Пятая печать. Том 2 - Александр Войлошников

Этот пижон, выспавшись в теплой, чистой постели, принял теплый душ, плотно и вкусно позавтракал в офицерской столовой, пощупал официанточку. Довольный упругостью ее попочки отправился на подвиги, вальяжно развалясь в кресле первого пилота и предвкушая встречу с официанточкой после ужина. А кто решится рассказывать про подвиги в пехоте?

Некоторые штатские, наиболее дурные, еще и про европейские достопримечательности захотят узнать у солдата и будут удивляться тому, что он, прочесав пехом пять держав, не удосужился бросить «Взгляд на жизнь за рубежом», как в газете рубрика называется. Невдомек им, штатским, что с передка Европа видится не так, как в турпоходе. Отчасти из-за того, что у солдата точка зрения на Европу не так возвышенная, чтоб Европу обзирать и себя показать. У меня, например, точка зрения на Европу обычно, на полметра ниже Европы. Из окопчика или из придорожного кювета, который укрывает меня от точки зрения немецкого снайпера, желающего поставить точку в биографии пулеметчика. А мой «взгляд на жизнь за рубежом» точнехонько совпадает с линией прицела пулемёта, а это едва ли способствует расцвету «жизни за рубежом». Так что, как говорится, есть что вспомнить, а, рассказать нечего.

И на того чудика, который не брехливую брошюрку про войну будет пересказывать, а свою, солдатскую, правду расскажет, посмотрят школьники с недоверием. С недоумением будут они разглядывать в семейном альбоме пожелтевшую фотографию щуплого огольца в гимнастерке х/б, б/у, испуганно выглядывающего из огромного воротника. Ведь сравнивать будут с мемориальными монументами, с персонажами холуйских картин продажных художников… А в кино и произведениях соцреализма воюют не такие заморыши, как мы, а жопастые, мордастые Меркурьевы и Андреевы, с бычьими шеями, откормленные на литерных спецпайках, чтобы изображать дюжего советского солдата. Те, кто видел мечи в кино «Александр Невский»: огромные и из нержавейки, грозно сверкающие в лучах осветителей, с недоумением смотрят в музее на неказистую ржавую железяку с надписью: «Меч воина». Истина, если она истинна, всегда не правдоподобна, тем более, если еще и не лестна. И написано в Библии о будущих вралях учителях:

Ибо будет время, когда… по своим прихотям будут набирать себе учителей, КОТОРЫЕ ЛЬСТИЛИ БЫ СЛУХУ; и от истины отвратят слух и обратятся к басням (2Тим.4:3,4).

Еще война не кончилась, а к басни уже расцветают: цветет махровым цветом бутафорское батальное искусство, рассчитанное на оглупление людей многотомностью романов, многосерийностью кинофильмов, грандиозностью монументов, огромностью художественных панорам. И выставки заполняются картинами художников — бравых баталистов, не выезжавших за пределы Садового кольца. А платные мозгодуи вдохновенно вещают про бутафорские подвиги, вычитанные из многотиражных лживых брошюр.

А как еще воспитывать патриотизм? Не показывать же в кинохронике, как тащат волоком за ноги по грязи тощенькие тела семнадцатилетних огольцов, заполняя этими телами траншеи, воронки, ямы, наполненные водой… оттуда и торчат их окоченелые конечности… Не публиковать же цифры о том, сколько миллионов таких тощеньких пацанов бездарно гибли для того, чтобы какая-то сытно откормленная генеральская сволочь, позвякивая иконостасом орденов, рапортовала о СВОИХ героических победах!

Герои — это войска НКВД и Смерша, стреляющие в спины тем, кого они на подвиг гонят. Неужели настоящий фронтовик, имеющий ранения, унизится до того, чтобы славословить свой героизм «при защите Родины»? Поэт И. Соболев написал, желая подчеркнуть свой уникальный патриотизм:

Я не мечтаю о награде,Мне ТО превыше всех наград,Что я овцой в бараньем стадеНе брел на мясокомбинат…

А я, фронтовик, брел, бреду и сколько мне еще «овцой в бараньем стаде брести на мясокомбинат?» Как и всему советскому народу. Сколько правдивых стихов об этой позорной войне написано на затертых клочках бумаги, которые тут же пошли на самокрутки, пока их не нашли при обыске? Солдата, как зека, обыскивают почти ежедневно, изучая каждый клочок бумаги. Не обыскивают только на передке. Да и кому нужны правдивые стихи в «бараньем стаде», населяющем СССР?

Что-то потянуло меня на грустные размышления после «лектора Кошарского»? Как глубоко война в душу влезла! Чуть не позабыл, что «алес гут унд криг капут»! И все-таки странно: а как без нее, окаянной, жить будем? Может быть… добрее? Не так, как до войны, когда с пионерского возраста нас, как ищеек, натаскивали на классового врага, а дружба трактовалась, как «непримиримое отношение к недостаткам товарища»?!

Но что бы ни отняла война у фронтовиков, зато дала она радость жизни на каждый день, даже если этот день не самый радостный. Пока не привычно вперед и на день заглядывать. А как на годы вперед планировать?! Странно думать о том, что теперь можно жить столько, сколько захочешь! Хоть до сорока… а то без пересадки — сразу до пенсии? Обхохочешься: Рыжий Санька — пенс! Невероятное явление природы! А почему бы и об этом не помечтать? Неужели теперь жить можно бесконечно долго, пока сердце от любви не износится вдрызг? А если в будущем научатся его ремонтировать? Сполоснут керосинчиком, смажут вазелинчиком, по сосудикам чик-чик! Ершиком туда-сюда, и — щелк! Как затвор, на месте зафиксируют: будь здоров! — живи всегда молодой и влюбленный?!

От таких мыслей шалеешь, как от глотка спирта натощак. Ведь это — будто бы мне весь мир подарили за просто так: живи фронтовик! Гуляй, читай, учись, женись — все тебе можно! Подарила мне судьба чудо необъятное — планету Земля, а на ней — все что душеньке угодно: женщин, музыку, книги, друзей, а быть может, даже путешествия по морям и по суше! Подарила и то, о чем я еще не знаю и не мечтаю. Весь мир — мой! Как распорядиться таким богатством?! Раньше, когда не знал: буду ли жив к вечеру, жилось спокойнее…

Только не надо смешить Бога дурацкими планами на завтра и просить Его о чем-то, коль сказано:

…знает Отец ваш, в чем вы имеете нужду, прежде вашего прошения у Него (Мф.6:8).

Мое дело — всегда помнить, что по всему Слову Божьему рефреном звучит конкретный наказ: Всегда радуйтесь! Значит,

и мы будем радоваться и веселиться во все дни наши! (Пс.89:14).

Если каждое утро просыпаться с мыслью о том, что сегодня можно жить с утра и до вечера, не это ли самый радостный день?! Тогда каждый день в этой жизни одноразовой — праздник! Сколько дней, столько праздников! И Седой говорил:

СЧАСТЬЕ — ПОСТОЯННОЕ ЧУВСТВО РАДОСТИ, А СМЫСЛ ЖИЗНИ — В СЧАСТЬЕ.

Конечно, трудно быть счастливым в СССР, если любая творческая работа для меня заказана: не буду же я, подобно советским лауреатам, продавать совесть за тридцать сребреников ради власти, богатства и славы! Эта триада в руках дьявола, искушающего:

Тебе дам власть над всеми сими царствами и славу их, ибо она предана мне, и я, кому хочу, даю ее (Лк.4:6).

Так сказал дьявол Христу. Такое искушеньице не только для Христа, но даже для меня — примитив пошленький, но для агрессивно тупых биороботов-партийцев — это наповал! А если б люди стали Новый Завет читать, да пообщались бы с Седым и с отцом Михаилом, пришлось бы Богу отправлять на заслуженный отдых Искусителя!

Небось, не у одного меня сегодня в голове такие шухерные мыслишки пританцовывают, как после универсального солдатского лекарства — полстакана спирта на глоток воды. Судя по жизнерадостному гомону роты и у других настроение, как в группе детсадика, которую ведут в парк с аттракционами. Гомонит и ржет на ходу рота. Несколько парней дурачатся: бегают друг за дружкой, прячутся за других, толкаются, мешая идти, — в пятнашки играют что ли? Ан нет, тычут всем в сопло необычный трофей из барахла на дороге. Это — забавная игрушка, изображающая в натуральную величину тот «конец», который называют «мужское начало». Из цветной резины, с резинками, чтобы за ляжки пристегнуть… Небось, сюрприз? Кто-то плюется, а мне понравилось, остроумно! Бывают глупые сюрпризы, например зажигалка, похожая на пистолет. Захочешь дать прикурить, а тебя — хрясь по кумполу! — законная самооборона. А с такой игрушкой шутить безопаснее: приходишь в гости к даме, вешаешь пальто, целуешь ручку, говоришь комплимент, а игрушечка — прыг! — из расстегнутой ширинки…

— Ах, извините, — говоришь, смущаясь, — не доглядел я за этим проказником! У него своя голова, которой он день и ночь про вас думает!

Что дальше будет, не знаю, но предполагаю: с ходу по тыковке не звякнут — прическу пожалеют…

Вот и у меня: только начну думать о чем-нибудь пристойном, так соображалка любую мыслЮ на похабель поворачивает.

О горнем помышляйте, а не о земном (Кол.3:2)