Война мёртвых - Александр Михайлович Бруссуев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Если с той стороны кто-то начнет рушить или разбирать баррикаду, лед вывалится, и произойдет это не бесшумно. Кто-нибудь обязательно услышит и встревожит себя и своих товарищей.
Пошли, парни, — предложил Охвен. — Предлагаю осмотреться.
Верно, — согласился Тойво. — Наша пассивность только на руку врагам. По большому счету их прорыв в расщелину — всего лишь дело времени.
И они пошли в том направлении, куда улетел Ропот. Других направлений, впрочем, и не было.
А бес, осторожно сев в прежнюю позу, опять принялся ждать.
Я почти допил свой чай и с радостью отметил про себя, что голова болеть стала меньше. Потом с горечью осознал, что нога все также сгибается в коленном суставе не очень, чтобы очень.
Эх, поутру пойду на озеро и брошусь в воду. Буду опять разрабатывать процесс сгибания-разгибания. Конечно, самый главный «единороссиянин» в нашей республике распорядился не разрешать людям плавать в естественных водоемах, но на это разрешение, как и на все, что выталкивала из себя «Единая Россияния» я плевал. Менты, конечно, не плевали, выходя на свои охоты, но в крайнем случае я надеялся уплыть за пределы их юрисдикции. Не, не под воду, а в сторону заброшенных причалов разворованного Беломорско-Онежского пароходства.
«Ну, Ропот, удалось создать стену?» — спросил я у беса.
«А то!» — ответил он.
Я порадовался, что моя идея оказалась полезной.
Художники с помощью лжи открывают правду. Политики с помощью лжи правду скрывают[84]. Я никогда не был политиком, я всегда был художником. Ну, не в плане — с мольбертом и кистью, но это и не обязательно.
Мы, карелы-ливвики, в июле каждого года всегда праздновали праздник Педрун-пяйвя. В этот же день попы праздновали Петров день. Многие из ныне живущих псевдо-исследователей старины считают, что это одно и то же. Да и пес с ними. Я верил, что все это совсем разные вещи. Даже вопреки явному недовольству исследователей старины.
Петров день, как таковой, посвящен памяти, соответственно, Петра. Ну, и его церкви, стало быть, христианской, лютеранской, протестантской, католической и прочее прочее. Но это не день его рождения, не день его смерти, вообще — ничего. Просто день Петра, встречайте.
Ну, а по-нашенски, по ветхо-ветхозаветному, как пращуры наши и предки карельские праздновали, это был праздник Оленя. Что и соответствовало переводу. Исследователи старины всегда по этому поводу дуют щеки: какой, к чертям собачьим, олень? Может, еще лося придумаете?
Не, лось тут не в тему. А олень, точнее — его рога — как раз то, что надо.
«Кому надо?» — осторожно поинтересовался Ропот. — «Видать, здорово тебе голову вскружил Велиал!»
Ну, в первую очередь мне самому. Пока на меня не напала прокуратура, я так буду думать. А когда нападет — все равно так буду думать, только тихо-тихо.
Аполлон считался связан с Солнцем, вдобавок жил на севере. Его еще иной раз «Оленем» называли, потому что рога у него были на голове ветвистые. Пусть «Аполлон» вовсе не имя, а титул, тогда и праздновать можно день, названный по другой его характеристике — по рогам. Педрун пяйвя — День Оленя. Аминь. Что в переводе значит «Omena»[85].
Бесу это было интересно, но не очень. Он все прекрасно знал и так. Только никто никогда его не спрашивал. Подмена одного дня другим — это типично человеческая афера. Сегодня по этому поводу возмущаются, завтра — недоумевают, послезавтра — забудут, а через неделю примут, как должное. Был светлым — стал темным. Был клятвопреступником — стал создателем новой религии. Бардак!
Однако чем слабее вера, тем слабее сам Господь. Тем сильнее Самозванец.
К нему, осторожно ступая, подошли четверо товарищей.
Тихий час? — спросил Илейка вполголоса. Вельзевул не пошевелился.
Сонное царство, — сказал Тойво.
Ладно, услышим, если что-то будет не так, — покивал головой Охвен. — Тогда и разбудим.
Они тоже заметили заваленные льдом чертоги, где покоились некогда соратники Люцифера. Сам он, верный Господу, был сокрыт где-то наверху под неимоверной толщей замерзшей волны Озера слез. Пусть лед начал таять и даже колоться, но выпустить из плена своего величественного узника можно лишь воздействием извне. Так, во всяком случае, казалось и людям, и душам.
И что — это все? — оглядевшись по сторонам, спросил Тойво. — На кой черт сюда эти черные ломятся, как ненормальные?
Тут может быть два варианта, — ответил Охвен. — Либо пленить кого-то, либо же наоборот — освободить.
Захват в плен, либо лишение всяческого существования Вельзевула считалось маловероятной целью. Он и так изолирован и не имеет никакого влияния ни на мир, ни на мировоззрение. Пусть себе под Люциферовой горой влачит свое жалкое существование хоть до посинения.
Кратко посовещавшись, товарищи пришли именно к такому пониманию.
Значит, кого-то освободить, — резюмировал Мортен. — Любой ценой.
Но кого? — хором спросили люди, да и я тоже спросил.
Вопрос повис в напряженной атмосфере, далекой от праздничной.
Ропот указал когтистым пальцем на сладко посапывающего Вельзевула, мол, когда они проснутся, тогда у них и узнаем.
А, может, нам самим посмотреть? — предложил Тойво.
Это был самый разумный вариант. Но также и самый непредсказуемый.
Осматривать здесь особо было нечего, из залы, где почивал Светлый, если не считать той, по которой они пришли, вела лишь одна давно нехоженая дорожка. Но ступать на нее почему-то было страшно.
Вода хлюпала под ногами, завал из душ скрыл все шумы внешнего мира, враждебность, буде такая существовала, не выявлялась. Да и Вельзевул спал так сладко, что мир вокруг невольно начинал казаться мирным.
Они все-таки пошли этой заброшенной тропой, ободренные тишиной за спиной. Если бы существовал реальная опасность чего-то, Светлый бы не оставил ее у себя в тылу. Люди должны были знать, зачем они оказались здесь.
24. Лилит
Долго идти не пришлось.
Коридор, достаточно узкий, чтобы идти гурьбой, закончился маленькой клетью. Если предположить, что все это — избушка ледяная, как в сказке про лису и зайца, то это помещение смахивало на кладовку, откуда уже все вытащили и выбросили. Сумрачно и зябко. Лишь дальняя от входя стена слабо светилась.
Если я правильно ориентируюсь в местной географии, то снаружи мы с Максом и Мортеном видели большой череп с щупальцами из него, — сказал Ропот, которому тоже сделалось любопытно, в чем,
