисколько. И пришли рати в Нижний Новгород со великими муками от января 26 в четвер­ток».

Мог ли думать Шигонька, что в Нижнем Новгороде придется ему видеть царские слезы обиды и о том в летопись записать:

«...а на завтра в пятницу приде государь на остров Роботку,

что от Нижнего Новгорода 35 верст, и некиим смотрением божьим пришла теплота велика и мокрота многая и весь лед на Волге пок­рылся водою, и пушки и пищали многия провалились в воду, по льду проходить стало невозможно, и многие люди в продушинах ледовых утонули, заранее об оных не зная.

А стоял царь на острове Роботке три дня, ожидая путного шест­вия, но никак пути не дождался. Затем возвратился к Новгороду Нижнему с великими слезами, что не сподобил бог его к путному шествию...»

После первого похода прошел ровно год.

И снова Иван на Казань с ратью двинулся, и опять Шигонька при царе. Пока ехали, в дороге описал летописец всех воевод и все рати, что на Казань царем позваны. А ратников ныне стало вдвое более, воеводы, почитай, все в походе, наряд пушечный велик, пи­щалей у воинов много. Царь прошлогодние слезы забыл, снова ве­сел, снова в победе уверен.

И пишет Шигонька страницу за страницей, старательно описы­вает все, что видит.

«...Царь и Великий князь пришел к городу Казани со всем воин­ством и велел стать около града. Пушечному наряду большому ве­лел стать на Усть-Булаке противу города, а другому наряду ве­лел стать против города у Поганова озера и воевод расставил.

И туры велел поделати и к городу приступати. И приступ ко граду был, и града не взяли, и было множество людей по обе сторо­ны побито.

И повелел царь встать осадой, но долго не можно было стояти; ино пришло аэрное нестроение, ветры сильные и дожди великие и мокрота непомерная; и впредь приступати к граду за мокротою не можно, из пушек, из пищалей стрелять не можно.

И царь стоял у города одиннадцать ден, а дожди во все дни были многия и теплота и мокрота велика, речки малые попор­тило, а иные и прошли.

И, видя такое нестроение, пошел царь от града прочь, и при­шел на реку Сеиягу, и взъехал на Крутую гору, и, рассмотри вели­чество той горы, надумал тут поставить город. Место, где быти граду и церквам святым стояти указал. А потом пошел своим чи­ном к Новгороду Нижнему обратно...»

Уж если говорить насчет последней строки, то надо признать­ся, что тут Шигонька просто покривил душой. И совсем не «сво­им чином» шел царь до Москвы. Испокон веков бояре из-за мест около государя спорили. Недаром обычай этот в закон возведен и зовется местничеством. Бояре за него держались, как черт за грешную душу. И рушить не позволяли никому. Покойного Васи­лия Иваныча обычай этот зело тяготил, да и нынешнему царю он тоже не по душе. Сколько все время грызни меж боярами идет за

то, чей род выше и к государеву месту ближе! А сколько от этого вреда! Взять то же ратное дело. Собирает государь поход и, судя зрело, главным воеводой надо б ставить того, кто умом, ратным опы­том и талантом превыше всех. Ан нет, парь в этом не волен, и глав­ным воеводой пойдет в поход тот боярин, кто родом старше и ме­стом ближе. Ведь ходил же Иван Вельский дважды на Казань главным воеводой, хотя ведомо было всем, что боярин этот не ток­мо глуп, но и труслив.

Царь в походе местами да чинами будто веревками связан. Иногда хочется посоветоваться с умным человеком, посадить в пу­ти в свою повозку, дорога длинна, знай сиди да беседуй. Но сего государь позволить не может, ибо с ним рядом только тот сидит, кому по чину положено.

Этот обычай нерушим, и Шигонька не посмел написать по-ино­му. Государь, мол, ехал своим чином и все тут.

А на самом деле было так: порешив осаду снять, Иван Василье­вич уж не плакал, как прошлый раз, а был зол и скверно бранил­ся. Воеводу большого полка Вельского из повозки своей выгнал.

—     Пошел прочь, один поеду! — и плюнул.

—     Как смеешь, государь! Родовитого боярина, словно пса, от себя гонишь. Я по месту к тебе всех ближе...

—     Место сиречь та часть, на коей сидят. Ты ею только и зна­тен. А большому воеводе еще и голова надобна... Отныне в похо­де будем без мест, так всем и передай, и полки будут водить люди, достойные умом, а не родом.

И посадил с собой в повозку Алешку Адашева да Шигоньку Пожогина...

Что за напасть такая — вторую зиму в эту пору оттепель. Цар­ский возок ныряет носом в преогромные лужи, будто лодка. На ра­скатах возок хлещет полозьями по бокам дороги, поднимая тучи брызг. Стенки возка мокры снизу доверху, дверца набухла — не открыть.

Царь сидит, укутавшись в шубу, молчит. Только сверкают в полутьме злые глаза. Против него сидят Адашев и Пожогин. Мол­чат тоже.

В Новгороде Нижнем молча поужинали, завалились спать. На­утро снова в путь. И тут царь заговорил:

—     О чем, Алешка, думаешь?

—     Про то же, что и ты, государь.

—     Про Казань?

—     Истинно.

—     Врешь! Про меня думаешь. Государь-де бестолков — второй раз за зря рати гоняет. Воевода из него никакой. Тако мыслишь?

—     Мне ли, умом Хилому, тако мыслить? Я о другом тебе ска­жу, государь, только не гневайся за правду.

—    Говори.

—    У всех народов во веки веков не было еще такого воеводы, который мог бы один победно водить рать целой державы. Само­лично воевода правит одним полком, а для всей державной рати надобен великий военный совет. Умным полководцем почитается тот, который из тысячи советов, ему данных, сумеет выбрать пять самолучших, следуя которым, он выигрывает сражения. А тебе бояре-воеводы хоть один совет дельный дали? О том, как рати вести, размыслили?

—    Перед походом о местах грызутся, ако псы, а в походе о кормах спорят. Каждый хочет, чтоб место было повыше, а кор­мой дать поменьше. На том их забота и кончается.

—    А ведь поразмыслить, государь, есть над чем. Хотя бы пору походную взять. Разве осенью на войну выходить кстати? Пока в таку даль рать приведешь, вот тебе и зима. А зимой воину люто, кормов, особливо коннице, надо много, оттого и неудачи. Вот ежели бы весной в поход двинуться, воевать можно было бы не торопясь. И для людей корма добыть легче и для коней. Травы летом, ой, как велики!

—    Больно умно, Алешка, говоришь ты, одначе без проку. Весной в поход идти —державу без хлеба оставить. Весна — простым людям сеять и пахать, на круглый год запасы запасать. Надумай я в поход весной пойти — бояре загрызут меня.

—    За все умное они и так грызут тебя. Как я обрадован был, когда ты великой прозорливости шаг сделал — град на Свияге ставить повелел. Ведь оный град при войне с Казанью нам преве­ликой подпорой будет. А что воевода Вельский говорил? Град-де строить надобны людишки, а где этих людишек взять? Нужны-де бревна, а попробуй в лесах эти бревна рубить. Татары да чере­миса всех рубщиков в един день перебьет. Не построить града и в пять лет, а будет токмо нашим людям изничтожение. Было так говорено?

—    Было, Алеша, было. И хоть место для града я указал, одначе до се не решил, строить его али нет. Боярин, може, и прав: пока на ту землю твердо не встанешь, бревна рубить нам не­други не дадут. А без бревен да камня крепости не построишь, города тем паче.

—    Позволь слово молвить, государь,— сказал Шигонька.

—    Молви.

—    Есть у меня друг—дьяк Ивашка Выродков.

—    Знаю. Умная голова.

—    Хотел он тебе советец дать... но воевода Вельский выгнал его: «Не хватало, чтобы кажинный мужик царя учил!»

—    Каков советец?

—    Бревна для города в местных лесах не рубить.

—     Где же их рубить?

—     Дома, у нас! Тайно построить где-нибудь в лесу город да, кажинную стенку разметив, разобрать его и на лодках ко Свияжску привезти. Умеючи, за неделю город собрать можно — казанцы и глазом моргнуть не успеют.