Человек воды - Джон Ирвинг

«Господи, мне следовало бы вести дневник», — подумал Трампер.

Тем-же самым вечером он попытался начать. После того как они с Тюльпен кончили заниматься любовью, возникли вопросы. В его мозгу всплывали аналогии. Он подумал об Аксельте, взявшем в темноте Флавию, которая поджидала своего толстяка Спрога. Флавия поначалу испугалась, ибо решила, что это Спрог. А Флавия и Спрог давно заключили между собой соглашение: никогда не заниматься любовью, если Спрог пьян, поскольку Флавия опасалась, как бы он не сломал ей позвоночник. К тому же невозможно выразить словами, что за запах исходил от Спрога, когда он надирался до чертиков.

Но Флавия быстро смекнула, кто услаждает ее, возможно, потому, что ее позвоночник остался цел, а может, по королевскому запаху.

— О, мой господин Аксельт! — прошептала она. И снова Трампер подумал о бедном, введенном в заблуждение Спроге, который спешил, сгорая от страсти к Туннель, в королевские покои. Затем он подумал о детях, противозачаточных средствах и о занятиях любовью с Бигги, сравнивая их с занятиями любовью с Тюльпен. Его дневник так и оставался девственно-чистым.

Он вспомнил, как Бигги всегда забывала принимать свои пилюли. Богус подвесил в ванной на тонкой веревочке маленькую пластинку с помеченными таблетками, чтобы она вспоминала о них всякий раз, когда включала и выключала свет, но ей не понравилось, что ее контрацепция была вывешена на всеобщее обозрение. Всякий раз, когда Ральф бывал у них в доме, она страшно сердилась.

— Ты приняла свою таблетку сегодня, Бигги? — ехидничал Ральф, выходя из ванной.

У Тюльпен, напротив, имелась внутриматочная спираль. Когда Бигги была в Европе, у нее, разумеется, тоже сидела внутри такая хитроумная штучка, но она ее потеряла. Трампер вынужден был признать, что присутствие постороннего предмета вызывало немного странные ощущения. Он чувствовал эту штуковину внутри, как некое удлинение своего члена, еще одну руку или тонкий палец. Кроме того, она имела обыкновение прогибаться. И ему это нравилось. Она двигалась. С Тюльпен он никогда толком не знал, касался ли ее спирали. Вот сегодня ночью он ничего такого не почувствовал, что обеспокоило его, и, вспомнив о том, как Биги потеряла свою, он спросил Тюльпен об этой штуковине.

А твоя штучка? — шепнул он.

— Какая штучка?

— Спираль.

— А… Ну и как она тебе сегодня? — Я ее не почувствовал.

— Слишком деликатная, да?

— Нет, серьезно, ты уверена, что все в порядке? — Он часто проявлял беспокойство по этому поводу.

Тюльпен под ним какое-то время молчала, потом ответила:

— Все в порядке, Трампер.

— Но я ничего не почувствовал, — настаивал он. — Я почти всегда чувствую ее там. — Это было не совсем правдой.

— Все в порядке, — прошептала она, сворачиваясь калачиком рядом с ним.

Он подождал, пока она уснет, прежде чем встал и попытался начать писать дневник. Но он даже не знал, какой сегодня день; он не мог припомнить, какое это число. Казалось, в его голове все звенело. Там роились миллионы персонажей из прокрученного в его мозгу фильма — то ли настоящие, то ли придуманные. Затем он снова вспомнил загадочный отрывок из книги Хельбарта о ногах Фреди. К тому же не стоило забывать об «Аксельте и Туннель»: он никак не мог избавиться от образа Спрога, который бочонком катился через весь замок, предвкушая блаженство.

Он уже сложил в уме предложение. Оно никак не походило на фразу из дневника, но это была действительно удачная строка для начала. И он написал ее, откинув все сомнения: «Мне его порекомендовал ее гинеколог».

Разве это начало для дневника? Вдруг его поразил вопрос: может ли что-то одно относиться к чему-то другому? Но он должен был с чего-то начать.

Возьмем, например, Спрога…

Он посмотрел на свернувшуюся калачиком Тюльпен: притянув к себе его подушку, она захватила ее ногами, словно ножницами, и опять тихонько заснула.

Все по порядку. Так что там случилось со Спрогом?

Глава 28

ЧТО СЛУЧИЛОСЬ С ГАШИШЕМ?

В Восточном Ганнене твоя мать, Бигги, положила нас спать в разных комнатах, хотя самой ей пришлось спать с тетушкой Блакстоун, а твоего отца разместить на диване в холле. И мы напрочь забыли про бедного Коута, который прождал нас на нижнем поле бог знает сколько времени. Он провел всю ночь в своем продуваемом ветром «фольксвагене», встав утром с негнущейся, как у кресла-качалки, спиной.

Однако после твоего заявления за обеденным столом ничего страшного не произошло, не считая, разумеется, проблемы с объяснением тете Блакстоун сложившейся ситуации.

— Беременная, — сказала ты ей. — Тетя Блакстоун, я беременна.

— Временно? — не поняла тетя. — Временно где? Кто здесь временный? И почему ты должна быть временной?

Таким образом, разоблачительную новость пришлось громко выкрикивать, и когда до тетушки Блакстоун наконец-то дошло, то она выразила недоумение по поводу всей этой суеты.

— О, беременная! — воскликнула она. — Как мило. Так это видно? — И она уперлась взглядом в тебя, Бигги, изумляясь твоему чудесному преображению, радуясь, что молодые по-прежнему могут плодоносить, — по крайней мере, хотя бы в одном молодые остались прежними.

Мы все понимали твою мать, Бигги, позволяя ей считать, что, само собой разумеется, мы с тобой должны спать в разных комнатах; и лишь у твоего отца хватило храбрости заметить, что мы уже спали вместе до этого по крайней мере раз, так чего теперь опасаться? Но он не стал повторяться, понимая, что твоя мать нуждается в соблюдении неких приличий. Возможно, она считала, что хотя ее дочь и была осквернена и запятнана, будучи почти ребенком, но, по крайней мере, в своей девичьей комнате она должна остаться целомудренной. Зачем осквернять плюшевого медвежонка в изголовье кровати или всех этих маленьких троллей на лыжах, которые таким невинным рядком выстроились на туалетном столике? Что-то ведь должно было остаться нетронутым? Мы все это прекрасно понимали, Бигги.

А утром мы встретились в ванной. Я сшиб зубы тети Блакстоун в раковину: они громко стучали, кружа по ней, — эдакий странствующий рот. Это заставило тебя рассмеяться; потом ты обрезала над ванной ногти на ногах — мое первое вкушение семейной жизни.

Твоя мама нервничала снаружи под дверями ванной.

— Наверху есть еще одна ванная комната! — дважды крикнула она, как если бы опасалась, что ты можешь забеременеть во второй раз, зачать двойню или еще что похуже.

А ты прошептала мне, Бигги, когда я плеснул воды себе под мышки:

— Ты помнишь, Богус, как ты пытался умыться в биде в Капруне? — И от этого ледяного воспоминания мое мужское достоинство съежилось, как сморчок.

Утром Трампер пробормотал что-то в мягкие волосы, разметавшиеся по его подушке.

— Ты помнишь?.. — начал было он, но оборвал себя, узнав запах духов и отодвигаясь от лежавшей рядом женщины.

— Помни… — сонным голосом повторила проститутка. Она не понимала по-английски.

После ее ухода все, что он мог припомнить о ней, — это ее кольца. И то, что она с ними проделывала. Это была игра, которая ее забавляла: отражения маленьких граней света, пойманных многоликими камнями, бегали по ее и его телам.

— Поцелуй здесь, — просила она, указывая на мерцавшее пятнышко света. Когда она двигала руками, отражающиеся лучики перемещались вместе с ними, оставляя за собой яркие квадраты и треугольники то поверх ее глубоко посаженного пупка, то на упругих бедрах.

У нее были длинные, восхитительные руки и самые тонкие, чувственные запястья, которые ему когда-либо доводилось видеть. А еще она играла кольцами «в огораживание».

— Попробуй остановить меня, — сказала она, садясь на корточки напротив него на расшатанной кровати «Тащи», делая обманные выпады, уклоняясь и тыкая его своим сверкающим запястьем, царапая его в разных местах острыми деталями кольца, но не настолько сильно, чтобы поранить кожу.

Когда он лег на нее, она принялась водить кольцами по его спине. Один раз он поймал отражение лучей в ее глазах: она наблюдала за игрой света в своих кольцах, гоняя блики по потолку, одновременно двигаясь под ним легко и бездумно.

На Джозефплац Трампер остановился, обошел вокруг фонтана, удивляясь, как он оказался здесь. Он попытался вспомнить, сколько заплатил проститутке или когда он был с ней, но никак не мог восстановить последовательность событий; он проверил свой пустой кошелек, чтобы убедиться…

Чудесный запах шоколада, приправленного кошачьей мятой, исходивший от чемодана, заставил Богуса едва не подскочить от радости, вспомнив о плитке гашиша. Он представил себе, как расплачивается кусочком гашиша за завтрак — берет столовый нож, отрезает тонюсенькую полоску и спрашивает у официанта, хватит ли этого.

В конторе «Америкэн экспресс» он обнаружил, что спрашивает о Меррилле Овертарфе у информационной стойки, за которой озадаченно склонивший голову мужчина таращился сначала в карту перед собой, затем в карту большего масштаба позади себя.