Собрание сочинений. Т.3. Дружба - Антонина Коптяева

Желаю бодрости и здоровья.

Снова и снова переворачивался щебень на развалинах. Гудение самолетов в небе, затянутом дымом и пылью, заглушалось грохотом рвущихся бомб: фашисты бомбили то тылы дивизии, то площади, прилегающие к переднему краю. Попадало и в окопы: то и дело сваливали бомбу-другую в расположение собственных войск. Комбат Баталов кричал у телефонов так, что у него от надсады побагровел затылок.

— Пойду к бойцам, подбодрю их немножко, — сказал Логунов. — Надо еще проголосовать за прием в партию Оляпкина и Растокина.

Нога у него продолжала болеть, но он нарочно твердо наступал на нее, превозмогая боль. Что значил какой-то подвывих или растяжение связки перед ранами, какие наносились здесь на каждом шагу? Нелепая раздражающая помеха, и только!

Логунов положил в полевую сумку протокол партийного собрания и двинулся к выходу. Казалось, ничего живого уже нет в колышущемся мраке, затемнившем белый день, но в узкой извилистой щели, в боковых нишах ее то и дело серело что-то. Логунов трогал твердую каску, шершавое сукно шинели, запорошенное землей, и тогда снизу выглядывало бледное лицо, сверкали глаза, неясная усмешка кривила пересохший рот.

Если это был коммунист, Логунов спрашивал:

— Ты пулеметчиков коробовской группы Оляпкина и Растокина знаешь? Согласен принять их в партию? Давай пиши! — и, подсаживаясь вплотную, доставал из сумки протокол собрания.

Так шло теперь голосование за прием в ряды коммунистов.

— Притулился? — кричал Платон другому, лежавшему ничком на дне укрытия.

— Да ведь страшно! Прямо беда как страшно! И пулемет берегу, чтобы песок в затвор не попал. — Боец садился, приоткрывал край плащ-палатки, которой обернул ручной пулемет. — Только бы прямого попадания не было, а за свой страх я потом отыграюсь.

Комиссар снова заводил разговор о приеме Оляпкина и Растокина и шел дальше. Трупы убитых загораживали ему путь. Живые курили, прижавшись к стенке под перекрытиями, до смешного слабыми перед той силой, что сотрясала позицию. Многие бойцы, желая отвлечься от тягостного ожидания «быть или не быть», читали письма, разглядывали фотографии, чистили и в десятый раз проверяли оружие.

— Дышите свежим воздухом? Прохлаждаетесь! — шутил Логунов.

— Отдыхаем, товарищ комиссар, — кричали в ответ. — Вроде на курорте. Только выкупаться негде: слышите, как море-то гремит!

— Со вчерашнего еще не прочихались! — отвечали другие. — Совсем оглушил, проклятый.

Когда Платон добрался до окопов группы Коробова, бомбежка стихла, кое-где проглянула ржавая голубизна неба, даже солнце начало скупо просвечивать сквозь клубящуюся мглу. Но вместо атаки, к которой готовились солдаты, налетела новая волна самолетов. Треугольник «юнкерсов» вышел из вьющихся туч дыма и, злобно урча, точно задыхаясь от жадности и тяжести, стал разворачиваться над позициями батальона. Ведущий вдруг приметно дрогнул, взревел сиреной и, заваливаясь тупым рылом, пошел в пике.

— Братишка, подставь плечо! — крикнул Ваня Коробов узбеку Юлдашеву, хватаясь за бронебойку.

Он положил длинное дуло противотанкового ружья на плечо нагнувшегося товарища, присел на дне окопа, прицелился.

— Не дыши!

Стоя рядом, Логунов смотрел то на группу бронебойщиков, то на стремительно приближавшийся, падавший с немыслимой высоты самолет. Колючий озноб ветерком пробегал по его коже.

— Лягте, товарищ комиссар! — сказал, не выдержав, Петя Растокин, заключая его в медвежьи объятия.

Логунов отмахнулся, с трудом высвободился:

— Погоди!

В этот момент гулко ударил выстрел бронебойки, и все увидели, как дымок развернулся лентой под серой грудью самолета, под его круто накрененными крыльями, потянулся за ним черным хвостом…

— Сбил! Сбил! — закричали в траншее.

Самолет не успел сбросить бомбы и, не выйдя из пике, врезался в землю неподалеку, в расположении собственных войск.

— Молодец Коробов! — закричал Логунов, любуясь побледневшим, но сияющим сержантом. — Ах, молодец!

— Выдержка, товарищ комиссар! — с сильным акцентом сказал боец, который поддерживал плечом дуло бронебойки и теперь ждал, чтобы его тоже похвалили. — Ваня говорил: «Не дыши». И я не дышал.

— Хорошо воюешь, Юлдашев! — похвалил Логунов. — Представим тебя и Коробова к награде.

— С Ваней хорошо, воевать можно, — сказал Юлдашев, блеснув ярко-белыми зубами. — Так хорошо: один русский, один узбек. Ваня не боится, и я не боится…

Рядом бойцы, опрокинувшись на спину, уже давали групповой залп из винтовок по другому самолету.

«Что значит сила примера!» — подумал комиссар и обернулся к Растокину и подбежавшему Оляпкину:

— Поздравляю, товарищи: коммунисты нашего подразделения как один проголосовали за вас. Надеемся, оправдаете доверие.

— Не подведут! — заверил Ваня Коробов, с гордым одобрением посмотрев на товарищей.

Вечером батальон занял новые позиции — возле трамвайной линии, соединявшей раньше районы заводов с центром города. Теперь уже совсем рядом возвышались развалины металлургического гиганта.

— Гляди, Платон Артемович! — крикнул Хижняк. Одна из уцелевших еще труб «Красного Октября» надломилась посередине и стремительно рухнула.

— Вторую подряд сбивают! — сказал Хижняк. — Ладно! Нам будет безопаснее. Там убежища под мартенами — никакая бомба не пробьет. Завод остановился на полном ходу, и в печах застыли стотонные плавки стали. А под печами, мартенами этими, пустые места — насадками их зовут… Дым сквозь них уходил в трубы. Так вот, в насадках разместились бойцы, которые завод охраняют, а в одной я организую сборный пункт: туда будем раненых стаскивать, потом — к Волге.

«Совсем близко до берега осталось», — почти со страхом подумал Логунов.

За трамвайной линией до самого Банного оврага чернеют остатки бывшей Русской деревни. Мрачный вид! Это западные подступы к заводу. Севернее завода — построенные еще концессионерами городки: Малая Франция, и на берегу — Большая Франция. Жили когда-то там французы и бельгийцы — заводская аристократия, позднее, утопая в зелени, разрослись рабочие поселки. Сейчас сохранились одни названия: дома сровнены с землей, от массы садов остались лишь ободранные пеньки.

Логунов обернулся в сторону расположения врага. Тусклая заря дотлевала там над темными буграми Мамаева кургана. Ту сторону кургана захватили немцы, а северо-восточный склон его по-прежнему твердо держали сибиряки дивизии Батюка.

«Сибиряков тут порядочно! И уральцев тоже. Да, со всей страны народ воюет: москвичи, рязанцы, узбеки, казахи. Но выжимают нас отсюда со страшной силой. Отчего же Батюк не сходит с места? Вцепился в этот голый бугор — и ни шагу назад. Ведь у нас такие же штурмовые группы. Неужели хуже деремся?»

Солдаты батальона деловито располагались на новых позициях.

— Маскируйте лучше! — приказывал Логунов, осматривая на совесть сделанные окопы. — Отсюда нам отступать некуда: завод за нами.

Хижняка уже нигде не было видно: должно быть, убежал в насадку. В последние дни он так запарился, что не успевал помыть руки, наскоро обтерев их обрывком бинта, доставал из подсумка кусок хлеба и на ходу грыз его. Признательные, уверенно шедшие с ним в бой солдаты говорили ему с грубоватой лаской:

— Смотреть на тебя страшно: как мясник.

«Хлопочет дорогой друг Денис Антонович, прямо из огня выхватывает раненых, и пока везет самому — за все время ни царапины», — подумал Логунов, придя в блиндаж командного пункта и пластом валясь на земляные нары, прикрытые плащ-палатками. Приходили и уходили командиры подразделений, перекликались у телефонов недремлющие связисты, о чем-то толковал, горячась, Баталов, но для Логунова наступила минута отдыха: он точно провалился куда-то.

И вдруг легкая, узенькая, теплая ладонь Варвары прикоснулась к нему.

«Ты пришла?» — спросил он, не веря глазам, и крепко и нежно обнял девушку. «Да, я пришла к тебе навсегда».

Руки ее обвились вокруг его шеи. Она была не в шинели, а в тонком белом платье, черные косы ее, свешиваясь с плеч, скользили по лицу Платона: совсем такая, как в день расставания на Каменушке, но она любила его, и не печаль, а светлая радость владела душой Логунова.

«Варенька! Моя единственная на всю жизнь!» — сказал он и… проснулся.

Взглянув в лицо связного, склонившегося над ним, Платон в самом деле точно с неба свалился. Больно, душно стало ему.

— Немцы атакуют! Обходят с правого фланга! — повторил связной.

Словно сжатая пружина развернулась в теле Логунова — так он слетел с нар.

Молнией опалило воспоминание о том, с какой силой рвался сегодня противник на территорию бывшего поселка Малая Франция, пытаясь пробить брешь в обороне между заводами, чтобы разъединить дивизии Людникова и Гурьева. Как бы в самом деле не удалось немцам добиться успеха к пятнадцатому октября! Все усилия их направлены к тому, чтобы овладеть городом к новому сроку, указанному Гитлером.