Лицо войны. Военная хроника 1936–1988 - Марта Геллхорн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ни один народ не хочет войны: доказательством служит тот факт, что ни один народ не считает себя агрессором. Им везде твердят одну и ту же ложь, а они слепо верят: русским солдатам в Финляндии сказали, что Финляндия собралась напасть на Россию; немцам внушили идею, что кольцо враждебных наций готово задушить Германию; арабы убеждены, что Израиль – меньше Нью-Джерси по площади, с населением менее 3 миллионов человек – готовится завоевать обширные арабские земли и одолеть 50 миллионов врагов; а американцев теперь торжественно уверяют, что если не остановить «коммунистическую агрессию» в маленькой и не очень развитой стране в другом полушарии Земли, Америке грозит опасность.
Я ехала в Израиль не как военный корреспондент, я отправилась посмотреть на молодую страну и в итоге написала о ней с таким безудержным энтузиазмом, что мою статью так и не напечатали. Редакторам приходится быть осторожными со спорными темами; не ровен час, коммерческий отдел объявит об уходе рекламодателей или снижении числа подписчиков журнала из-за того, что какой-то незначительный автор делал слишком громкие заявления.
После Израиля, моей самой краткой поездки на войну, я объявила мирное время – сама для себя. Беды человечества казались извращенными плодами его собственных ошибок. Я принципиально перестала читать газеты, вместо сводок новостей слушала музыку и жила в Мексике счастливой и здоровой. Однажды мне позвонил сосед и в сильном волнении сообщил о начале войны в Корее. Спустя всего пять лет после окончания Второй мировой войны нас снова втянули в массовое убийство международного масштаба. Можно было лишь пожалеть всех людей, которым пришлось сражаться или страдать в этой войне, а заодно Корею, оккупированную Японией со времен русско-японской войны, освобожденную в 1945 году и тут же разделенную из-за страхов Востока и Запада на две республики, обе диктаторские[93].
Страх наших правителей, Востока и Запада, впервые обозначившийся на Парижской мирной конференции, логично вылился в первую бессмысленную войну между Востоком и Западом. Погибли десятки тысяч простых людей, у которых не было никаких реальных причин бояться друг друга, а правители остались в безопасности, в тепле – как всегда, хорошо накормленные, почитаемые за их «мудрое» правление, которое привело к войне, хронически боящиеся всего на свете.
Что касается меня, я видела уже достаточно трупов, беженцев и разрушенных деревень и больше не могла на это смотреть. Продолжать рассказывать людям, что такое война, бесполезно, раз они по-прежнему покорно ее принимают. Большинство людей, сталкиваясь с важными общественными событиями, ощущают себя бесполезными и беспомощными, и это скверные чувства, но они способны послужить и оправданием. Если вы ничего не можете сделать, чтобы изменить ситуацию или спасти своих товарищей, вы вольны жить своей собственной жизнью, что всегда приятнее, чем играть выматывающую роль ответственного гражданина.
Моим домом в свой черед были Мексика и Италия, Лондон и Восточная Африка – прекрасные места для жизни. Я писала художественную литературу, потому что мне это нравилось, а журналистские тексты – из безграничного любопытства, которое, как мне кажется, покинет меня только в момент смерти. Я давно утратила невинную веру в то, что журналистика – путеводная звезда, но все же считаю, что она гораздо лучше полного мрака. Кто-то должен сообщать новости, ведь мы не все можем увидеть своими глазами. Иногда журналистика была чистым наслаждением – недели в Серенгети; иногда чистым мучением – Освенцим и суд над Эйхманом.
Я бы никогда больше не поехала в зону боевых действий, если бы моя родная страна загадочным образом не начала войну без объявления войны. Примерно с февраля 1965 года Вьетнам стал неотложным делом каждого американского гражданина. Американцы никогда не замечают, что их правительство вовлекается в какие-то военные авантюры; это удел специалистов, к тому же все это так далеко и мало кому понятно. Долгие годы Америка все глубже впутывалась в дела непонятной азиатской страны под названием Вьетнам. Я обращала на это не больше внимания, чем остальные мои соотечественники, хотя у меня сложилось впечатление, что Вьетнам достался нам в наследство от национальной катастрофы по имени Джон Фостер Даллес[94]. Но катастроф было так много, что вряд ли можно было сосредоточиться на стране, само местоположение которой для многих оставалось загадкой.
И вот в одночасье мы оказались втянуты в войну – все разом, без малейшего разумного объяснения. Вместо доводов и фактов нас кормили проповедями и пропагандой. Все военные репортажи, которые мне встречались, звучали бесчеловечно, как описание смертельной футбольной игры между командой героев и командой дьяволов, где счет ведут по «количеству убитых противников» и «соотношению потерь». Американских погибших оплакивали, но недостаточно; над ними следовало бы рыдать, задавая неустанные горькие вопросы: во имя чего принесены в жертву эти молодые жизни? О вьетнамцах, очевидно, вовсе забыли, за исключением готовых клише в официальных речах. Об американских бомбардировках рассказывали так, будто бомбы – избирательное оружие или будто на территории Вьетнама жили только враги. Но под этим градом бомб жили обычные вьетнамцы. Их безжалостно «освобождали от агрессии».
Я не имела ни малейшего желания узнавать о новых методах ведения войны и наблюдать, как молодые парни убивают друг друга по приказам стариков. Но в конечном итоге я отправилась в Южный Вьетнам, потому что должна была узнать сама – рассказать мне никто не мог, – что творится с лишенным голоса вьетнамским народом.
Война нового типа
Сентябрь 1966 года[95]
Сразу по прибытии в Южный Вьетнам американские солдаты слушают идеологическую лекцию – им зачитывают тридцать размноженных на мимеографе листов серьезного, всем понятного и похвально человеколюбивого текста.
Лучше всего, кажется, его смысл передают следующие абзацы: «Мы с вами знаем, что мы здесь для того, чтобы помочь народу и правительству Южного Вьетнама. Мы знаем, в чем наша задача: помочь спасти эту доблестную маленькую страну, а вместе с ней и всю Юго-Восточную Азию, от коммунистической агрессии и угнетения. Действуя таким образом, мы укрепляем безопасность самих Соединенных Штатов. И мы с вами знаем, что мы не сможем выполнить эту миссию без поддержки вьетнамцев. Их поддержка поможет выиграть эту войну как можно скорее, а если мы оттолкнем их, это ослабит нас на самом важном этапе…»
И этот: «Из всего сказанного должно быть ясно, что мы находимся в состоянии войны нового типа. И наша цель – нечто более серьезное, чем просто „убивать вьетконговцев“[96]. Конечно, мы должны убивать вьетконговцев, но есть и более важные цели. Чтобы одержать полную и окончательную победу в этой войне, мы должны помочь правительству Южного Вьетнама завоевать сердца и умы жителей Южного Вьетнама».
Вот такими простыми терминами описана американская доктрина во Вьетнаме; и хотя мои контакты с американскими официальными лицами, гражданскими или военными, были краткими и мимолетными, у меня сложилось впечатление, что они искренне в нее верят, особенно в главный постулат: американцы находятся во Вьетнаме, чтобы помочь народу, и они ему помогают. (В лекции под «народом» понимаются крестьяне, составляющие 80 % населения страны.)
Куинён, столица провинции Биньдинь, когда-то был красивым морским курортом для французских правителей[97] и одновременно – рыбацким поселком с населением в 20 тысяч человек. Теперь здесь расположился новый порт, и говорят, что сейчас тут живет 200 тысяч человек. Любые статистические данные о Вьетнаме – в лучшем случае честные догадки, но чаще они оказываются пропагандистской чепухой. Куинён сегодня – огромный тыловой склад американской армии, покрытый завесой красной пыли, которую вздымают колеса армейского транспорта; город задыхается от липкой жары. Здесь есть обычные палаточные городки солдат,
