Собрание сочинений. Т.3. Дружба - Антонина Коптяева

— Цыган врет, конечно, — сказала Лариса. — А ты, Вова, приходи к Алеше чаще.

— Будет время, загляну, — важно пообещал Вовка. — Хочешь, я тебе губную гармошку у немцев стащу? — неожиданно спросил он Алешу. — У них всякого барахла — завались. Все с собой тащат. Только открытки у них почему-то одна срамота. Ну, просто срамота! Мне бойцы не велели их брать. А гармошки занятные. Достать гармошку?

— На гармошке я не играю… Я только на пианино.

— Ты? — Вовка с изумлением уставился на маленького мальчика. — Посмотрел бы я, как ты играешь на пианине! Что-то не похоже…

— Он правда играет, — сказала Фирсова, отдыхая душой около детей. — Он хорошо… играл…

— Скажи пожалуйста! Ну, пианину я достать не смогу. Знаю, где есть, да ведь в кармане ее не унесешь!

Лариса смеялась. Серые глаза ее так и сияли материнской лаской. Она достала из кармана шинели сверток, в котором оказались яблоко, кусок хлеба и плитка шоколада, взяла нож и разделила все на две равные части.

— Это тебе, — сказала она, подвигая половину угощения Вовке. — А это Алеше.

Вовка застеснялся. Он чувствовал себя бойцом, разведчиком, с ним по-серьезному разговаривали командиры, но ему было всего одиннадцать лет, и он взял гостинцы.

— А Лёне? — спохватился Алеша, когда Вовка ушел. Ему попросту стало стыдно, что, увлеченный новым знакомством, он забыл о своем старом дружке.

— Лёне потом…

— Нет, сейчас надо! — Маленькие ловкие пальчики разломили шоколад на дольки. — Это мне, это тебе, это Лёне, это дяде Прохору, это Лукичу. А это? — Алеша подумал и сказал серьезно. — Это опять мне.

Лариса глядела на сына и думала: «До чего же он похож на отца!»

— Почему ты так смотришь?

— Ты очень похож на папу…

Минуточку помолчали.

— Леня говорил, что наши танки всех сильнее. Правда?

— Правда.

— Только бы не разбомбили, да? Вот: железные, крепкие, а почему-то горят. Это от бензина?

— Не знаю, сынок. Танки заправляются не бензином, а соляркой.

— Сейчас пойду спрошу дядю Прохора, он танкист, и шоколад ему отдам.

Алеша взял гостинцы, крупным, деловым шагом, явно кому-то подражая, пошел было к двери, но вернулся.

— Ты не беспокойся, он скоро опять нам напишет!

Фирсова, нервно нахмурясь, посмотрела вслед сыну, достала из своей походной сумки письмо, единственное за последние месяцы. «Снова молчит! Что же это такое?! Почему он не ответил мне?»

Разговор с сынишкой расстроил Ларису: боится за отца, но, чтобы не волновать ее, не высказывает этого прямо.

Столько счастья было в семье — и все развеяно!..

Алеша вернулся быстро, тихонько подсел рядышком.

— Ты папино письмо читаешь? Почитай вслух, я еще послушаю.

Она поцеловала сына в коротко подстриженную челку, и стала читать.

— «Здравствуйте, родные мои!

Как жестоко, что я потерял вас. Получили мы задание прорвать танками оборону врага и забросить в его тыл десант в помощь партизанам. Задание выполнили, но потом противник задал нам такого перцу, такие силы стянул к пробитой нами бреши, что вывести танки обратно на этом направлении не удалось. Тогда мы двинулись по тылам фашистов в обход. Крушили их поезда, набегали на аэродромы, приземляли самолеты, не успевшие уйти в воздух, ломали те, что стояли в укрытиях. Я не хвастаюсь, дорогие мои, но хочу, чтобы вы простили меня за долгое молчание. Конечно, не легко нам было, и чем дольше находились мы в окружении, тем суровее относились к захватчикам, потому что злодеяния на нашей земле они творят неслыханные». — Тут Лариса, как и прежде, начала читать про себя.

— Что они творят? — требовательно спросил Алеша. — Почему ты мне не читаешь? Убивают, да? Я ведь знаю, что они убивают. — Он вздохнул всей маленькой грудью. — Дядя-то Прохор умирает!.. Я шоколад даю, а он не может… убили, сволочи!

— Что ты сказал, Алеша? — строго спросила мать.

Круглые глазенки смотрели на нее тепло и печально.

— Я говорю: убили, сволочи, дядю Прохора.

Мальчик снова вздохнул от тяжести недетской скорби, и у Ларисы не повернулся язык сделать ему замечание за новое в его лексиконе словечко.

«Да, сволочи!» — мысленно согласилась она и вспомнила, разбередив душевную боль, как писала мужу о смерти близких. До сих пор нет ответа на то письмо. Ну, разве мог он не ответить ей?! Нельзя забыть картину похорон: в глубокие воронки на мостовой положили вынутых из подвала мертвых, одетых в шубы, валенки, плащи, резиновые ботики, и забросали обломками кирпича, пыльным щебнем. А только отошли, рухнула стена соседнего дома, завалив и улицу и могилы.

Командарм Чуйков знал все, что творилось на линии обороны, но еще не успел посмотреть госпиталь в Долгом овраге; заботился о его снабжении, горячо интересовался эвакуацией раненых, а побывать там времени не хватало.

И вот выбрал несколько минут… Вместе с Решетовым и своим адъютантом он обошел отсеки, где лежали раненые, заглянул на кухню, на склады, в перевязочную и под конец появился в операционной.

За полчаса до этого на стол положили раненного в живот.

— Множественное ранение кишечника. Вы оперируйте, а я стану помогать, — предложил Иван Иванович Ларисе — и к Варваре: — Приготовьте все необходимое для немедленного переливания крови!

Раненому дали наркоз… Операция была в разгаре, и хирурги не обратили внимания на вошедшего командарма, хотя его знало все побережье. Когда он проходил по окопам, лица солдат и командиров светлели, если распекал, его ели глазами не из показного усердия, а потому, что боялись упустить каждую малость, им высказанную.

Следуя за Решетовым, Чуйков прошел по операционной и занял место наблюдателя у стола Фирсовой.

Хирурги продолжали сосредоточенно работать.

Электрический свет, проведенный от движка на устье балки, поминутно колебался, и легкие, как паутина, тени дрожали на белых простынях, которыми были затянуты потолок и стены большой подземной комнаты. Керосиновые лампы стояли наготове.

— Силен парень! — сказал генерал, понаблюдав за операцией. — Но и вы, хирурги, тоже…

Чуйков видел раненных в живот на поле боя и знал, что такие раны смертельны. Оказывать тут помощь надо немедленно, но для этого хирург должен быть у самой линии огня.

«Ах, молодцы вы! — уже про себя сказал командарм, окинув взглядом людей в белом, склонившихся над операционным столом. — Ведь вы нам целые дивизии возвращаете в строй, сотни тысяч обстрелянных солдат сохраняете для фронта. Однако не легка ваша работа!»

— Если бы он пораньше к нам попал, а то поздновато, — озабоченно бормотал Иван Иванович, осторожными движениями помогая Ларисе.

«Смотри ты, как разворочали человека, боль-то какую перетерпел! — думал Чуйков, с глубокой тревогой следя за операцией. — Беречь надо людей. Ох, как беречь и как жестоко надо бить врагов, принесших на нашу землю все эти муки!»

— Вы, медики, настоящие герои! — сказал он, обращаясь к Решетову. — Все трудности разделяете с солдатами. Не только блестяще наладили санитарное обслуживание фронта, но и сами стали на передовые линии. Очень поднимается боевое настроение солдат, когда они уверены, что им в любое время окажут помощь.

— Так и должно быть, — хмуро ответил Решетов, в глубине души польщенный похвалой командарма. — Мы не выходцы из народа, а дети его, слуги его дела.

— Ей-богу, генерал волновался во время операции! — сказала оживленная Софья Шефер, когда Чуйков ушел. — А ведь столько видел за время войны!

— Видел, да не всматривался, — задумчиво возразил Иван Иванович. — Не стоял же он возле каждого раненого.

— Фашисты посылают нас топиться в Волгу, а мы собираемся выхаживать раненых, — Фирсова сняла маску, перчатки и улыбнулась, довольная удавшейся операцией. — Когда мы попадем в лучшие условия, то, конечно, станем работать в спецгоспитале, и я буду в челюстно-лицевой группе. Меня очень интересует восстановительная хирургия. Сейчас мы заботимся только о том, как сохранить людям жизнь, а ведь придется думать о красоте ее.

— Конечно! — Иван Иванович тоже просиял, ощутив теплоту в словах и голосе Ларисы. — Вы помните бронебойщика Чумакова, того, что сам прибежал на операционный стол? Жив ведь он. Как же! Письмо я от него получил. Пишет, что в строй не обещают вернуть, но трудоспособность у него сохранится. Конечно, если он пожелает работать. А разве он может не пожелать?! Так и пишет: «Все равно вернусь в армию. Не пригожусь в строю — к вам в госпиталь проситься буду санитаром, пока не окрепну». Значит, скоро собирается вырваться. Возьмем его в будущий спецгоспиталь?

Разговаривая, Иван Иванович машинально снимал перчатки и, глядя на Фирсову, приближался к ней.

Хотя и противилась она сердечному влечению, хотя и настраивала себя против Аржанова, а все невольно подавала ему надежду…