Ефим Сегал, контуженый сержант - Александр Соболев

В кабинете Смирновского они увидели кроме него Дубову и секретаря партбюро крутовского цеха. Смирновский показал вошедшим волчий оскал, что означало улыбку. Дубова кольнула рысьими глазами, секретарь цеховой парторганизации, полный, бочковатый, жирно надулся.

- Ну, здравствуйте! - холодно, несмотря на оскал, приветствовал Гапченко и Сегала Смирновский. - Присаживайтесь. Знаете, зачем я вас позвал?

Редактор отрицательно покачал головой.

-    Дело важное. Вы знакомы с товарищем Ивановым?

-    Знакомы, - в один голос сказали Гапченко и Сегал.

-    Нехорошие блины получились с Нагорновым, - оскал мелькнул на мгновение. Ефима покоробило: Смирновский даже не употребил обязательный в таких случаях термин «покойный». - Товарищ Иванов, - продолжал парторг, - сообщил нам, что по цеху Крутова поползли слухи-мухи. Дескать, Михаил Тарасович Нагорнова в могилу свел. Верно я говорю, товарищ Иванов? - Тот молча кивнул. Смирновский снова блеснул волчьим оскалом, пытаясь изобразить улыбку. - Поскольку товарищ Крутов резковат на язык, в цехе слухам верят. Народ волнуется. Слухи-мухи, - Смирновский поиграл желваками, - могут поползти по заводу. И тогда... Понятно?! - Смирновский уперся сверлящими глазами в Гапченко и Сегала. - Коротко говоря, посоветовались мы тут с товарищ Дубовой и решили: приказать редакции поместить в ближайшем номере многотиражки небольшой критический матерьяльчик в адрес товарища Михаила Тарасовича Крутова. (При упоминании Крутова голос Смирновского теплел, сколько мог). Нагорнова не упоминать, ни-ни! И об истории с ним - ни гу-гу! Понятно? - Смирновский обратил оскал к Ефиму. - Поручить написать этот матерьяльчик спецу по уколам и подножкам корреспонденту Сегалу. Под ответственность Гапченко. Действуйте! Пишите, что приказано и как указано. Срочно! Народ надо успокоить, ясно?

... Перед Ефимом возникла дилемма: писать или не писать о хамстве Крутова? Поместить такой материал в газете - значит дать по физиономии и самому Крутову, и присным его. Это, безусловно, момент положительный. С другой стороны, подобный фельетон выгородит руководство завода, парткома и завкома: подлинные причины изгнания Нагорнова с работы и его подозрительно скоропостижной смерти останутся навсегда сокрытыми! Ефим без труда раскусил неуклюжий финт Смирновского, его намерение увести от ответственности преступную кодлу. И Ефим должен стать его пособником?!.. Вот если бы он имел возможность опубликовать фельетон в том виде, в каком считает необходимым!.. Но., «пиши, что тебе приказано и как указано». И он «наступил на горло собственной песне», сочинил в меру спокойный, в меру едкий опус. Гапченко слегка причесал его, скруглил острые углы и, как следовало ожидать, согласовал с Дубовой и Смирновским. После перечисленных манипуляций, в ближайшем номере газеты, правда, на видном месте, появился фельетон под заголовком: «А нельзя ли поделикатнее?» (вместо ударного, который дал Ефим: «Берете круто, товарищ Крутов!»).

Ефим прочел фельетон на полосе и начал ругать себя: зачем согласился подписаться под слащавой полуправдой? Но, поразмыслив, успокоился: такой «сахар» Крутову не сахар - все-таки на миру получил оплеуху! А Смирновский и иже с ним, не будь и фельетона, все равно нашли бы способ унять ропщущих и недовольных. Что недовольные? Ефим отлично знал: поворчат они, поворчат - и притихнут. «Поговорили, пошумели и шабаш!» - навсегда запомнил он слова токаря, программу «действий». Бунта не будет. Не тот народ пошел - укатили сивку крутые горки.

Было около семи вечера. По существу бездомный, Ефим частенько оставался в редакции после работы: побыть одному, подумать, написать что-нибудь для души. Занятый своими мыслями, он не сразу услышал продолжительный звонок в кабинете редактора. Звонил внутренний телефон. Ефим снял трубку.

-    Слушаю вас.

-    Какого дьявола вы так долго не отвечаете?! — раздалось в трубке. - Что вы там все, оглохли или передохли?!

-    Как вы смеете грубить? Что за тон? - мгновенно вскипел Ефим. - Вам отвечает редакция.

В трубке замолкли. Ефим хотел уже положить ее, но вдруг услышал:

-    Говорит генерал-майор Мошкаров, директор завода. Мне нужен редактор... Гапченко.

Ефим удивился: директор впервые удостоил редакцию личным звонком.

-    Гапченко ушел домой. Кроме меня в редакции никого нет, - вежливо пояснил он, - у телефона Сегал.

-    Это еще лучше... Как раз ты мне и нужен... Кто тебе разрешил возводить поклеп на лучшего начальника цеха?! Что за самовольничанье, я тебя спрашиваю?! - Голос директора возвысился до крика, срывался с баса на фальцет, генерал был в ярости. - Кто хозяин завода - я или ты со своим очкариком?! (Директор имел в виду близорукого Гапченко). Кто, отвечай, растуды вашу мать?! Откуда ты такой прыткий явился сюда воду мутить?!

-    С фронта, - еле сдерживаясь, твердо ответил Ефим. - Я не желаю вас дальше слушать. Я не знаю голоса директора завода. Может быть, это говорит не генерал Мошкаров, а какой-то хулиган. Советский генерал, - повысил голос Ефим, - руководитель важнейшего предприятия, не позволит подобного хамства в адрес работника печати. Если со мной говорит генерал Мошкаров, могу немедленно к вам явиться и объясниться. Если это хулиган, задумавший скомпрометировать товарища Мошкарова, то пошел ты сам к... - Ефим умышленно помедлил, - чертовой матери! Ясно?!

В трубке было тихо... Через несколько секунд послышался щелчок - абонент с ним разъединился. Ефим рассмеялся, он был очень доволен: хорошо наподдал «Его превосходительству», даже лучше, чем та молодка, которая отхлестала генерала его же ремнем в доме отдыха. Чтобы вполне убедиться, что он говорил с Мошкаровым, Ефим спросил дежурную телефонистку, с кем она недавно соединяла редакцию?

-    С директором завода, - услышал в ответ.

Ни завтра, ни в последующие дни Мошкаров не вызвал к себе Сегала, не звонил Гапченко. Вскоре на заводе был обнародован приказ директора, порицающий «некоторую грубость со стороны комсостава». Крутову директор «поставил на вид»... Ефим понял: приказ - не очень-то завуалированный шаг с целью снять напряжение, «успокоить народ».

И еще он понял: в лице Мошкарова нажил себе еще одного врага.

Глава двадцать седьмая

Подготовка к выпуску октябрьского номера многотиражки шла полных ходом. Как секретарь редакции, Ефим распределил между сотрудниками задания, следил за их выполнением, сам готовил очерк о бывших красногвардейцах, ныне рабочих завода.

Новенькой сотруднице Воронцовой он поручил сделать подборку о фронтовиках, вернувшихся после Победы на предприятие. Срок сдачи материала истекал, а от Воронцовой - ни строчки! Он уже решил было спросить ее, справилась ли с заданием, но она опередила его.

-    Примите мой скромный труд, - весело и как будто легкомысленно сказала она, положив перед ним несколько листов бумаги, заполненных четким почерком, - если что не получилось - не взыщите,,. Первый блин.

Не без предвзятости приступил он к чтению подборки. «Вероятно, эта девица - Крошкина номер два, что-то у них есть общее. Не иначе, и пишет, как та».

Он вчитывался в материал новенькой сотрудницы и удивлялся. Манера письма Воронцовой отличалась от путанной крошкинской трескотни ясным изложением, хорошим русским языком, отсутствием штампов. Правда, не обошлось, на его взгляд, и без грехов. «Для первого раза, — подумал он, - честное слово, прилично». Во время чтения подборки он несколько раз посмотрел на Надю. Она волновалась, старалась по выражению его лица догадаться: нравится ему или не нравится ее подборка.

-    По-моему, - сказал Ефим улыбнувшись ей, - совсем неплохо. Вы молодец, Воронцова.

Лицо Нади вспыхнуло.

-    Вы не шутите?

-    Я вполне серьезно. Не ручаюсь, что ваш труд так же понравится редактору, но по-моему, повторяю, вполне подходяще.

-    Вот теперь верю. Пусть моя работа не понравится редактору. Бог с ним! Мне важнее ваша оценка, - она подчеркнула слово «ваша».

-    Мерси за комплимент, — его голос звучал чуть насмешливо, - кажется, Иван Андреевич Крылов давно предусмотрел нашу беседу: «Кукушка хвалит петуха...» Как, подходит?.. А теперь за дело! Пройдемся внимательно по тексту, сдадим на машинку и... в добрый путь!

Надя оказалась больше чем способной ученицей. Она буквально все схватывала на лету, предугадывала замечания, подсказывала лучшие варианты изложения. Когда материал был «доведен до кондиции», она поблагодарила Ефима «за урок журналистики» и шутливо спросила:

-    Мой строгий учитель разрешит мне поговорить по телефону? Я не долго... Не помешаю?

Освещенная солнцем, тонкая, юная, она так увлеченно беседовала со своим знакомым, что Ефим, сам не зная почему, позавидовал ему, сердце его вдруг сжалось... Но через минуту он уже спокойно смотрел на болтающую Надю, удивляясь, чем и отчего она только что его взволновала.