Лицо войны. Военная хроника 1936–1988 - Марта Геллхорн

дешевые бары, прачечные и магазины, которые расцветают везде, куда приезжают американцы, бывшие отели и виллы, превращенные в штабы, столовые и казармы, а еще повсюду лачуги беженцев, выстроенные из чего угодно – от бумаги до пивных жестянок. По оценкам, в черте города ютятся 72 тысячи беженцев, но на самом деле никто не может сосчитать растущие полчища изгнанных из своих домов крестьян.

В каждой столице провинции Южного Вьетнама есть бесплатный госпиталь для гражданских. Больница в Куинёне до отказа переполнена ранеными крестьянами: мужчинами, женщинами и детьми всех возрастов – и никто из них не остался бы в живых, если бы не новозеландские операционные бригады, которые работают в этой больнице с 1963 года. Труд этих врачей и медсестер выше всяких похвал.

Новозеландский врач, несмотря на то что у него явно были дела поважнее, провел для меня краткую экскурсию по территории больницы. Четыре больших двухэтажных здания соединены крытыми переходами; каждый этаж представляет собой одну палату. Но раненых крестьян привозят каждый день, каждую неделю, и на узких койках, поставленных вплотную друг к другу, порой лежит по два или три человека; иметь целую койку в своем распоряжении – роскошь. В некоторых палатах раненые лежат на полу на носилках, в коридорах возле операционной и послеоперационной палаты пол ими просто усеян. Везде стоит ужасный запах, старые матрасы и подушки покрыты пятнами, разумеется, нет простыней, больничных пижам или халатов, нет полотенец, нет мыла, нет посуды для еды и питья. Правительство Вьетнама обеспечивает дневным рационом 287 пациентов; сейчас их здесь 500. Вдали от дома, зачастую навсегда его лишившись, родственники должны как-то обеспечивать раненых всем необходимым, готовить для своих близких, кормить их, мыть, ухаживать за ними. Так что в переполненных палатах толпятся еще и бабушки-дедушки, заботящиеся о маленьких внуках, подростки, помогающие родителям; общее необъятное скопление еле живых от голода людей, ухаживающих за страждущими. И здоровые, и раненые выглядят одинаково: худые, с хрупкими костями, на которые едва натянута кожа. Выражение лиц сдержанное, в глазах – мучение.

Пока мы с доктором шли по палатам, люди заговаривали с ним на вьетнамском, которого он не понимает. Доктор улыбался всем тепло и приветливо – так он улыбается только пациентам, – похлопывал их по рукам, успокаивал и приободрял, тоже на языке, которого они не понимают.

– Мы очень гордимся им, – сказал доктор, остановившись у койки старика, которому на самом деле всего 61 год. – Из его мозга, груди и живота вынули осколки. Он выжил; я даже думаю, что он поправится.

Пройдя чуть дальше по палате, он дружелюбно помахал молодому человеку с копной жестких черных волос, узким голым торсом и загипсованной ногой.

– Да-да, он в наручниках, – сказал доктор. Наручники были похожи на кожаный браслет, которым решили зачем-то скрепить раненого с койкой. – Вьетконговец. У нас их довольно много. Неплохие ребята, образованнее остальных, веселые, смешат народ, хорошо влияют на всех в палате. Хочу вам кое-что показать, – добавил он, и мы стремительно пронеслись по крытому переходу в дальний конец больницы, где в маленькой дымной пещере находится больничная кухня. По бокам от кухни располагаются шесть уборных. Четыре заколочены, так как полностью забиты экскрементами; две двери оставлены открытыми, внутри видны огромные кучи дерьма. – Такие вот удобства для семей.

Через дорогу расположено красивое здание, похожее на просторную приморскую виллу; я подумала, что, возможно, там живут врачи.

– Его построило АМР[98] для родственников пациентов, – пояснил доктор. – Там прекрасная столовая, есть даже сетки от насекомых, но здание никогда не используется; они приносят еду сюда, отдают раненым, а все, что осталось, едят сидя на полу, как у них заведено. В одной спальне уместилось бы, может, 30 человек, но здесь у нас около 600 родственников, и они спят в больнице, на полу рядом со своими. Что им еще остается? Ночью за пациентами тоже надо присматривать. Еще там есть прекрасная ванная комната с двумя туалетами, но сейчас их пришлось закрыть. Сплошные фекалии. В общем, сейчас то здание – склад для лекарств. А AМР потратило два миллиона долларов на ремонт этой больницы.

* * *

Я взяла переводчика и обошла палаты, задавая простые вопросы. Старики несчастны в своем недоумении, взрослые, кажется, замерли в состоянии отстраненной покорности, в детском отделении просто невыносимо. Никто не протестует и не жалуется. Нам, большим и раскормленным белым людям, никогда не понять, что они чувствуют.

Мальчик лет пятнадцати сидит на своей койке, обе ноги у него в гипсе. Он и его младший брат пошли на пляж чинить сети; патрульный катер армии Южного Вьетнама увидел их и открыл огонь из пулемета; младшего брата убило. Затем катер причалил к берегу, чтобы посмотреть, кого они подстрелили, – оказалось, двух детей. Американский военный советник доставил выжившего мальчика в ближайший городок, где его подобрал вертолет. Позже сюда на моторной лодке добрались его мать и старший брат, и теперь они его выхаживают. Мальчику повезло; он пробыл в этом ужасном месте всего два с половиной месяца и когда-нибудь снова сможет ходить. Он сказал, что не знал, что на пляже запрещено появляться; больше ничего не стал говорить.

Маленькие дети не кричат от боли; если они и издают какие-то звуки, то лишь тихо стонут; свои израненные тела они ворочают молча. На койке у двери лежит ребенок, обожженный напалмом. Ему семь лет, размером он с четырехлетнего американца. Сожгло лицо, спину, поясницу и одну руку. Тело ребенка покрыто куском чего-то похожего на марлю; кажется, ему невыносим не только любой вес, но даже воздух. Обожженная рука вытянута с растопыренными, как морская звезда, пальцами; после напалма кожа на маленьком теле похожа на окровавленное затвердевшее мясо в лавке. («Пострадавших от напалма нам всегда привозят партиями», – прокомментировал доктор. Других обжигает белым фосфором, и это еще хуже, потому что фосфор продолжает грызть плоть, как крысиные зубы, проедая тело до костей.) За обгоревшим ребенком ухаживает его дед – почти слепой от катаракты старик. Напалмовые бомбы сбросили на их деревню неделю назад, дед отнес ребенка в ближайший город, и их доставили сюда на вертолете. Всю прошлую неделю ребенок плакал от боли, но сегодня ему лучше, он не плачет, только ворочается, пытаясь найти какой-нибудь способ лечь так, чтобы было не больно.

Теоретически крестьян должны предупреждать о воздушных атаках на их деревни за 48 часов – с помощью громкоговорителей или листовок, но, как говорят военные, это не всегда возможно. Разумеется, я не изучала ситуацию по всей стране, но опрашивая раненых в тех больницах, которые посетила, я не выявила ни одного случая, когда бы этот график соблюдался. А в зонах свободного огня, или как их там называют на подобном жаргоне, никаких предупреждений вовсе нет, и людей могут бомбить в любое время дня и ночи, ведь считается, что эту территорию контролирует Вьетконг; так вот неудачно все сложилось для крестьян, которые поколение за поколением держатся за свою землю. В ночь, когда по деревушке, где жил мальчик с ожогами, нанесли удар, население предупредили с воздуха, чтобы они уходили, но никто во Вьетнаме не перемещается быстро по ночам. Кроме того, в темноте, спешке и страхе они не успели взять с собой свое имущество, которое очень ценят – потому что больше у них ничего нет.

В ту ночь мальчик, его дед, мать и старший брат ушли из деревни с двумя из четырех буйволов. Буйволы были их единственным капиталом, их состоянием, без буйволов они не могли работать на полях. С первыми лучами солнца многие крестьяне вернулись в деревню, чтобы забрать скот и домашнюю утварь. Старик, слишком слепой, чтобы идти одному, взял с собой ребенка, чтобы попытаться найти оставшихся двух буйволов. Тут и прилетели самолеты. Буйволов убило напалмом, рассказал старик, как и многих людей, еще больше крестьян обожгло. Этим людям не полагается никакой компенсации за потерянное имущество, за смерть близких или ранения; впрочем, вся эта история с возмещением ущерба гражданским выглядит очередной размноженной на мимеографе фантазией. Но даже если компенсации и выплачивают, то лишь за «несчастные случаи»,