Принц Теней - Рэйчел Кейн

А сейчас, в эту ночь, в тишине своей комнаты, он говорил:

– Она должна быть моей, Бенволио. Она должна быть моей – только моей. Я не могу жить без нее, мне не нужна жизнь без нее. Я понял это сразу, как увидел ее там, на балу, а теперь… ее прикосновения, вкус ее губ…

Он не фантазировал – я это видел. Он был невероятно серьезен – словно передо мной был мужчина вдвое старше. Ни о чем и никогда он не говорил раньше так серьезно.

– Я знаю, ты считаешь глупостью то, что я пошел к ней, но я не мог ничего с этим поделать. Я не мог спать, не мог есть – мне нужно было снова увидеть ее улыбку, а теперь, когда я утолил этот голод, он разгорается внутри меня еще более неукротимо. Я должен жениться на ней, Бен. Жениться или умереть.

– Думаю, ты имеешь в виду «жениться и умереть», – сказал я. – Потому что ты же понимаешь, что не сможешь получить ее в жены. Ее семья и наша – они никогда не смогут с этим смириться.

Он нетерпеливо качнул головой и стал мерить комнату шагами. Своих слуг он отослал, а я оставил Бальтазара дома, поэтому мы могли не бояться, что чужие уши нас подслушают и донесут бабушке, – и все же я будто чувствовал ее горячее дыхание у себя за спиной. «Ты отвечаешь за него» – так она мне говорила, и при этом взгляд у нее был такой дьявольский, что было понятно – лучше бы мне ее не подводить, и еще что она знала – о, старая карга точно знала, что все сложится именно так!

Но еще больше, чем мысли о бабушке, меня пугал бессмысленный, остановившийся взгляд моего кузена. Это было гораздо больше чем любовь. Это была одержимость фанатика, мученика. И это было неестественно.

У меня от этого мурашки по спине бегали.

– Ты не можешь понять! – воскликнул он все с той же горячностью настоящего фанатика. Голос его дрожал от страсти, и лицо тоже пылало страстью. – Бенволио, ты никогда не испытывал радости подобной той, что охватывает меня при одном звуке ее имени: Джульетта… Джульетта – разве есть на свете имя прекраснее? Ты не можешь понять, ты никогда не видел ее, она… она – совершенство! Она самая совершенная женщина из всех, когда-либо живущих на земле… Она вся соткана из света и любви…

– Она совсем еще ребенок, – прервал я его резко и преградил ему путь. Он остановился, но не отступил, и взгляд у него оставался все таким же блуждающим и рассеянным. – И она дочь Капулетти, и не просто дочь Капулетти – она дочь, на которую возложены все его надежды, и она вскоре выйдет замуж за графа Париса…

– Нет, он не должен получить ее! – воскликнул Ромео, лицо у него потемнело от волнения и возбуждения, а рука легла на рукоятку меча. – Она прекрасный цветок, невинный и нежный, – нельзя, чтобы этот цветок сорвали грубыми руками, такими как у него, я не могу даже думать о том, что он своими лапищами будет касаться ее…

– Ромео, послушай! Он близкий друг и родственник самого герцога! Ты же не только вызовешь гнев своего дядюшки – ты сделаешь герцога врагом всей нашей семьи навсегда, ты уничтожишь Монтекки – и ради чего? Ради девочки, у которой едва ли даже месячные начались и которую ты толком и не знаешь…

Он дал мне пощечину.

Не по-дружески – мягко, нет, это был настоящий удар, достаточно сильный, неожиданный и быстрый для того, чтобы я покачнулся и отступил на шаг назад, всего на один шаг… но когда я замахнулся кулаком на него – он выхватил свой клинок и приставил кончик лезвия прямо к моей шее.

Я замер, чувствуя, что одно неверное движение – и окажусь насаженным на это лезвие, как бабочка на иголку. Было что-то очень темное, что-то дикое в глазах моего юного кузена – что-то сродни той черной дьявольской пустоте, которую я видел в глазах Меркуцио. И я ни на миг не усомнился, что он вонзит мне меч в горло, если я пошевелюсь. Конечно, он поплатился бы за это жизнью, но я начинал подозревать, что для Ромео больше не имела никакой ценности ни его жизнь, ни моя, ни чья-либо еще, кроме этой девочки Капулетти.

Я очень медленно сделал шаг назад, а к нему, видимо, вернулось благоразумие: он выглядел пристыженным, когда опустил клинок, хотя и не убрал его в ножны.

– Предупреждаю тебя: не говори о ней так, – сказал Ромео. – Я очень тебя люблю, Бен, но ее я люблю больше всех на этом свете. Если бы это не звучало как богохульство, я бы сказал, что люблю ее больше, чем самого Бога. Хотя что там – я могу так сказать. Я должен это признать, и если Бог накажет меня за это – пускай.

Я вздрогнул, потому что даже самому храброму и безрассудному человеку не стоит так искушать Бога.

– Ты сам не понимаешь, что говоришь. Умоляю тебя, Ромео, ради твоего же спасения…

– Можешь не умолять, – прервал он меня и наконец убрал меч в ножны, поворачиваясь ко мне спиной. – Мне бы стоило убить тебя, знаешь. Или, по крайней мере, вырезать тебе язык, чтобы ты не мог выдать нас до того, как мы обвенчаемся и станем мужем и женой перед Богом.

– Обвенчаетесь… – эхом повторил я. Значит, он собирается сделать это – он готов пойти на такое безумство.

Я был ошеломлен.

Для него я сейчас был не больше чем досадным препятствием на пути к его мечте – и в его словах я не услышал ни следа той братской любви, которую мы всегда питали друг к другу. Он не угрожал мне напрямую, но эта угроза прямо вытекала из его слов. И он не остановился бы ни перед чем, если бы я помешал ему.

– Значит, ты решил обвенчаться с ней.

– С Джульеттой, – сказал он и повернулся ко мне лицом. Он смотрел на меня все с тем же выражением решительности и восторга на лице. Ни один святой мученик не выглядел столь одержимым и столь убедительным в своем желании пострадать за свою веру. Это не было безумием, но и разумного объяснения этому не было. – Ее зовут Джульетта.

– Ромео… – я старался говорить мягко, как с рычащей незнакомой собакой, и сложил руки в умиротворяющем жесте. – Братец, я понимаю, ты любишь ее – это видно невооруженным глазом. Но умоляю тебя – подумай, что ждет тебя…

– Мне все равно.

Мне было горько это слышать, но я проглотил эту пилюлю и продолжил:

– Тогда подумай о ней. Ты только представь, что будет, когда ее семья обо всем узнает. Да они убьют тебя – и девушку тоже. В лучшем случае Джульетта окажется опозоренной, испорченной, не годной для брака. И если ты думаешь, что граф Парис не станет мстить за такое оскорбление…

– Мне все равно, – повторил он. – Да простит меня Бог, Бенволио, но для меня в мире не существует ничего, кроме нее, а для нее – ничего, кроме меня. И если я не смогу быть с ней – лучше мне умереть, лучше нам обоим умереть, лучше всему миру умереть – и нашим мечтам вместе с ним. Ты понимаешь? – Он очень хотел, чтобы я понял, но я видел перед собой человека, который болен лихорадкой и бредит. – Я не позволю ничему встать между нами. Ничему и никому. – Он набрал воздуха в грудь. – Мне не хочется этого делать… но если ты собираешься выдать меня – я выдам тебя первый. Думаю, что герцог сделает много для того, кто поможет ему найти Принца Теней.