Грешники - Алексей Чурбанов

— Валюша, я не философ, но думаю, что против такого, прости, расхристанного мнения можно найти серьёзные аргументы. И вообще, может быть, проблема вовсе не в европейской цивилизации, а в тебе самом, а?

— Конечно, во мне самом. А ты что думала, в цивилизации? — засмеялся Шажков, всем своим видом показывая, что его не надо принимать всерьёз. — Закончим, Сова. Я тебя люблю.

— Я тебя тоже. Но раз так, тебе надо что-то делать с собой, — упрямо продолжила Софья.

— Надо менять свою жизнь, — посерьёзнев, сказал Валентин.

— Вот. Я тоже к этому пришла. Только мы это понимаем каждый по-своему. Ты наплюёшь на европейскую цивилизацию, женишься, наплодишь детишек таких же талантливых, как ты, будешь ворчать на жену и чувствовать себя счастливым.

— Не уверен, но… может быть. А ты?

— А я уеду. Пусть не насовсем, а может быть, и насовсем. Не потому, что я не патриотка. Просто я другого мнения о европейской цивилизации. И я устала жить на её вечной границе, устала бороться с ветряными мельницами. Ты вот любишь это занятие, а я нет. Я хочу остаться в парадигме этой самой великой цивилизации. Вот и всё.

— Молодец, — одобрил про себя Валентин, — грамотно сказано.

— И я уважения хочу, — с жаром продолжала Совушка, — не чрезмерного, а такого, какое заслужила. Не больше, но и не меньше. И чтобы других людей вокруг меня тоже уважали. Вот это я и считаю цивилизацией.

— И чтобы мусора на улицах поменьше.

— В том числе.

— Я тебя понимаю, Сова. Я всё это чувствую про тебя, как будто я — это ты. Прекрасная огромная страна, Родина, можно сказать. Люди в целом добрые. Культура, опять-таки, великий-могучий русский язык. Но при этом грязь, свинство душевное и физическое, пьянство, коррупция, отставание вечное. Бессмысленная погоня за цивилизованными странами, а дело ведь не в странах (мы это понимаем), а в народах. Значит, за цивилизованными народами. Значит, мы здесь не цивилизованны. И дальше по кругу, из которого не вырваться. Остаётся уезжать. Я правильно рассказываю?

— Нет, неправильно. Это всё так, но это внешнее. А есть внутреннее. Я не в том месте, где должна быть, ты это понимаешь?

— Подумаешь. И я не в том. Пушкин тоже жаловался, что он не в том. Его место, наверное, было в Эфиопии. Да, может быть, мы все — не в том.

— А где ты должен быть? Ты лично — сейчас? В Питере?

— Да. Пока да.

— Пока всё-таки?

— Ну, на всю жизнь не зарекаюсь. Я тебе сейчас объясню. Ты вот по характеру и воспитанию — общеевропейка, а всю жизнь пытаешься быть сугубо русской, если можно так выразиться. А я по характеру и воспитанию — сугубо русский, но пытаюсь быть общеевропейцем. Мы оба устали от этого. Надо отдохнуть, вот и решение проблемы. А там каждый из нас посмотрит, кем быть и где жить. В этом смысле я очень симпатизирую твоему решению. Правда, Сова.

— Не знаю, какая из меня «сугубо русская», но ты на «общеевропейца» не очень тянешь, — неожиданно резюмировала Софья.

— Конечно, куда нам, — сделал печальное лицо Валентин.

— Не обижайся, сам начал. Я думала, для тебя это должен быть комплимент. Всё-таки я люблю тебя именно как русского.

— А ты уверена, что я являюсь таковым? Русским? В моей семье столько всего намешано.

— Это неважно, — Совушка, как показалось Валентину, по-особенному оценивающе глянула на Валентина и с видимым удовольствием сказала: — Для меня ты русский, каким он должен быть.

— Да? — с интересом спросил Шажков. — И чем же я отличаюсь от общеевропейца, на которого не тяну? Одним словом можешь обозначить?

— Могу. Идеализмом своим. Иногда трогательным, но чаще — занудным. Как я тебя терплю, сама не знаю. Но люблю, — Софья неожиданно для Валентина и тоном и всем своим видом показала, что дискуссия закончена.

— Спасибо на добром слове, Совушка, — сказал Валя без тени иронии и несколько растерянно, не будучи готовым быстро закруглить диалог. — Умеешь ты поддержать.

— Всегда готова, Валюша, — ответила Совушка, допивая свой коктейль.

К гардеробу Валентин Шажков и Софья Олейник подошли вместе с пожилой парой, своим традиционным видом не совсем соответствовавшей легкомысленной обстановке тропического рая. Седой мужчина в добротном сером костюме. Сквозь его внешнюю сдержанность проглядывали следы былой вальяжности, делавшие его в эти моменты весьма привлекательным (о чём он, очевидно, и сам знал). Мужчина этот напомнил Валентину советского чиновника выше среднего ранга на заслуженной пенсии. Его спутница — интеллигентного вида сдержанная женщина, похожая на петербургскую учительницу или, в крайнем случае, на сертифицированного (и от того несущего особенную печать на челе) гида Эрмитажа или Петергофского дворца. Женщина неожиданно для Валентина повернулась к нему и заговорила, при этом как-то сразу на повышенных тонах.

— Вот вы, молодой человек, рассуждали об европейской цивилизации. Прощения не прошу, так как не услышать вас было просто нельзя, уж не обессудьте. Как вы, находясь в нашем прекрасном городе, который весь от начала до конца есть дитя той самой хулимой вами цивилизации, позволили себе такие слова? Как у вас язык повернулся? Откуда берутся, не знаю, такие варвары, готы?

— Готы — это не мы, а вы, — парировал несколько удивлённый её наступательным тоном Шажков, — это ваши предки, мадам.

— Что? — не поняв, а потому разом оскорбившись и покраснев лицом, спросила женщина.

— Не надо, Жанна, не обращай внимания, — вступил в разговор мужчина, прикрывая спутницу не по-стариковски широкой спиной (это его естественное движение вызвало внутренне одобрение Шажкова, а вот последующие слова — нет). — Сие есть вопиющий результат нашей социальной политики, помноженный на общий недостаток культуры и воспитания. Люди приезжают, заканчивают столичные вузы и остаются в столице со своим каким уж есть, но на самом деле скромным багажом знаний и культуры. А им бы на село, где их скромный багаж достаточен и, более того, востребован в полной мере. Вы сами откуда, позвольте полюбопытствовать, молодой человек?

В интонации голоса мужчины не чувствовалось ни антипатии к Шажкову, ни любопытства к нему.

— Мы ме-е-стные, — проблеял Валя, подавая гардеробщице два номерка. Он снижал планку очевидно лишнего разговора, совсем не желая ни с кем ни о чём спорить, но желая лишь одеть, обнять и проводить до метро свою Совушку, а потом подумать обо всём услышанном и обговорённом с ней в сегодняшний вечер.

— Оно и видно, местные, — облегчённо выдохнула женщина, — сейчас таких «местных» полгорода, самолётов не хватает обратно отправлять.